Помнится, как Бруевич, только что с увлечением рассуждавший о грандиозных процессах миллионнолетней протяженности, мановением руки воздымавший горы и двигавший континенты, вдруг умолк, погрустнел и со вздохом закончил так: «Впрочем, кому в эпоху социальных революций интересны революции тектонические…»
«Именно в эпоху социальных революций и именно деятелям социальной революции более, чем кому бы то ни было, интересны и близки революции тектонические, кардинальным образом меняющие устарелый лик планеты», — нет, я не сказал тогда этого. Чтобы сказать так, нужно было, наверно, быть человеком, имеющим смелость сметь. Человеком, не получившим ни единого рентгена облучения нищетой, неуверенностью, страхом, рабскими предрассудками. То есть человеком иного поколения, иной дерзости. Вот Валька мой мог бы это сказать. У него отец не был, как у меня, безграмотным старателем-неудачником, калекой, скитавшимся после увечья по дворам читинских богачей, чистя выгребные ямы. Валя, скорее всего, и в глаза-то не видел живого предпринимателя, а мне пришлось с одиннадцати лет пойти работать на прииски, и даже еще при Советской власти я, пока не сбежал на учебу, ломал хребет на кровожадных, как слепни перед грозой, арендаторов-частников, которые в золотопромышленности держались до начала тридцатых годов…
Стрелецкий, экономно и точно орудуя ножом и вилкой, поглощал отбивную котлету, и в движении его жующих челюстей было что-то от шатунов паровоза, берущего трудный подъем.
— Слушай, а… что с рукописью Бруевича? — почему-то вдруг вспомнилось мне. — Ну, той самой, помнишь…
Он мгновенно вскинул голову, и взгляд его стал колюч.
— Еще бы! Я как раз собирался спросить об этом тебя.
— А что, разве она…
— Да. Во всяком случае, мы ее так и не нашли, — Стрелецкий задумался. — Впрочем, при его-то образе мышления вряд ли сей труд был бы нынче так уж необходим и полезен…
— Напрасно ты… Все же он наш учитель…
— Кто же спорит! Но именно потому на нас лежит обязанность разобраться в его научном наследии и, так сказать, отделить э-э… жупелы от плевел, — переиначивая известное выражение, мрачно пошутил Стрелецкий. — Ну, об этом как-нибудь в другой раз. Кажется, мне пора уже на посадку.
Разумеется, ни он, ни я не подозревали тогда, что никакого «другого раза» у нас уже не будет, — через триста семьдесят пять дней начнется война, и с этого момента жизнь всех нас пойдет по иным законам, иным путям. И вообще мы с ним больше уже не встретимся…
Приметив нас издали, давешний старик швейцар засуетился. Со сладчайшей улыбкой распахнул дверь, предупредительно придержал ее. Стрелецкий, не глядя, сунул ему на ходу пару бумажек. Очередь была за мной. Швейцар выжидательно помаргивал.
— Папаша, папаша! — вырвалось у меня. — Уж в ваши-то годы надо бы блюсти достоинство.
Старик доверительно хихикнул в ответ.
— Эх, золотнишничек, достоинство-то, оно вроде шубы из бобёра — вещь, конечно, хорошая, да вот горе: не каждому по карману.
Эта философия меня доконала, так что не оставалось ничего иного, как полезть в карман за чаевыми.
Прощаясь со Стрелецким возле подножки ярко-синего международного вагона, я неожиданно для самого себя спросил:
— Слушай, а ты хоть на миг не допускаешь, что они могут… плавать?
— Кто? — не понял он.
— Да материки же…
— О господи! — Стрелецкий глянул на меня с усталым сожалением и понизил голос. — Слушай, мне вот скажут, что солнце обращается вокруг Земли — и я соглашусь, потому что на моих месторождениях это никак не отражается. Ты понял меня? Что будет потом — посмотрим. А пока что… пока что выбрось ты из головы все эти плывущие материки…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЗЕМЛЯ ДИНОЗАВРОВ
1
Валентин вполне мог бы зайти к начальнику экспедиции один, но, дабы избежать начальственного скрипа, взял с собой «личного представителя профессора Стрелецкого». Расчет оправдался. Ревякин встретил было не обещающим ничего хорошего приветствием: «А-а, явился, голубчик!..» — но присутствие столичного человека, кандидата наук, удержало его от дальнейшего проявления волевого стиля руководства. Разговор свелся к общим фразам, и лишь на прощанье Ревякин, не удержавшись, многозначительно пообещал: «А что касается э-э… всего остального, то об этом будем говорить осенью, на ПТС [27]».
Изнывающая от любопытства Шурочка, секретарь начальника, встретила Валентина задыхающимся шепотом:
— Ну что? Ну как?
В ответ он сумрачно уставился ей куда-то в переносицу, с секунду молчал, потом проговорил вполголоса, с вполне правдоподобными нотками озлобления:
— Ну и пусть увольняют! Все равно предстоят большие сокращения штатов.
— Сокращения?! — ахнула Шурочка. — У нас?
— Везде, во всех экспедициях.
— Господи, но почему, почему?
— Потому! В управление прибыла большая группа собак.
— К-как собак? — прошептала секретарша, и в красивых ее глазах отобразились крайний испуг и крайнее изумление. — Каких собак?
— Немецких овчарок, — зловеще процедил Валентин. — Сугубо специальных. Из Академии наук. Они чутьем находят месторождения сульфидных руд. Газеты читать надо — в Финляндии одна собака премию за это отхватила, семь тысяч марок. Ларри зовут. Теперь две трети геологов-поисковиков становятся лишними, понятно?
— Боже мой, дожили!.. — Шурочка бессильно рухнула на свой стул, снабженный, возможно, как раз для таких вот случаев мягкой подушечкой.
А Валентин все с тем же мрачным видом направился к выходу из приемной, за порогом которой его, ухмыляясь, поджидал представитель профессора Стрелецкого.
— Ну, так жить еще можно, — облегченно вздохнул Валентин, идя по коридору.
— Что, мог быть втык? — деловито осведомился шагающий следом Роман.
— В жизни все может быть, — философски ответствовал Валентин.
Следующий визит был к старшему радисту экспедиции Суханову, который, встретившись давеча, предупредил, что у него лежит для Валентина эрдэ от Субботина.
В тесной комнатушке, где размещалась радиорубка, было сумрачно, прохладно, витала сложная смесь запахов подпаленной краски, канифоли, резины и пластмасс. Суханов был один. Зажав в углу рта изжеванную папиросу, он орудовал электропаяльником и негромко чертыхался.
— Держи! — буркнул он, подавая Валентину листок с текстом радиограммы. — Что, сам-то свиреп или обошлось?
— Вот она, общая беда всех стационарных экспедиций, — пожаловался Валентин Роману. — Всегда все всё знают. Никакой личной жизни.
— А ты думал! — ухмыльнулся Суханов. — Шурочка пустила слух, что ты жениться полетел.
— В следующий раз, — заверил Валентин, пробегая текст эрдэ.
Начальник партии просил на обратном пути захватить с собой «оша», «кадэ» и пять пар белых носков.
— Вот видишь, что делается! — он с досадой обернулся к Свиблову. — Сегодня уже не улетим. Не одно, так другое!
— Не догоняю, лобик узенький, — москвич дважды перечитал радиограмму, хмыкнул. — Шифровка, идешь ты пляшешь?
— А! — Валентин раздраженно махнул рукой. — Все перестраховывается мой начальник. Десять бутылок водки-белоголовки — вот что это такое. Ну, а остальное — это огнепроводный шнур и капсюли-детонаторы.
— Ладно, детонаторы — это я еще догоняю. А носки, да еще белые, — тут-то зачем темнить? — веселясь, изумлялся Роман.
— Как зачем? — оживился Суханов. — А иностранный радиолюбитель? Вот он подслушает и скажет: ага, а русские геологи хлещут водку!..
— В рабочее время, — добавил Валентин. — Теперь, хочешь не хочешь, надо клянчить машину, без нее не обойтись. Придется идти кланяться зампохозу…
— Слышь, Валя! Если не улетишь сегодня, приходи вечерком вместе с товарищем! — крикнул вдогонку Суханов. — Сиговый пирог будет! И уха из язя!
— Язя ись незя, — «деревенским» голосом отозвался Валентин.
К концу дня, когда он уже съездил на склад ВВ, к черту на кулички, за «оша» и «кадэ», заглянул в сберкассу за деньгами для Лиханова и только собрался было на продовольственные склады за остальным, его вдруг вызвали к Акимову, главному геологу экспедиции.
Акимов, желчный и острый на язык человек, в своем прокуренном кабинетике, увешанном геологическими разрезами и картами района, редко бывал один. Вот и сейчас у входа, на самом крайнем из ряда стоящих вдоль стены стульев, скромно притулилась белокурая девушка в красной рубашке с короткими рукавами и потертых вельветовых брюках.
— Садись, — кивнул Акимов. — Давеча, как только ты ушел, звонил из города главный геолог управления. Насчет тебя…
Валентин насторожился.
— Рассказывал, как ты вдруг появился там, этакий, знаешь ли…
— Луч мрака в светлом царстве, — подсказал Валентин.
