Мир совкового периода. Первая кровь
Глава 1. Общага с флагом
Однажды я долгое время был счастлив. Я делал то, что хотел, любые мои желания выполнялись в разумный срок, а еды было вдоволь. Весь мир крутился вокруг меня и существовал только ради меня, и чувство этого было очень приятно и вдохновляло на свершения, которые должны были сделать меня ещё более счастливым. Я не сдерживался, поскольку просто не знал, что это такое. Я был силен, красив, умен и сообразителен. И, пожалуй, удачлив.
А потом я родился.
Много лет спустя я узнал, что во время моего рождения я был всего лишь одним из трех с половиной миллиардов разумных обитателей планеты Земля. Остальная Вселенная и численность её населения была загадкой для всех — в том числе и для меня, — но и трех с половиной миллиардов хватало, чтобы почувствовать свою неуникальность. Конечно, на земле всегда имелось какое-то количество людей с манией величия, уверенных в том, что они равнее других, но я в их число не входил. Поводов не было.
Обычный город на Урале, с запасом напичканный крупными заводами — что-то осталось с войны, привезенное с западных окраин большой страны, что-то было построено уже после, когда начали готовиться к следующему конфликту. Когда я родился, про это столкновение уже предполагали, что оно будет последним, что оно окончательно решит проблему перенаселенности планеты и отбросит человечество обратно в каменный век. Военных и политиков эта перспектива не очень заботила. У них были причины с железобетонными — как продукция одного из заводов моего родного города — основаниями поступать именно так, а не иначе. Я этих причин и оснований не понимал, что не делало мне чести. В своё оправдание скажу, что таких, как я, было большинство из уже четырех миллиардов человек, и просвещать нас никто не торопился.
В целом жизнь катилась неторопливо и размеренно. Человеки не умеют бояться вечно, в конце концов, они всё равно предпочтут ужасный конец бесконечному ужасу, как сказал один мудрый прусский майор. [1] Не все, конечно. Чаще всего страх просто становится частью бытия и находится где-то рядом, но на принятие решений влияет очень опосредованно. Люди не забывают о том, чего страшатся, но гораздо больше их начинает заботить простые и понятные вещи — что съесть на ужин, что посмотреть в кино и стоит ли ответить на взгляд вон той симпатичной девушки. Такие решения дают иллюзию того, что ты сам являешься хозяином своей жизни, хотя на самом деле твои поступки и их результаты определяют совсем другие люди и события. Люди, которых ты даже не знаешь, и события, о которых ты никогда не услышишь.
Осознание этого приходит не сразу и не ко всем. У большинства людей жизнь так и проходит за заботой о подходящем меню; у меньшинства случается более сложный выбор, который тешит самолюбие, но и только. При этом каждый человек считает, что уж он-то точно входит в меньшинство, но ошибается. Закон больших чисел строг, но он закон.
Я тоже ошибался. Я хотел быть космонавтом, но уже в детском саду понял, что слишком раскатал губу; большинство других героических профессий закрылись для меня после сломанного в первом классе правого запястья — и в ту же мусорную корзину оправились надежды стать музыкантом, хотя чуть позже я узнал, что и со слухом у меня была серьезная проблема. Перелом вышел очень неприятным, я целый год писал левой рукой и получал за свои крокозябры «тройки» только из жалости, которую испытывала ко мне учительница. Потом я, конечно, перешел на правую, но хорошего почерка так и не добился.
Правда, это не помешало мне получить почти отличный аттестат и поступить в институт — но не в тот, в который я хотел, а в тот, в который точно проходил по конкурсу. Это тоже был выбор, который я сделал сам, хотя считал, что он был навязан мне внешними обстоятельствами — военкоматы гребли тогда всех подряд, и нужно было очень осторожно выбирать вуз, чтобы не сменить гражданскую одежду на кирзовые сапоги уже к концу первого курса независимо от убеждений.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Много позже я понял, что просто плыл по течению, не пытаясь бороться с системой, а подстраиваясь под неё. Это было удобно и легко, даже в памяти ничего не задерживалось — только отдельные яркие моменты, которых я по большей части стыдился или даже ненавидел. Знания, полученные в институте, мне так и не пригодились; я занимался многим и ничем конкретно, был всем и ничем, и меня это устраивало. Я даже был в какой-то мере счастлив — делал почти то, что хотел, старался удовлетворять свои желания в разумный срок. Впрочем, я уже знал, что мир не вращается вокруг меня, поэтому странного не желал, умел сдерживать свои порывы. Я не был силен, красив и умен в той степени, в которой хотел, но мне этого было и не нужно.
Я просто проживал свою жизнь, которая закончилась внезапно и в самый неподходящий момент.
Я отработал очередную смену без происшествий и приключений на свою и своего верного «хюндая» задницы, заработал вполне приличную для одного дня сумму, быстро нашёл местечко на обычно забитой парковке у дома. И шёл в свою квартиру, где меня ждал наполовину рыжий кот, который хотел жрать, и который после еды, наверное, позволит мне погладить себя. А по телеку, возможно, покажут не самый паршивый эпизод того самого сериала про женщину-следователя, которую играет симпатичная, хотя уже и заметно староватая актриса.
Но где-то между парковкой и квартирой я внезапно перестал идти и начал лететь с невероятной скоростью непонятно куда, меня крутилро, вертело и измельчало в мелкий фарш, как кусок свинины в мясорубке. Верх-низ и право-лево оказались перепутаны, а руки, ноги и голова превратились в нечто, существующее отдельно от тела, но одновременно и вместе с ним. И это было очень похоже на какой-то пиздец.
Финал этого путешествия ощущался как пробуждение от ночного кошмара, из которого долго не удавалось выбраться. Облегчение, смешанное с послевкусием от всех пертурбаций несчастного тела, которое — по факту — никуда не перемещалось и всё это время оставалось на одном и том же месте, в уютной и теплой кроватке. Только сердце билось чаще, чем положено, да подушка вся была в неприятном липком поту. Я открыл глаза, чтобы окончательно определиться в реальном мире — и с трудом подавил желание тут же закрыть их.
Надо мной нависала самая безобразная рожа из всех, когда-либо виденных мною. Круглое лицо с нарочито грубыми чертами, нос картошкой, широкий щербатый рот и совершенно лживые глаза, наполовину скрытые под белесыми косматыми бровями. Но никакого отвращения рожа не вызывала, а её обладателя я знал слишком хорошо — пожалуй, даже лучше, чем хотелось. Чудище звали Демьяном, он был моим одногруппником в дважды знаменном ордена знак сутулого заборостроительном институте и соседом по комнате в общежитии на первых двух курсах. Потом я счастливо женился на москвичке и переехал в хоромы её родителей на Полежаевской, где нам выделили свой угол, но это совершенно другая история. К тому же всё это происходило слишком давно и могло быть только аберрацией сознания.
Я почему-то хорошо помнил, что Демьян после второго курса наконец-то — все ждали, что это произойдет на год раньше, так как учёбу он не переносил органически — вылетел из института, сходил в армию и почти исчез из моей жизни, хотя и мелькал в ней урывками.
Наше с ним знакомство состоялось осенью 1983-го, когда я и поступил в тот самый заборостроительный и получил место в общежитии на краю Москвы. Мы с ним оба были первокурсниками, нас поселили вместе, выдав в качестве третьего жильца казаха Жасыма из какого-то Актюбинска; было непонятно, зачем казахам знания о строительстве заборов, но учился Жасым неплохо, да и по-русски говорил без акцента.
Вот только у меня шёл не 1983 год, а 2025-й, в котором наличие Демьянов не предполагалось. И уж тем более он не должен был нависать надо мной в момент пробуждения. Всё же с тех пор, когда такое было возможно, в моей жизни было три развода и десятка два переезда. Не говоря о том, что я точно знал — в начале девяностых Дёму зарезали то ли за дело, то ли по пьяной лавочке. В отличие от учёбы, к водке Демьян всегда относился положительно.
