Потом грустно продолжил, обращаясь к Шарику:
– Понимаешь, Бобик, без собаки плохо. У меня прошлую собаку медведь задрал. Тоже, как тебя, Бобиком звали.
Потом он ещё грустнее продолжил:
– Хорошо, что хоть ошейник от неё остался. И хорошо, что будка цела. Из неё даже блохи не успели уйти.
«Это точно, – думает Шарик, – никуда они не ушли. Вон целой стаей на меня набросились…»
Но Шарик молчит, как воды в рот набрал: «Узнает этот охотник, что я говорящий, ни за что не отпустит. Вот пойдём на охоту, я от него убегу».
Шарик голову лапами обнял, в будку залез и молчит.
Вечером охотник его покормил, по голове погладил и сказал:
– Всё-таки, Бобик, приятно, когда у твоего дома верный друг на цепи сидит.
«Тебя бы самого у твоего дома на цепь посадить, тогда бы ты узнал, как это приятно…» – вздохнул Шарик.
Два дня просидел Шарик на цепи, ни слова не говоря. Один раз за это время охотник вывел его в поле на длинном поводке, учил стойку делать на перепёлок.
У Шарика плохо получалось. Он перепёлок хорошо чуял, а вот стойку делать никак не мог. Он вместо этого лаять начинал.
– Ничего, – говорил охотник, – года не пройдёт, как я из тебя хорошую охотничью собаку сделаю. Все данные у тебя для этого есть.
«Данные-то есть, – думал Шарик, – а желания нет. Я бы лучше этих перепёлок фотографировал».
Ещё два раза Потапенко Шарика в поле выводил на перепёлок натаскивать. Что-то дело не очень шло.
Тогда Потапенко сказал:
– Охотничья собака из тебя плохо получается. Давай мы из тебя служебную собаку сделаем.
– Давай, – согласился Шарик.
– Опять голоса, – решил Потапенко, – надо к врачу идти.
Как-то вечером после работы Потапенко пришёл к Шарику, погладил его промасленной рукой по голове и говорит:
– Смотри, Бобик, какое я чудно́е объявление прочитал: «Пропала говорящая собака». Разве бывают говорящие собаки?
– Нет, – отвечает Шарик.
– Вот и я так думаю, – сказал охотник. – Сегодня заговорят собаки, завтра лошади. Что из этого получится?
– Ничего хорошего, – сказал Шарик.
– Точно, ничего хорошего, – подтвердил охотник. – Звери не могут говорить. Это против законов природы.
Шарик про себя подумал: «Может, ты не все законы природы знаешь». И вдруг сказал:
– А попугаи?
– Что попугаи? – спросил охотник.
– Они же говорят.
– На то они и попугаи, – упёрся охотник.
И вдруг задумался:
– Это ты со мной разговариваешь?
– Нет, – ответил Шарик.
– Правильно, – согласился охотник. – Говорящих собак не бывает. Это у меня голоса внутри головы появились. Такое бывает с очень умными людьми.
«У очень умных людей, – подумал Шарик, – и собаки говорящие бывают». И он вспомнил профессора Сёмина и дядю Фёдора, и ему так грустно стало, что он завыл.
А завыл он простую народную песню «Позабыт, позаброшен…»:
Позабыт, позаброшенС молодых юных лет,Я остался сиротою,Счастья в жизни мне нет.
Тут Потапенко оторопел:
– У меня в голове не только голоса появились, но и музыка. Надо работу менять. Работа механизатора слишком умственная.
На следующий день он снова вывел Шарика на поводке в поле и в лес. Он учил Шарика по следу ходить.
Потапенко вызвал соседского мальчика Вовку и сказал:
– Мы будем собаку натаскивать. Ты будешь прятаться, а Бобик – тебя разыскивать.
Вовка согласился. А чего ему не согласиться. Он был мальчик городской, избалованный, привык на компьютере играть. А здесь компьютеров не было. Он и не знал, чем себя занять. Охотник Потапенко натёр ему кроссовки чесночной колбасой и сказал:
– Беги.
Вовка и побёг.
Потапенко подождал двадцать минут, потом дал Шарику понюхать колбасу и сказал:
– След!
Шарика от этой чесночной колбасы на полметра вбок отбросило. Он нос лапами зажал и на землю лёг.
Охотник Потапенко даже расстроился:
– Ничего из тебя, Бобик, не получается: ни охотничья собака, ни поисковая. Придётся тебя сторожевой собакой сделать. Будешь ты на цепи сидеть, дом охранять.
Он Шарика домой привёл и на цепь посадил. Сидит Шарик на цепи и плачет. Охотник Потапенко говорит:
– Ну, не плачь, Бобик, не плачь. Всё хорошо будет.
– Не будет, – отвечает Шарик.
– Будет.
– Не будет.
Тут Потапенко задумался. Он обнял Шарика и произнёс:
– Слушай, Бобик, а может, и вправду бывают говорящие собаки?
– Бывают, – ответил Шарик. – И коты бывают.
Потапенко окончательно задумался. Выходит, эти голоса не у него в голове были, а сами по себе?
– Так я тебя немедленно отпущу, – решил Потапенко. – Наверное, тебя давно хватились.
– Хватились, – согласился Шарик.
Охотник отстегнул Шарика от цепи и сказал:
– Погоди, не убегай. Я тебе кое-что принесу.
Он сходил домой, вернулся и протянул Шарику карточку.
– Это визитка, – сказал он.
Шарик прочитал вслух:
– «Вадим Потапенко. Механизатор-охотник».
«Эх, – сказал про себя Шарик. – Давно надо было себе визитную карточку сделать. Всё неприятностей будет меньше».
И как только он оказался в редакции своего охотничьего журнала, он себе сразу визитную карточку заказал:
«Шарик – корреспондент»
Он эту карточку стал на ошейнике носить, который ему Потапенко подарил.
А Потапенко стал к Шарику и дяде Фёдору часто в гости приходить. Они его всегда просили:
– Дядя Вадим, только не надо нам дичь приносить.
История четвёртая
Тяжёлый случай из жизни профессора Сёмина. Как пионер Сёмин за пионерскую правду страдал
Опять пришёл осенний дождливый вечер, опять кот Матроскин растопил печку, опять все уселись на свои заветные места.
И профессор Сёмин начал свой рассказ. Интересно, что он расскажет. В такие вечера никакого телевизора не надо.
– Это было тогда, когда меня в пионеры принимали, – начал профессор.
– До революции, что ли? – спросил Матроскин.
– Значительно позже, – ответил профессор и гордо продолжил: – Не всех школьников тогда в пионеры принимали. Считалось, что пионер – самый лучший человек. Он хорошо учится, слушает родителей, никогда не курит. Я как раз таким и был. Вот меня и приняли.
– Меня бы тоже приняли, – скромно сказал дядя Фёдор.
– А меня три раза принимали, – похвастался Печкин.
– Так вы, дядя Печкин, трижды пионер? – спросил Шарик.
– Нет, первые два не приняли. Я учился плохо.
– А потом стали хорошо учиться? – спросил дядя Фёдор.
– По третьему разу всех принимали.
– А я хорошо учился, – сказал профессор Сёмин.
– Так что же с вами было тяжёлого? – спросил Матроскин.
– Тяжёлое было то, что теперь надо было жить по пионерским законам: помогать учителю, сообщать ему о вредных поступках других школьников, всегда говорить правду, смело критиковать товарищей по классу. То есть надо было жить душа в душу с педагогами.
– Это же хорошо, – сказал дядя Фёдор.
Но профессор Сёмин возразил:
– Хорошо-то хорошо, да только плохо.
– Почему?
– А вот почему. Был у нас в классе ученик Седов. Упущенный мальчик, он уже в четыре года курить начал. Однажды перед математикой он школьную доску воском натёр. Учительница Мария Яковлевна хочет условие задачи на доске написать, а у неё ничего не пишется.
– Это надо запомнить, – сказал Шарик дяде Фёдору. – Ведь у тебя в школе тоже доска есть.
– Не надо запоминать, – возразил профессор Сёмин и продолжил: – Учительница спрашивает: «Кто это сделал?» Все молчат. Тут я встаю и как честный пионер говорю: «Это Седов доску воском намазал». Конечно, Седову здорово влетело.
– И правильно, – сказал почтальон Печкин. – Его надо было выдрать как сидорову козу.
– А вас драли? – спросил профессор Печкина.
– Ещё как драли, – ответил Печкин. – Вот я и стал человеком. А то был бы неизвестно кем.
– Мало драли, – вдруг проворчал кот Матроскин. И попросил профессора: – Рассказывайте дальше.
– А дальше вот что было. После школы выхожу я во двор играть, ко мне подходят два мальчика из нашего класса и начинают такой разговор:
«Зачем ты рассказал, кто доску намазал?»
Я отвечаю: «Пионер должен говорить правду».
Они говорят: «Правду должна говорить газета «Правда». Чтоб такого больше не было!»
– И что, не было? – спросил дядя Фёдор.
– Было, – грустно ответил профессор.
– Что было?
– А вот что. Приходит однажды в класс учительница литературы Клавдия Ивановна и с ходу спрашивает: «Кто курил в классе? Продохнуть невозможно!» Все молчат. Я встаю и говорю: «Это Седов курил». И тут же мне кто-то в затылок металлической пулькой выстрелил.
