Целую. Лисбет Гипфель».
Ганс оставил распечатанный конверт на кухонном столе, а сам, переполненный праведным гневом, ринулся в гостевую спальню, выдернул из-под высоко взбитых подушек ночной колпак швегемуттер и плюнул в него что было мочи.
«Жаль, что я не верблюд», – подумал он.
О верблюдах Ганс знал от пастора Пристера. Однажды, отвлекшись от притчи о Лазаре, пастор вдруг начал рассказывать, сколь злопамятны верблюды и как они обильно умеют плеваться. Паства, мигом очнувшись от дремоты, с удивлением внимала рассказу проповедника.
– Если вы застанете верблюда… – замялся пастор Пристер, – за… за… за бесстыдством с верблюдицей, то он будет преследовать вас, пока не убьет!
Последние слова потонули в мощном аккорде фуги, который взяла органистка, чтобы отвлечь проповедника от опасного повествования.
Ключник еще несколько раз поплевал в колпак.
– Судя по настрою Малин, швегемуттер будет жить вечно, – с горечью подумал он.
Убрав заплеванный колпак под подушку, Ганс осторожно поцеловал спящего Вольдемарчика и ушел в мастерскую. Ковать ключи. И в порыве злости выковал такой сложный ключ, что долго потом не мог подогнать под него замок.
А обиженная Малин тем временем строчила на чердаке очередные свои вирши.
«Пусть рухнет мир, / о сколько мук, / когда с тобой живет дундук!» – писала она.
Воскресный день, или Немного о выкрутасах мироздания
По воскресеньям Ганс и Малин Шлосмахеры ходили в церковь, на утреннее богослужение.
Малин на службе откровенно скучала.
«Хоть бы торчащие из ушей волосы подстриг», – вздрагивала она всякий раз, когда отец Пристер поворачивался к ней в профиль.
– Фарисеи же, выйдя, имели совещание против Него, как бы погубить Его… – заметно волнуясь, рассказывал отец Пристер. Он и не подозревал, какие мысли вызывают его кустистые уши у прелестной фрау Шлосмахер.
Ганс, в отличие от супруги, был очень богобоязненным господином. Он проникновенно внимал речам священника, а в особенно торжественные минуты проповеди, не в силах сопротивляться нахлынувшим чувствам, пускал слезу и трубно сморкался в носовой платок.
– Истинно говорю, пастор – святой человек, – приговаривал он.
«Хумус, заправленный жгучим красным перцем, лимоном и оливковым маслом, на завтрак – это уже перебор, – меж тем кручинился отец Пристер. – Даже мятные лепешки от этой напасти не помогают! Угораздило пасторшу на старости лет увлечься восточной кухней!»
Паства не догадывалась, какими воистину мучениями оборачивалась каждая проповедь для отца Пристера. И только органистка Анабель Гольдберг, вынужденная по роду службы находиться в непосредственной близости от пастора, могла много чего интересного рассказать о влиянии восточных специй на неискушенный тевтонский метаболизм.
Сразу после службы чета Шлосмахеров направлялась в мясную лавку – по воскресеньям Ганс любил особенно плотно и основательно поесть. Потому сегодня на обед предполагались гороховый суп-пюре с гренками и тушенный в сметане кролик (приправить щепотью тимьяна и свежим укропом, томить полтора часа на «шепчущем» огне).
– Нам, пожалуйста, кролика, – попросила у мясника Йозефа Фляйшера Малин.
– Упитанного?
– Упитаннейшего! – подал голос ключник.
Йозеф Фляйшер завернул в чистую тряпочку тушку кролика и записал в большой кредитный блокнот: 26 ноября сего года продан кролик одна штука, семья клу… (зачеркнуто), кле… (зачеркнуто), клочника Ганса с его женой Малин, которая чудо как хороша в белом кружевном чепце и ситцевой кофточке навыпуск!
– Сколько мы вам должны? – полюбопытствовал Ганс.
– Двадцать пфеннигов.
– Что бы нам еще взять, чтобы добрать до одной марки?
– Ого! – оживился герр Фляйшер. Наконец-то запахло живыми деньгами, а на них у мясника был свой расчет.
Дело в том, что герр Фляйшер давно был влюблен в молоденькую органистку Анабель Гольдберг. За одну марку можно было купить флакончик розовой воды и преподнести ее Анабель. «Уж тогда-то я точно на тебе женюсь, моя принцесса», – ухал мясник, разделывая очередную свиную тушу тяжелым топором. Ожидание заветной марки он скрашивал тяжелым трудом.
– Можно взять двух кроликов или три круга кровяной колбасы. Опять же копченой грудинки два фунта, – начал быстро перечислять он.
– Тогда положите нам копченой грудинки, и будем считать, что я вам должен марку, – засиял ключник Ганс и обернулся к Малин: – Здорово я все провернул, да, дорогая?
Расстроенный герр Фляйшер взвесил кусок грудинки и записал в свой кредитный блокнот: «дополнительно: взяли два фунта копченой грудинки, видать, не судьба мне жениться на фройляйн Гольдберг».
– До свидания, – приподнял котелок Ганс, – приходите к нам за ключами.
– До свидания, – вздохнул герр Фляйшер, – лучше вы к нам с деньгами.
Чета Шлосмахеров медленно шла по улице. Прохожие, улыбаясь, кивали им в знак приветствия.
– Какие хорошие люди живут в нашем городе! – радовалась Малин.
«Ах, моя Малин, все в тебе прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли… – подумал Ганс, не догадывась, что примерно о том же рассуждал один небезызвестный писатель из другой страны. – Если бы не предстоящий визит швегемуттер, ты вообще была бы идеальной женой!»
Помня о скверной привычке супруги запираться на чердаке, вслух ключник произнес совсем другие слова:
– Конечно, моя Малин. В нашем городе живут очень хорошие люди. И самая прекрасная среди них – ты.
Малин зарделась и ласково потерлась щечкой о плечо супруга. У Ганса бешено заколотилось сердце.
«Так ведь и до ночных ласк недалеко! – осторожно, чтобы не спугнуть удачу, подумал он. – Если сегодня все сложится удачно, пожалуй, я даже смирюсь с визитом швегемуттер!»
Иногда, оказывается, так мало нужно любящему мужчине, чтобы смириться с выкрутасами мироздания!
Сублимация убийства. Истинно мужской рассказ
Ключник Ганс собирался на охоту. Он вытащил карабин, надел каску, обмотался патронташем, повесил на грудь бинокль и набил карманы картечью.
Ему срочно нужно было кого-то убить. Ну или сделать что-нибудь не менее гадкое. Из вариантов: разобрать по кирпичику сарай, запереться навсегда в нужнике, приковать себя цепью к чугунной печке – он выбрал охоту. Во-первых, это не так накладно, а во-вторых, не надо будет потом обратно отстраивать сарай.
Шла третья неделя визита швегемуттер. На исходе первой Ганс сбежал на рыбалку. Вернулся он оттуда изрешеченный комарами и с уловом в одну уклейку, но невероятно счастливый. И даже подобранный индюшачьей гузкой швегемуттеров рот не испортил ему настроения.
«Карга», – благодушно подумал он.
Исход второй недели ключник помнил расплывчато. Сначала к нему в мастерскую зашел мясник Фляйшер.
– Почему вы такой грустный, герр Шлосмахер? – поздоровался он.
– Швегемуттер, – заплакал Ганс.
Герр Фляйшер изменился в лице, крикнул «сейчас вернусь» и пулей вылетел из мастерской.
А далее были нечеткие и совершенно дикие воспоминания, от которых Ганс покрывался липким потом. Вот пастор Пристер, запивая копченые колбаски шнапсом, рассказывает, что, если умеючи пукнуть на горящую свечу, то можно произвести столп огня. «Только сначала надо хумуса поесть, – басит он – нашим обычным гороховым супом здесь не обойтись».
Вот герр Фляйшер, подперев рукой скулу и закатывая глаза, мечтает о женитьбе на Аннабель Гольдберг. «Какие у нее окорока! – вздыхает он. – И грудинка очень даже ничего. А о голяшках я вообще молчу!»
А вот и сам Ганс, обливаясь горючими слезами, бьется головой о деревянный верстак и жалуется, что со дня своего приезда швегемуттер ночует с Малин.
– Ее мучают кошмары, и спать поэтому она предпочитает с дочерью. Так ей, видите ли, спокойнее.
У пастора от возмущения запотели стекла пенсне.
– Сын мой, а кто о вашем спокойствии подумает? – взревел он.
– Не знаю, – пуще прежнего закручинился Ганс.
– Тут такое дело. Давеча у проезжих торговцев я выменял фунт фалунской колбасы на… кхм… удивительную колоду карт. – У герра Фляйшера заполыхали уши. – Эти карты скрашивают мои одинокие холостяцкие вечера. Там… кхе-кхе… женщины в неглиже. И даже без. Хотите, уступлю вам червовую даму?
– Спасибо, я как-нибудь сам, – поблагодарил целомудренный ключник.
– Обращайтесь, если что.
Целительного эффекта от мужской вечеринки хватило ровно на пять дней. Вчера швегемуттер, замачивая корявые ноги в бельевом тазу, известила зятя, что остается еще на две недели.
«Святые угодники, мне нужно срочно кого-то убить!» – подумал Ганс и стал лихорадочно собираться на охоту.
Перед выходом из дома ключник прокрался на чердак, чтобы написать Малин записку. И снова наткнулся на очередные тревожные стихи: «Запахло айсбайн с потрохами, / Ланит коснулся солнца луч».
