Франко опрокинулся навзничь, тихо захрипев и дернув ногой в лакированном сапоге.
«Дело сделано, сказал слепой», – вспомнилась сакраментальная фраза из «Острова сокровищ». Он направил пистолет на Эстреллу, не успевшую вообще ничего понять.
– На пол, ложись!
Вовремя.
Из-за портьеры, прикрывавшей дверь в соседнюю комнату или просто нишу, на него бросился еще один человек.
Среагировал он по-своему быстро, только совершенно не в том темпе. Для Шульгина время тянулось плавно, неторопливо, он и «парабеллум» взял, и все остальное совершил, словно водолаз, работающий на большой глубине. Для окружающих – наоборот, двигался он с непостижимой быстротой, моментами превращаясь в туманную тень.
Тех двух-трех секунд от лязга затвора до финального выстрела едва достаточно, чтобы обладателю нормальной реакции только сообразить, что случилось непоправимое.
Уклонившись от нового противника, даже не успев его разглядеть, Сашка сбил его с ног ударом левой руки и подсечкой. В тот же момент в комнату вломились караульные гвардейцы, пришлось отвлечься на них. Два выстрела, и достаточно.
Повернулся, переводя ствол на медленно, очень медленно пытающегося встать с пола человека в испанской офицерской форме без знаков различия. Погасить его, и можно спокойно начинать ретираду.[36]
Осложнение возникло неожиданно. Как, впрочем, обычно и бывает. На линии огня вдруг появилась Эстрелла, сумевшая вскочить тоже с почти невероятной быстротой.
– Стойте! Не смейте! Хватит вам каудильо! Оставьте его…
Ну, порыв! Будто у воробьихи, защищающей от кошки своего птенца. Любовь, не иначе.
Шульгин опустил пистолет. И услышал, как прикрытый отчаянной женщиной офицер, со злобой и обидой одновременно шепотом матерится по-русски, пытаясь нащупать на поясе кобуру.
Сашка облегченно рассмеялся.
Подошел, отстранив рукой Эстреллу, протянул руку.
– Вставай, земляк. Не трону. Из каких будешь? Небось из белых?
Невысокий, чуть рыжеватый человек с правильными чертами действительно славянского лица помощи не принял.
Встал сам, кривя губы.
– Хрен с бугра тебе земляк. А я из белых, точно. Подпоручик Дроздовского полка Семецкий. Там мы вас добить не сумели, так, может, хоть здесь… Ну, стреляй, стреляй, красная сволочь!
– Кончай психовать, поручик. У каждого своя игра. Под Каховкой в двадцатом воевать не случилось?
– Не твое дело!
– Может, и мое. Я у Слащева резервом командовал…
– Так как же?!
– Это – лишний вопрос. Живи, поручик Семецкий, не мне тебя убивать. А отсюда сматывайся, пока не поздно. Будут еще фронты, где настоящий смысл воевать появится.
Козырнул с подчеркнутым, старым шиком, отвернулся и вышел, не побоявшись подставить спину.
Капитан в приемной умело спрятался под стол. Опыт прежних дворцовых переворотов, наверное. Его Шульгин тоже трогать не стал. Выскользнул в коридор, перейдя в режим невидимости за счет скорости движений и точно рассчитанных маневров. По пути прихватил свой автомат. Заскочил в радиорубку. В этом темпе даже простая пощечина отключала человека не хуже нокаутирующего удара Джо Луиса.
Но радистов и бить не пришлось. Руки они подняли дружно, когда он остановился и снова стал доступен зрению.
– Включи, – указал он стволом ближайшему. – Длинные волны. Восемьсот сорок три.
Повернув верньер, подстроился на рацию Громова.
– Всем взлет. Бомбить и штурмовать дороги на подходах к Бургосу. И любые перемещения войск на окраинах города. Аэродром не трогать. Истребителям, «СБ», всему, что летает. У нас получилось. Это последний бой, Михал Михалыч! Покажи им!
Времени говорить больше не было. К сожалению, эта станция на УКВ-диапазоне не работала, с Гришиным он связаться не мог. Но тот еще сражался, судя по звукам. Даже ракет у Сашки не осталось. Что же придумать, как дать сигнал на общий отход? Этот вариант они как-то не предусмотрели. Все, кроме этого.
Стоп! Идея. В группах есть бывшие моряки и просто радисты-телеграфисты, которые обучались азбуке Морзе.
– Где рубильник?
– Вон там…
Сорвав шторы, Сашка перебрасывал тяжелую эбонитовую рукоятку, включая и выключая свет по всему донжону. В предутренней темноте непременно увидят, не могут не увидеть!
К счастью, кодировка была несложная. Три тире, тире, четыре точки, три тире, тире, две точки. «Отход, отход, отход!!!» Кто-нибудь да увидит, поймет. Ничего больше он для своих бойцов сделать не мог.
Глава одиннадцатая
Гитлер был в бешенстве. Пожалуй, первый раз в своем нынешнем качестве. Раньше поводов не возникало. До сих пор ему удавалось все, от победы на выборах до ремилитаризации Рейнской области и возрождения армии, ВВС и флота. С Ремом и его штурмовиками разобрался легко и одномоментно. Наплевав на Версальские ограничения, выгнал оккупационные войска французов, перестал платить репарации, уверенный в политической импотенции бывших победителей, блефовал отчаянно и успешно во внешней и внутренней политике. Строил боевые самолеты, танки, линкоры, превратил веймарский Рейхсвер в полноценный Вермахт.
Он и в Испании ввязался именно потому, что нес его на волне удачи тот самый «сумрачный германский гений», о котором писал русский поэт Блок. Нес, как серфингиста волна гавайского прибоя. Какие там экономические и политические расчеты? Только мистическая вера в себя и полное презрение к противникам.
Поначалу получалось до чрезвычайности успешно. Иногда, просыпаясь на рассвете, он сам себе удивлялся. Именно на рассвете, когда человек наиболее способен и склонен к самокритике и трезвой оценке окружающей действительности. Лежал, глядя в светлеющее окно, и не понимал, отчего все вокруг настолько глупы и безвольны. Ведь за последние десять лет его могли раздавить на ногте, как сам он давил платяных вшей в окопах. Каждый, кому этого захотелось бы, раздавил, не поморщившись. И тюрьмы после «пивного путча» могли отвесить не год, а десять (логичнее, конечно, расстрел или повешение), сам он в подобных случаях не либеральничал, если вспомнить события 1934 года. В тридцать втором, в тридцать третьем все висело на волоске, коммунисты могли объединиться с социал-демократами, Гинденбург – отказать в назначении его рейхсканцлером… И так далее. Он ведь, если откровенно признаться, никогда не имел за душой ничего, кроме бешеного напора, хорошо подвешенного языка и непреклонной воли. Остальное – производные.
Каждый раз, мазохистски разобрав все варианты собственного неминуемого поражения в любой почти ситуации, он переполнялся ощущением пронизывающих его мистических сил. Они, а не жалкие прагматические расчеты, законы экономики и геополитики руководят его успехами.
Но сейчас ему нанесен сокрушительный, унизительный удар. Там, где он его ни в коем случае не ожидал.
Трусливые англосаксы и французы давно пообещали на конфиденциальных переговорах, что в Испании мешать ему не станут. С англичанами понятно, те всегда ненавидели русских, а уж русских коммунистов в особенности, и раз они поддержали республиканцев, то гордые бритты согласны помогать хоть дьяволу. Но ведь и французы, союзники России со времен позорно проигранной ими войны семьдесят первого года, сами имеющие правительство «народного фронта», настолько испугались союза испанских коммунистов и социалистов, поддержанного Сталиным, что согласились и на блокаду Республики, и на неограниченное вмешательство своего злейшего врага, немцев, на стороне Франко.
Сами надели себе веревку на шею и с нетерпением озираются: кто же ее затянет?
Да и Сталин, единственный правитель Европы, на которого Гитлер поглядывал с опаской и уважением, особого стремления решить испанский вопрос кардинально не показывал. Посылал туда самолеты, танки, военных советников, но без выраженного энтузиазма, воли к победе, и за каждое «благодеяние» аккуратно брал с клиентов деньги вперед.
Вот он, фюрер германского народа, помогает испанскому каудильо бескорыстно. Все, что нужно, получит позже, деньгами ли, сырьем, адекватной военной поддержкой или геостратегической выгодой, которая стоит многих и многих миллионов раскрашенных бумажек.
И вдруг такая пощечина! Да что там пощечина, сокрушительный, дробящий зубы в крошку удар железным кулаком. Никто и опомниться не успел. Отчаянное наступление республиканцев на Теруэль было неприятным событием, заставившим напрячься германских штабистов, а французов даже приоткрыть границу для поставок в Республику давно закупленной и оплаченной техники. Но ничего особенного, если смотреть на карту беспристрастно, собой не представляло. Да, срезали выступ, который мог бы стать плацдармом для прорыва к морю. Невелика беда. Только абсолютно никому в голову не пришло, что это был отвлекающий удар. В военной истории редко встречались подобные авантюры – бросить в демонстративно-отвлекающее наступление едва ли не восемьдесят процентов всех наличных сил! Даже талантливый Брусилов (которого Гитлер искренне уважал, как предтечу идеи блицкрига) на отвлекающие операции выделил едва треть войск фронта.
