На улицах Винчестера все меньше и меньше оставалось почерневших, обгорелых развалин — жизнь брала свое, и город возрождался. Те, кто в свое время бежал, возвращались на свои пепелища, а те, кто оставался в городе до конца, без устали расчищали руины, подвозили бревна, что-то пилили и строгали, заново отстраивая свои жилища. Купцы и ремесленники — народ хваткий, неунывающий и упорный, какие бы удары ни обрушивала на них судьба, они, невесть откуда черпая силы, вновь и вновь восстанавливали разрушенное и готовы были экономить последний грош в расчете на то, что со временем все их жертвы окупятся сторицей.
В наспех сколоченные лавки стащили все, что можно было отыскать в закромах и амбарах, и выставили на продажу, а опустевшие кладовые срочно приводили в порядок, готовясь к поступлению новых товаров. С поразительной быстротой Винчестер обретал свой привычный облик, а его жители, словно бросая вызов злой доле, посмеиваясь, приговаривали: «Солдатне только бы жечь да грабить, а наше дело — добро наживать, и сколько бы они ни разбойничали, мы все одно свое возьмем — они, небось, раньше выдохнутся».
Королевские отряды, надежно укрепившись в городе и заняв подступы с запада и юго-востока, пока не предпринимали никаких шагов, разве что подновляли разрушенные укрепления. Все были уверены, что время работает на них — надо только набраться терпения и подождать, когда вернут из плена короля Стефана. Возможно, иных наиболее дальновидных военачальников, как фламандцев, так и англичан, перспектива обмена знатных пленников не так уж и радовала. Конечно, что ни говори — Стефан король, да и вояка не из последних, однако действия его доблестной супруги показали, что, когда речь заходит о крупной военной кампании, Стефан ей и в подметки не годится. Тем не менее освобождение короля было жизненно важно для будущего страны, и его ждали с нетерпением. Победители понимали, что рано или поздно противник будет вынужден принять их условия, а пока знатные лорды препирались на переговорах, исход которых был предрешен.
Николас Гарнэдж прибыл в Винчестер с описью ценностей Джулианы Крус, твердо намереваясь расспросить всех, кого только можно, и выяснить, не появлялись ли в городе пропавшие вещи. И прежде всего он обратился к самому важному лицу — представителю Святого престола в Англии лорду епископу Винчестерскому Генри Блуа. Тот уже успел оправиться от замешательства и был полон решимости восстановить свой пошатнувшийся авторитет, а потому епископ Генри держался так, как будто это не он чуть ли не каждый день менял союзников и не ему совсем недавно пришлось, запершись в замке, дрожать за свою жизнь. Добиться приема у его преосвященства было не так-то легко, но у Николаса хватило упорства, чтобы преодолеть все препоны.
Пробежав глазами поданный Николасом список, епископ нахмурился:
— Как тебе в голову пришло беспокоить меня из-за таких пустяков? Я знать ничего не знаю об этих безделушках и никогда их в глаза не видел. Могу только сказать, что ни одна церковь из тех, что в моем ведении, этими вещами не владеет. И с какой стати я вообще должен о них думать — что в них такого особенного?
— Милорд, — смущенно ответил Гарнэдж, — речь идет о жизни и смерти. Одна леди пожелала посвятить себя Господу и решила принять постриг в Уэрвелльской обители. Но ей не удалось осуществить свое намерение — по пути в монастырь она пропала, я же здесь для того, чтобы отыскать ее, если она жива, а если нет — отомстить за ее гибель. И только с помощью этих, как вы выразились, безделушек можно надеяться напасть на след.
— И все равно, — отрывисто произнес епископ Генри, — я ничем не могу тебе помочь. Скажу лишь, что ни один из этих предметов не попадал в ризницу кафедрального собора, да и в другие крупные церкви тоже. Но храмов в городе много, ты можешь обойти их и порасспросить там. Если что — сошлись на мое разрешение. Это все, что я могу для тебя сделать.
Этим Николас и вынужден был довольствоваться. Впрочем, заручиться епископским дозволением осмотреть церкви и опросить служителей оказалось далеко не лишним. Ибо если Генри Блуа порой и приходилось поджимать хвост, то всякий раз он восставал, словно феникс из пепла, в величии и славе — и горе тому, кто осмеливался ему перечить.
Из храма в храм, от священника к священнику ходил Николас со своим списком, но святые отцы, настроенные по большей части доброжелательно и сочувственно, только качали головами и пожимали плечами. Помочь Николасу никто не мог. Ни в одном уцелевшем храме никто не слышал о паре серебряных подсвечников, украшенном камнями распятии и маленькой дарохранительнице. У юноши не было причин сомневаться в том, что ему говорят правду, да и с чего бы служителям церкви кривить душой?
Но Николас не терял надежды. Оставались еще лавки в золотых и серебряных рядах и уличные торговцы, скупавшие и сбывавшие с рук что попало, случалось, что и краденое. А в таком городе, как Винчестер, где находился епископский двор и было полно богатых церквей и важных господ с толстыми кошельками, — ювелирных лавок, само собой, насчитывалось великое множество.
В то самое утро, когда брат Хумилис высказал желание посетить родные края, Николас вошел в маленькую, наспех подлатанную лавчонку на Хай-Стрит, притулившуюся в тени церкви Святого Маврикия. Хозяин еще не успел побелить почерневшие после пожара стены, но уже вовсю работал, пододвинув скамью поближе к окну, чтобы использовать первые утренние лучи, а не жечь попусту масло в лампаде. Ставень над окном был поднят и укреплен в виде козырька — так, чтобы солнце не слепило глаза, но блики его при этом играли на чудесных камушках, которые мастер как раз в этот момент вставлял в полированную блестящую брошь. Ювелир был мужчиной в расцвете лет, который явно знавал лучшие времена, и прежде, судя по всему, был человеком весьма упитанным, ныне же так отощал за время долгой осады города, что даже кожа его висела складками, словно платье с чужого плеча. Заслышав шаги, он живо поднял седеющую голову и поинтересовался, чем может служить молодому господину.
— У меня уже руки опускаются, — с грустью признался Николас, — но все же попробую и тебя спросить — попытка не пытка. Меня интересуют сведения о кое-какой церковной утвари, затерявшейся в здешних краях три года назад. Ты ведь торгуешь подобными вещами?
— Я работаю по серебру и по золоту — делаю, что мне закажут. Случалось мастерить и церковную утварь. Ну, бывает, что и прикуплю кое-какие вещицы на продажу, не без того. Но три года — немалый срок, разве все упомнишь. А что в этих вещах такого примечательного? Может, ворованные? Тогда это точно не ко мне, я человек честный, с мошенниками дела не имею и никогда не куплю ничего, что вызывает подозрение.
— Но в этих вещах наверняка не было ничего подозрительного. Возможно, они и впрямь были украдены, но ты-то ведь не мог об этом догадаться. Вещи не здешние, в ваших краях таких не водилось. Их привезли из Шропшира, да и изготовлены они были скорее всего там же. Такой мастер, как ты, наверняка сразу бы признал северную работу. Кресты-то саксонские. И, должно быть, очень старые.
— Любопытно, что это за штуковины? Прочтите-ка ваш список, молодой господин. Память у меня не ахти какая, но может статься, что и припомню что-то, даже через три года.
Николас медленно читал перечень, внимательно следя за выражением лица ювелира — вдруг да узнает хоть что-нибудь.
— Пара серебряных подсвечников, выполненных в виде высоких кубков, обвитых виноградной лозой, к которой серебряными же цепочками крепятся щипцы для снятия нагара, украшенные орнаментом в виде виноградных листьев, алтарный крест длиною в ладонь, серебряный, на серебряном же пьедестале в виде трехступенчатой пирамиды, инкрустированный агатами и аметистами, и парный к нему наперсный крест для священника, длиной в мизинец, украшенный такими же камнями, на тонкой серебряной цепочке…
— Нет, — прервал его мастер, решительно качая головой, — ничего подобного я не видел. Такие кресты я бы запомнил, да и подсвечники тоже.
— Там еще была маленькая серебряная дарохранительница с гравировкой в виде листьев папоротника…
— Нет, сэр, ничего подобного не припоминаю. Может, если бы сохранились мои книги, можно было бы сыскать концы. Писец, который вел для меня записи, не упускал никакой мелочи, и по его писанине, может, и удалось бы что выяснить даже и по прошествии трех лет. Да только погорели все эти книжицы; как начался пожар, не до них было — слава Богу, что успели вынести самое ценное.
Что ж, подумал Николас, тут удивляться нечему. В Винчестере такое творилось, что любой, даже самый дотошный человек, вынужден был заботиться прежде всего о своей голове, и если успевал, то спасал самое дорогое — где уж тут думать о каких-то пергаментах. Что же до личных украшений Джулианы, размышлял молодой человек, то, может, о них и заикаться не стоит? Они ведь не такие приметные, как церковная утварь. Пока он колебался, продолжать ли расспросы, отворилась дверь и в проникшем со двора снопе солнечного света появилась женская фигура.
