— Мне нравятся старые видеофильмы, — сказал он. — Я люблю смотреть их снова и снова. Те, которые снимал, когда моя жена была жива. Когда Стелла бегала по лужайке. Я смотрю на ее быстрые ножки, думаю о том, что она обречена всю жизнь провести в инвалидном кресле из-за этого пьяницы, и ненавижу его. Это не значит, что я не горжусь ею. Горжусь. А его ненавижу. Я не могу простить. Не могу забыть. Может, я смог бы, если бы он признал свою вину в том, что совершил. Но он этого не сделал. Как и многие другие. Врачи, адвокаты, рабочие, крестьяне… все они, когда им выгодно одно, — могут быть демократами, а когда выгодно другое — фашистами. Я могу простить, но только если преступник признается в содеянном. — Михаэль показал пальцем на ближайший кирпичный дом с припаркованной у входа красной машиной и качелями в саду. — Здесь живет мужчина, который время от времени позволяет себе выпить лишнего. У него жена и трое детей. Были. Они уехали после того, что произошло. Живут теперь в другом городе. Он даже качели не убрал. Его интересует только выпивка.
Михаэль посмотрел в окно, и тон его стал еще резче.
— Лишение водительских прав. Месяц в тюрьме. Штраф. Вот цена, которую он заплатил за ноги Стеллы. Я бы понял, если б он извинился. Но он так и не пришел. И не написал. Более того, солгал, давая показания страховой компании. Лишил нас возможности получить деньги по страховке. Сейчас господин Алениус занимается тем, что перекладывает бумажки с места на место в офисе днем и напивается по вечерам. Я знаю, он по-прежнему садится за руль в нетрезвом виде. Я часто приезжаю сюда и не раз видел, как он нетвердыми шагами идет к машине. Думаешь, я не звонил в полицию? Звонил. Но разве это помогло? Нет. Кто поедет сюда усмирять пьяного, когда на другом конце города убивают человека? Это тихий район. Здесь живут в основном семьи с детьми. Кто будет следующим? Маленький мальчик из соседнего дома побежит за мячом и попадет под колеса пьяного водителя? Или старушка на углу, которая не успеет перейти улицу?
— Михаэль, я не понимаю, к чему ты клонишь.
— Ты все понимаешь, Фредерик. Я устал от того, что люди, совершившие преступление, остаются безнаказанными, а их жертвы обречены страдать всю оставшуюся жизнь. Это несправедливо. Моей семье отлично известно, что происходит, когда закон больше не на твоей стороне. Желтая звезда на рукаве, и справедливость совершает поворот на сто восемьдесят градусов. Пришло время действовать. — Михаэль склонился к Фредерику. В его глазах не было ни ненависти, ни фанатизма, только бесконечная грусть. — Я прошу «Гребень Клеопатры» уничтожить Эсбьёрна Алениуса. Я уверен, вы сделаете это профессионально. В качестве оплаты я дарю вам «Фата-моргану». Я перепишу клуб на тебя, как только вы выполните заказ. Вам будет принадлежать одно из лучших ночных заведений Стокгольма.
Глава двадцатая
Анна не искала встреч с Фредериком и Мари. Более того, всячески их избегала. Переезд отца в частный дом престарелых оказался отличным предлогом, чтобы хотя бы на время скрыться из города. Палата для отца была готова и полностью обставлена, поэтому он сказал, что ничего не хочет брать с собой из дома.
— Если я собираюсь начать новую жизнь, то в ней не место старью. Мебель в новой «квартире» есть, а больше мне ничего не нужно, — заявил он.
Они с Анной собрали несколько сумок с одеждой и личными вещами, уложили в футляр скрипку. Что делать с квартирой — все распродать или сдавать ее с мебелью, — они решат позже. Сейчас у них есть дела поважнее.
Они сели в машину. И чем больше удалялись от столицы, тем бодрее становился отец. Он открыл окно и подставил лицо ветру, подпевая старым шлягерам, звучащим по радио. На полпути он повернулся к Анне и сказал, что чувствует себя героем road movie. Он произнес это слово как «родмови», и впервые за долгое время Анна весело рассмеялась. Потом они свернули на обочину, расстелили на земле покрывало и достали корзину с едой. Папа ел с аппетитом, дышал спокойно и глубоко, хотя временами ему приходилось вытирать со лба испарину.
Ближе к вечеру они приехали в новый папин дом. Администратор Гунн встретила их у ворот. Они поговорили о погоде, и Гунн показала им ухоженный сад, за которым начинались холмы, поросшие травой и редким кустарником. Потом она провела их в новую папину «квартиру», светлую и просторную, обставленную мебелью, изготовленной из дерева местных пород. Папа присел в кресло у окна, и Анна удовлетворенно вздохнула. Слова были не нужны. Они молча любовались видом из окна. Вскоре пришла Гунн и пригласила их поужинать. Столовая была чистая и уютная, с окном во всю стену. Там уже сидели за столиками несколько пожилых мужчин и женщин. Папу посадили вместе с ними, а Анна села за один стол с Гунн и другими сотрудниками.
Вкусное рыбное рагу ничем не напоминало столовскую еду. Анна ела и украдкой наблюдала за папой. Его тут же вовлекли в оживленный разговор, и видно было, что все рады новому постояльцу. Гунн рассказала Анне о распорядке дня, занятиях, медицинском уходе и обследованиях. Анна едва не разрыдалась. Неужели в этой стране существует дом престарелых, где человек может спокойно прожить оставшиеся годы, и при этом его никто не попрекнет за немощь и болезни. Этот дом выглядел очень прилично, а еду в столовой можно было даже назвать вкусной! Анна была рада за отца. И все же не могла не напомнить себе, что этот рай стоит больших денег, которые достались ей нечестным путем. Впрочем, сейчас это не имело значения. Главное — папа счастлив.
Она осталась на ночь, помогла распаковать вещи, утром выпила чаю со свежеиспеченными булочками и прогулялась с отцом. У него был счастливый вид. Он уже договорился с другими стариками сыграть в карты после обеда, а вечером должен был состояться концерт. Когда Анна собралась уезжать, папа крепко, до боли обнял ее на прощание.
— Девочка моя, — повторял он снова и снова и гладил ее по щеке. — Девочка моя. Есть только ты и я.
Когда она смотрела в зеркало заднего вида, как папа машет ей на прощание, ее переполняли такие сильные чувства, что их невозможно было бы описать.
Приехав домой, она, не снимая пальто и обуви, подошла к телефону и дрожащими руками набрала номер. Ей ответили после третьего гудка.
— Да. Грег слушает…
Анна не могла произнести ни слова. Просто стояла и дрожала всем телом. Грег спрашивал, кто звонит, просил: «Говорите, ничего не слышно…». Такой знакомый голос, такой родной, словно они виделись только вчера, а не больше года назад. В конце концов он вежливо попросил перезвонить и повесил трубку. Анна упала на диван и обхватила себя руками.
Двумя часами позже она повторила попытку, выпив для храбрости вина и тщательно отрепетировав то, что собиралась ему сказать.
— Грег слушает.
— Привет, Грег, это Анна.
Тишина в трубке, потом с нежностью:
— Анна.
Мягкий австралийский акцент.
— Да, это я. Я тебя не отрываю?
Стандартная фраза, чтобы выиграть время.
Смех на том конце провода.
— Анна, ты меня хорошо знаешь. Разве я могу быть занят чем-то, чему помешает твой звонок?
— Извини.
— С каких это пор ты просишь у меня прощения?
— О Грег… — Она зарыдала.
— Анна, что-то случилось? — обеспокоенно спросил Грег. Как ей хотелось оказаться сейчас в его объятиях.
— Нет, ничего не случилось. Точнее говоря, случилось. Я не знаю, как это объяснить, если такое вообще можно объяснить по телефону. Я хотела услышать твой голос…
— Тогда приезжай.
Он умеет читать ее мысли и желания, даже те, в которых она ни за что бы не призналась.
— Ты серьезно?
— Конечно серьезно. Если хочешь, приезжай. Я только недавно начал убирать твои фотографии и вещи, которые ты оставила. Зачем ты поступила так со мной, Анна…
Тишина.
— Фандита поселилась в своей старой комнате, — добавил он, зная, что ей трудно будет спросить даже это.
— Она приехала к тебе надолго?
— Насколько я понял, да. Я веду себя хорошо. Вымыл палубу, протер пыль, купил цветы. Можешь представить меня в фартуке?
— Только если под ним ничего нет.
Смех. Анна вытерла слезы тыльной стороной руки.
— У Фандиты все хорошо. Мы болтаем с ней вечерами, и она стала куда терпимее, чем раньше. И делает большие успехи в науке. Наша дочь — настоящий ученый.
— Чем мы заслужили такое наказание!
— Не смейся, Анна! Я знаю, ты гордишься ею не меньше, чем я.
— Довольно того, что ты ею гордишься. Мое мнение ее не интересует.
— Глупости!
— Я правда могу приехать? Я вам не помешаю?
— Ты можешь приехать, когда пожелаешь. Какую бы дорогу ты ни выбрала в жизни, все равно останешься моим лучшим другом. А для лучшего друга у меня всегда найдется кровать…
— Милый Грег…
— Не надо слов. Когда ты приедешь?
— Не знаю… через пару дней. Или недель. Как ты думаешь, Фандита не будет возражать?
