На горизонте быстро светлело. Степь и холмы меняли окраску. И вдруг внезапно появилось солнце, будто вынырнуло, подобно поплавку рыбака, сделанному из куска пробковой коры, если его с усилием погрузить в воду, а потом отпустить. Такое сравнение почему-то пришло Рови на ум. Он улыбнулся и блаженно закрыл глаза…
А открыл он их, когда прошел целый день, солнце светило уже с запада и ощущалась вечерняя свежесть, предвестница холодной ночи. «Проспал», – подумал Рови, досадуя на себя. Но едва он сделал первые шаги, как, к своей радости, почувствовал необыкновенную легкость и уверенность в движениях. И тотчас же решил продолжать свой путь и ночью. Пусть медленно, но он должен идти.
«Дорогу осилит идущий…» Кто из путников не утешал себя этой простейшей истиной? Всякий путешественник, странник знает ее, иначе и не пускался бы в путь. Рови не путешествовал. Он бежал из своей страны – не понятый и не принятый ею. Теперь он всей душой, всеми помыслами устремился туда, где побывал в годы своей беспечной молодости, встречавшей каждого человека с открытым для дружбы и любви сердцем; он стремился туда, где люди тоже принимали его с ответными чувствами дружбы и любви. Он стремился в Гималаи, где высоки не только горы, но душевные помыслы людей…
На Вавилонской дороге он нагнал женщину. Кажется, он знал ее, но давно забыл. То было как бы в другой жизни, правильнее сказать – в другом ее периоде, до казни на страшной горе Голгофе. Он шел за ней и наконец вспомнил: женщина эта – блудница Мелхола, раскаявшаяся в своей распутной, неправедной жизни. Как-то ее хотели побить камнями. И он повторил сказанное однажды тем: «Кто не грешен, пусть первым из вас бросит в нее камень». Да, он разглядел и признал в ней человеческую душу. Мелхола-блудница омыла ему ноги… И вдруг он вспомнил все то, что казалось ему бредом, может быть – предсмертным: две женщины были рядом, когда его пеленали, чтобы потом опустить в могилу, – мать и грешница. Тогда и услышала мать его стон…
Мелхола-блудница шла себе и шла, не узнав Рови. Да и он-то узнал ее не сразу. Сбившийся на сторону платок не скрывал ее каштановых с золотистым отливом волос. А платье, слишком широкое и просторное – не платье, а балахон какой-то, – все-таки выдавало стройную фигуру молодой женщины. Вот только походка ее, как отметил про себя Рови, не так легка, как прежде.
Рови обрадовался встрече, что и говорить… Прежде всего потому, что дальше он пойдет уже не один-одинешенек. Когда-то он с удовольствием ходил один. Даже преданные друзья или ученики порой бывали ему в тягость. Он и теперь не нуждался в поддержке – словом ли, делом ли. И все-таки… Повстречался преданный друг, к тому же женщина. Как не обрадоваться? В самом деле, радость вдруг заполнила все его существо. Отброшены прежние мысли об аскетизме, о лишении себя обычных человеческих стремлений. «Хватит, с заблуждениями покончено навсегда», – решил он под влиянием минутного настроения.
Итак, нагнав бредущую вдоль обочины дороги, он обратился к ней следующим образом:
– Прекрасная незнакомка, доставь радость такому же, как ты, путнику. Это тебе ничего не будет стоить.
Говоря это, Рови надвинул на лицо капюшон, а голос изменил. Да его и так едва ли узнала бы эта женщина: бороды у него нет, былые кудри коротко острижены на римский манер, как у правящего императора Тиберия.
«Очередной приставала», – подумала Мелхола-грешница, но приостановилась и, слегка повернув голову, спросила:
– Что нужно тебе, прохожий?
– Позволь нести твою торбу…
– Сама справлюсь.
– Но ведь она тяжела, прекрасная незнакомка.
– Во-первых, она не тяжела… И каждый в жизни должен сам справляться с ношей.
– А что во-вторых?
– Что?
– Ты сказала «во-первых». Где же твое «во-вторых»?
– Во-вторых… ну да, то, что каждый должен сам…
– Понятно, милая.
Рови уже шагал рядом, приноравливаясь к ее походке, то есть не спеша.
– А скажи-ка, незнакомка, от кого ты слышала… про ношу жизни?
– Ни от кого.
– Сама придумала?.. Давай, давай-ка торбу. Все-таки она тяжелая.
Рови перекинул ее торбу через плечо, присоединив к своей.
Женщина вдруг рассмеялась:
– А что, если и сама придумала? Не веришь?
Рови отметил про себя, что она его уже не чурается. И это хорошо.
– Такие слова – про ношу жизни – я от кого-то слышал раньше, – сказал он. – Но не от тебя, это уж определенно.
Мелхола, понурив голову, молчала. Так они и шли рядом. Наконец Рови сказал:
– Где же ключ от замка, коим заперты уста твои, прекрасная?
– Я – Мелхола, – произнесла она негромко.
– Мелхола, – повторил он в задумчивости. – Знаешь, Мелхола, я отчетливо помню, что слышал те слова.
– Что это ты все о словах? – Она передернула плечами, будто сбрасывая надоевшую ношу. – Тот, кто это сказал, исчез, пропал… а может быть, и умер уже… Но он был лучший из людей.
Она опять задумалась и замолчала.
– Расскажи о нем, – через некоторое время попросил Рови.
Она не сразу решилась. Но все-таки начала:
– Я вела очень дурную жизнь. Распутную жизнь. Не могла отказаться от нее. И не только из-за денег… Такая жизнь и была моей тяжелой ношей. И тяжело было, и бросить жалко. Потом махнула на все рукой. Думала, мне на роду так написано. А он сказал: «Встань, падшая, и смело гляди людям в глаза, нет больше на тебе греха. И хотя каждый пусть несет по жизни свою ношу и не ропщет, тебя освобождаю от твоей…» Никто так со мной не говорил. А он – сказал. И я омыла ему ноги… И мыла бы всю жизнь. Я любила его больше самой себя… Но зло восторжествовало тогда. Его распяли на кресте… А потом он пропал. Говорят, будто он воскрес и снова ходил по земле девять дней. Кто его видел?.. Потом он вознесся на небо, к Богу – отцу своему… Ты слышал эту историю, незнакомец? Так уже было когда-то, говорят старики. Сейчас все точь-в-точь повторилось.
Больших усилий стоило Рови напустить на себя равнодушный вид. Он медлил с ответом. Проглотив возникший в горле комок, он наклонился, будто бы поправить сандалии, сорвал травинку и наконец бесстрастно сказал:
– Да, кое-что слышал. Говорят, этот человек считался Спасителем, мешиахом? Но знаешь, Мелхола, половина, если не больше, тут выдумки. Так всегда: людям очень нравится сочинять. Есть такие любители. Такое расскажут… тебе о тебе же самом. Только удивляйся.
– Интересно с тобой разговаривать, путник, – сказала Мелхола очень дружелюбно. – Скажи мне, незнакомец, а ты смог бы увидеть в женщине человека, даже в такой, как я?
– Ну вот, ты меня уже испытываешь. Зачем тебе?
Она пожала плечами. А Рови пустился в рассуждения:
– Нам с тобой, я думаю, придется долго вместе шагать по этой дороге. Кстати, ты, наверное, идешь… куда-нибудь подальше от этой нашей страны, на восток держишь путь, правильно? Я тоже ухожу из Иудеи, тоже подальше, куда глаза глядят. И может быть, мы пройдем вместе большой путь… и я смогу ответить тебе на твой вопрос… на все твои вопросы. Но не сейчас, не сразу. Поняла ты меня, Мелхола?
Последние слова Рови невольно произнес своим обычным голосом. Мелхола бросила на него быстрый взгляд, но ничего не сказала.
Они уходили все дальше. День клонился к закату. Солнце опустилось низко, освещая и пригревая им спины. Надо подумать о ночлеге. А что ж думать-то? Вавилонская дорога – не какая-нибудь тропа, а оживленный тракт. Туда-сюда снуют торговые люди из разных стран, военные отряды, оберегаемые многочисленной охраной послы, государственные чиновники… Много на дороге и простых путников: кто пешком, кто на верблюде или осле, а иные на лошадях.
Дорога содержится в образцовом порядке. Ее регулярно разравнивают, чинят мосты и мостики, не дают обвалиться обочинам. Ну и конечно, вдоль дороги предприимчивыми людьми построены маленькие гостиницы, постоялые дворы, почтовые станции. Разумеется, везде надо платить. Но случается, принимают и таких путников, у кого ни гроша за душой. Да еще и подкрепиться дадут куском лепешки или миской похлебки. А почему бы не дать? Ведь много еды остается, все равно выбрасывать.
На такой постоялый двор и забрели Рови и его спутница Мелхола. Тут они попали в несколько щекотливое положение. Увидев мужчину и женщину вместе, хозяин не спросил, кем они друг другу приходятся, и по своему усмотрению, решив, что они супруги, отвел им на ночь небольшую комнатку, лучше сказать – каморку, где вдвоем и повернуться-то негде. Зато он предложил целый кувшин молока и краюху хлеба. Теплым оказался хлеб – видно, недавно испечен. В каморке на стене был укреплен тусклый светильник. Он почти ничего не освещал, так что Рови не опасался быть узнанным Мелхолой. Но света все же было достаточно, чтобы не пронести мимо рта еду. В каморке стояли два топчана, отделенные друг от друга узким – не более локтя шириной – проходом. Окошко на торцевой стене пропускало слабый свет сумерек. Скоро оно вовсе почернело: за окном была ночь, очень холодная в этих местах.
