– Вы об Аглае сейчас говорите? – уточнила Владислава.
– Да, о ней.
Они оба помолчали. Аркадий не выдержал первым:
– Владислава, что Вы намерены делать с этой информацией? Я сейчас о нашем соглашении с Виктором, как Вы понимаете.
– Это Ваши с ним дела, и влезать в них я не собираюсь. Свой развод я получу. У меня есть что ему предложить. И Вас это никоим образом не коснется. Тем более что Вы действительно ведь не для себя все это делали.
Аркадий молча кивнул, принимая ее ответ. Больше, вплоть до самого приземления, они не разговаривали, и Владе даже удалось подремать.
Их самолет выруливал к месту остановки, когда Аркадий произнес:
– Владислава, у меня здесь, на парковке, автомобиль. Если хотите, я могу Вас сразу в больницу отвезти, тем более что мне по пути.
– Хорошо, благодарю! – Владислава кивнула и неожиданно продолжила:
– Если мы еще по дороге куда-нибудь за кофе заедем, то, считайте, что мы помирились.
– В качестве извинения, так сказать, я могу предложить заехать ко мне домой. Молоко, то, что «не молоко» я Вам не обещаю, но хороший кофе и домашний обед – точно! Его Настасья, моя домработница, приготовила. Владислава, если, конечно, это допустимо с моей стороны, то я могу еще и душ Вам предложить, но боюсь, что Вы меня не так поймете!
– Ага, дайте водички попить, а то так есть хочется, что даже переночевать негде! – усмехнулась Владислава. – Аркадий, достаточно будет, если Вы остановитесь у «Шоколадницы». Но попытка засчитана, как говорил когда-то мой сын.
– Ну, не попытаться я не мог! – рассмеялся Аркадий.
Глава 27
Владислава с Аркадием улетели.
Эльза, под предлогом, что дети не могут спать одни на взрослой кровати, вернулась в свою прежнюю комнату, Герберт слышал, как сестра принимала душ. Если лишь на минуту позволить себе не помнить о том, что там сейчас находится его сестра, то можно поверить в то, что все по-прежнему, что там за стенкой Владислава. Она всегда перед сном мыла голову, а утром просто принимала душ. Странно, но за два месяца, что она жила в этой комнате, он привык к этим звукам, и они его не раздражали. Совсем. Почему же сейчас ему не нравится слышать, как льется вода?
А она все льется и льется. Льется и льется! Да сколько же можно-то уже?
Герберт стоял у окна в полной темноте – свет в комнате включать не хотелось, за окном еще совсем раннее утро, на дворе осень, и полоска неба на востоке только-только начинала светлеть, но горящие на их улице фонари не позволяли ее рассмотреть. Герберт лишь на минутку позволил себе думать о том, что в соседнем душе сейчас Владислава, он даже почувствовал запах ее геля для душа. Апельсин. Да, ее гель для душа пах апельсинами.
Впрочем, это всего лишь его фантазии: там, за стенкой, не Владислава, а его сестра и вполне может быть, что Эльза воспользовалась гелем, оставленным Владиславой.
Лампочка на воротах замигала зеленым цветом, а в следующую минуту ворота открылись, и во двор въехал автомобиль. Гена вернулся из аэропорта, он отвозил Владу и Аркадия, через час их самолет взлетит, унося с собой ту единственную женщину, которая так была нужна Герберту здесь.
За два с половиной месяца, что она была в его жизни, два месяца дома и две недели в больнице, Герберт привык, прикипел к этой уникальной женщине. Когда оказалось, что она нужна ему? Не в плане работы, а в плане комфорта, в плане правильности происходящего?
Она не позволяла себе ничего лишнего. Ни намека, ни взгляда, ни улыбки. Он злился на нее за то, что она заставляла его ходить по коридорам больницы с костылями. Через боль в ноге, в руках и локтях, через его пот и усталость. Кто придумал такую терапию для больных, заменивших сустав? Она ходила все эти тысячи шагов рядом с ним. Проход по коридору в одну сторону – это 200 шагов. Он ковылял, она шла и отмечала его расписание. Он ненавидел больных, ходивших так же, как он, медперсонал, дурацкий синий с серыми пятнышками линолеум на полу.
После первых 4-х коридоров, потом 10-ти, а потом и 20-ти он падал, обессиленный, в свою кровать и молчал. Сил на то, чтобы даже лечь удобно, у него не было. Владислава, проявляя деликатность, поправляла, ставила рядом с кроватью его тапки и выходила из палаты. Она оставляла его ровно на то время, чтобы он лег удобно, выматерился, скрипя зубами, и отдышался. Он был ей за это благодарен – предложи она ему в этот момент помощь, и он бы на нее сорвался. Она давала ему чувствовать себя не больным инвалидом, а нормальным, сильным мужиком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он хорошо помнит самый первый их совместный рабочий день. Это было за день до его операции.
В самый первый рабочий день она пришла в больницу, а по сути, на работу, одетой в строгое серое платье, с убранными в гладкую прическу волосами. Именно такой – строгой учительницей – она и предстала перед ним.
Нет, не так! Не учительницей, а красивой женщиной. И такой ее увидел не только он сам.
Аркадий вдруг зашел к нему в палату с тем кофе в кружке-термосе. За все время пребывания Герберта в больнице, Аркадий никогда не приходил к нему с кофе, а почему-то в тот день пришел. И тоже увидел Владу такой. И не просто увидел! Этот стареющий ловелас положил глаз на его, Герберта, личную помощницу. Его женщину. Герберт это сразу понял. И ошибиться он не мог. Таким взглядом не смотрят на красивых женщин просто так! Аркадий ее уже мысленно видел в своих объятиях. Да вот только опоздал! Герберт уже ее не отдаст. Никому.
Этот смешной пункт в рабочем контракте, что они оба с ней придумали, ничего не значит. Он сам его составлял, значит, сам и имеет право решить, когда его расторгнуть. Ему надо было ее успокоить, уговорить принять его предложение о работе.
Он думал о ней с того вечера, когда она ушла домой с рыжим котенком на руках. Гена проводил ее до квартиры, отнес пакеты с вещами для кошечки, вернулся, сел за руль и, глядя на Герберта в зеркало заднего вида, произнес:
– Третий этаж, квартира номер 57, окна на другую сторону дома. Квартира двухкомнатная, съемная, в нормальном состоянии, живет она в ней одна. Мужчины в этой квартире не бывают – запасные тапки имеются, но они женские.
Герберту не надо было ничего отвечать, он лишь кивнул, и Гена завел автомобиль и привез его обратно в больницу, в личную палату.
То, что Владислава официально замужем, Герберт знал, как знал он и то, что у нее есть взрослый сын и даже уже внучка имелась.
Ну и что? Что это меняет, если живет она одна, и в съемной квартире?
За все два с половиной месяца, что она прожила рядом с ним, она ни разу не упомянула свою семью, ни разу не говорила с ними по телефону, ни разу не получила от них ни одного сообщения. Выглядело все так, будто именно они вычеркнули ее из своей жизни.
Муж – чиновник в министерстве, сын занимается бизнесом, фирма, кстати, записана на Владу и досталась она парню от отца. Живут, развлекаются, общаются между собой – сын с женой и малолетней дочерью два месяца назад летали в отпуск. Живут они, кстати, все вместе в огромной квартире в центре города в доме сталинской постройки. Герберт даже нашел информацию о том, что это когда-то были коммуналки, и одна из комнат, площадью в 18 квадратных метров, принадлежит Владе, досталась ей по наследству от матери.
– Муж, значит, у нас чиновник в министерстве… Очень интересно, очень! И чем же Вас, уважаемая, муж-то не устроил? Почти четверть века в браке, поженились совсем молодыми и не по залету. Так, а это у нас кто? – Герберт открыл страничку в соцсетях какой-то девицы по имени Дарья Весна.
Сплошной гламур, красивые фото и умные мысли. Впрочем, мысли стопроцентно принадлежат не девице, и чтобы понять это, Герберту достаточно было прочесть всего лишь одну надпись под фото хозяйки странички. На фото дЕвица-красавица сидит на подоконнике в клетчатом пледе, будто бы случайно сползающем с обнаженного плечика, и тоскливым взглядом смотрит в окно. Подпись под фото гласит: «А вам тоже тасклива когда ваш любимый музчина гдето далеко?»
