достаточно любого повода, чтобы оправдать добрые и общественные чувства, и что необходимы весьма основательные и весьма сильные побуждения, дабы вызвать наше негодование к чувствам антиобщественным и злонамеренным.
Хотя нам вообще трудно разделять последние чувства и мы решаемся оправдывать проявления их только в том случае, когда они направлены против людей, заслуживающих этого своими дурными и несправедливыми поступками, тем не менее мы не всегда бываем столь строги. Когда по неосторожности человек причиняет другому большое зло, хотя бы и неумышленно, мы обыкновенно разделяем негодование последнего и одобряем наказание первого свыше той меры, какая заслуживалась бы его неосторожностью, даже если она и не сопровождалась бы такими несчастными последствиями.
А между тем бывает неосторожность, доведенная до такой степени, что действительно заслуживает наказания, хотя она никому и не причинила вреда. Такой случай представляется, например, человеку, беспечно выбрасывающему за окно большой камень, не предупредившему прохожих и не обратившему внимания, куда он упадет. Бдительная полиция непременно взыскала бы за такой безрассудный поступок, даже если бы он и не повлек за собой дурных последствий. Виновный показал бы своим поведением оскорбительное презрение к безопасности ближних, что было бы несомненной несправедливостью. Он без всякой причины угрожал бы прохожим опасностью, подвергнуться которой не решился бы ни один здравомыслящий человек, и обнаружил бы отсутствие того чувства, которое мы обязаны иметь относительно прочих людей и которое составляет основу человеческой справедливости и общественного благополучия. Поэтому на грубую неосторожность закон смотрит почти так же, как на преступный умысел. Даже если за поступком и не последует никакого вреда, с виновным поступают так, будто бы он имел намерение совершить то зло, какое могло бы быть в таком случае причинено им; поступок его, в сущности безрассудный, дерзкий, заслуживающий, собственно, небольшого взыскания, принимается за преступление, достойное строгого наказания. Если, стало быть, по неосторожности, вроде той, о которой идет речь, человек был бы убит, то виновный был бы приговорен к смертной казни по законам большей части стран, в особенности же по древним шотландским законам. Хотя подобное наказание чрезвычайно строго, оно не противоречит нашим естественным чувствам. Наше негодование против подобной безрассудной и бесчеловечной неосторожности усиливается состраданием к несчастной жертве. А между тем ничто не оскорбило бы до такой степени естественного чувства справедливости, как приговор человека к смертной казни только за то, что он неосторожно бросил на улицу камень, который никого не ранил. Безумие и бесчеловечность его поступка одинаковы, убьет ли кого-нибудь камень или же никого не заденет; но вот наши чувства в том и другом случае весьма различны. Сознания этого различия достаточно для объяснения, до какой степени негодование свидетеля какого-нибудь поступка может быть вызвано его последствиями. Вот чем следует объяснять, если я не ошибаюсь, чрезвычайную строгость законов почти во всех странах в случаях одного рода и общее их послабление в случаях другого рода.
Бывает еще особенный род неосторожности, не заключающий в себе ничего несправедливого. Такова неосторожность человека, который, не имея намерения причинить вред прочим людям, не обнаруживая никакого оскорбительного пренебрежения к их безопасности и к их благоденствию, поступает с ними неосторожно, подвергая в то же самое время опасности и самого себя; ему не присущи только заботливость и благоразумие, и в этом отношении он заслуживает скорее порицания, чем наказания. Однако же если такая неосторожность причинит кому-либо вред, то законы любой страны побудили бы виновного расплатиться за причиненный вред; и хотя это будет действительным наказанием, к которому нельзя было бы приговорить человека, если бы неосторожность его не сопровождалась вредом, подобный приговор закона не противоречит нашим естественным чувствам. Мы находим справедливым, чтобы человек не страдал от неосторожности другого и чтобы последствия достойной порицания нерадивости были исправлены самим виновным.
Существует еще один род неосторожности: это неосторожность, состоящая или в отсутствии осмотрительности, или робкой заботливости о возможных последствиях каждого нашего шага. Отсутствие такой тягостной внимательности скорее принимается за достоинство, чем за недостаток, лишь бы только оно не сопровождалось вредными последствиями. Робкое, всего пугающееся благоразумие никогда не считается добродетелью, но качеством, уничтожающим нашу способность к деятельности и к ведению какого бы то ни было дела; а между тем, если из-за отсутствия такого благоразумия причиняется кому-либо вред, то по многим законам следует принести за него компенсацию. Так, по закону Аквилеи, если человек, который не умеет управлять лошадью, раздавил раба своего соседа вследствие случайного испуга животного, то он обязан был компенсировать причиненный им ущерб. При любом случае подобного рода мы находим, что не следовало садиться на лошадь, если не можешь с ней справиться, и что подобная попытка есть непростительное легкомыслие; а между тем, если бы она не сопровождалась несчастьем, мы не сделали бы подобных выводов и, может быть, даже человека, отказавшегося сесть на лошадь, мы обвинили бы в трусливости и в излишней опасливости насчет последствий, о которых вовсе не следует заботиться. Человек, причинивший в подобном случае вред другому человеку, чувствует, что он некоторым образом виноват перед ним: он спешит к нему с выражениями своего соболезнования о случившемся и старается всеми силами заслужить его прощение. Если ему доступно великодушие, то он чувствует желание оплатить чем бы то ни было причиненный вред и готов на все для успокоения, так сказать, животного обозления, которое, как он хорошо понимает, должно быть в сердце пострадавшего человека. Не выказать в таком случае ни внимания, ни соболезнования, не попросить извинения считается самой возмутительной грубостью; а между тем, если мы не имели никакого дурного умысла, то зачем нам употреблять большие усилия для собственного оправдания, чем прочим людям, столь же мало виновным, как и мы? Если мы столь же виноваты в несчастье, как и свидетели события, то почему же именно на нас падает обязанность расплачиваться с человеком за то, в чем виноват один лишь случай? Разумеется, она не возлагалась бы на нас, если бы ощущаемое им негодование, как бы несправедливо оно ни было, не вызывало к себе некоторого сочувствия даже в самом беспристрастном свидетеле.
Глава III. О конечной причине такой непоследовательности в наших чувствах
Таковы благотворные или пагубные последствия наших действий на чувства, вызываемые ими в нас или в других людях. Случай, управляющий миром, оказывает влияние на то, что мы
