того расстояния, с какого смотрят на нас прочие люди. Если это исследование удовлетворяет нас, то нам легче перенести неблагоприятное мнение о нас прочих людей. Если, напротив, мы чувствуем, что должны вызывать у них естественное отвращение, то малейшее выражение последнего несказанно оскорбляет нас. Человек, одаренный приятной наружностью, позволит нам насмешку над каким-нибудь ничтожным безобразием его лица, но подобного рода насмешки невыносимы для людей действительно безобразных. Очевидно, стало быть, что забота о достоинствах и недостатках нашей внешности порождается исключительно действием, какое производится ею на других людей, и что мы были бы совершенно равнодушны к ней, если бы не жили в обществе.
Этим же влиянием объясняется и наше первое нравственное суждение о характере и поступках прочих людей, а также наша склонность к наблюдению за впечатлениями, какие мы производим на них. Вскоре мы замечаем, что прочие люди так же свободно судят о наших поступках, как и мы судим об их поступках. Мы стараемся узнать, до какой степени заслуживаем их похвалу или порицание и до какой степени мы представляемся им тем же, чем они нам, то есть существом приятным или неприятным. С этой целью мы обращаемся к нашим собственным чувствам и поступкам; чтобы узнать, какое впечатление они производят на них, мы стараемся узнать, как бы мы посмотрели на них, если бы были на их месте. Мы представляем себя свидетелями собственных действий и пытаемся испытать впечатление, которое они оказали бы на нас в таком случае. Это единственное зеркало, при помощи которого мы можем судить о приличии наших собственных поступков. Если они нравятся нам при таком отражении, то мы бываем до некоторой степени довольны: мы становимся менее чувствительны к похвалам и относимся с большим пренебрежением к порицанию прочих людей, так как уверены, что, хотя нас и мало знают, хотя на нас и неправильно смотрят, все же на самом деле мы заслуживаем уважения и одобрения. Но если в этом отношении у нас существует хоть небольшое сомнение, то мы тем более заботимся об одобрении со стороны прочих людей. Порицание их для нас вдвойне тягостно и неприятно, если только застарелая испорченность не сделала нас совершенно равнодушными к мнению людей.
Когда я разбираю свое собственное поведение, хочу оценить его, стараюсь оправдать или осудить, очевидно, что в таком случае я, так сказать, раздваиваю себя: одна половина меня, судья и ценитель, играет совершенно иную роль, нежели другая половина, поведение которой оценивается и разбирается. Первое из двух этих лиц, соединенных на время во мне одном, есть наблюдатель, чувства которого я стараюсь принять, мысленно переносясь на его место и смотря оттуда на мое поведение. Второе лицо есть существо действующее, которое и есть именно я: его-то поступки и стараюсь я взвесить с точки зрения наблюдателя. Словом, одно лицо судит, а о другом судят. Но, очевидно, могут быть положения, в которых и судья, и тот, о ком судят, не могут оставаться одним и тем же лицом, как не могут быть одним и тем же и причина, и производимое ею действие.
Быть приятным и достойным награды или, другими словами, заслуживать любовь и иметь право на награду суть два главных условия добродетели. Вызывать отвращение и заслуживать наказание, напротив, суть главные черты порока. Но все эти свойства находятся в непосредственной зависимости от мнения о нас прочих людей. Добродетель нравится нам и считается достойной награды не потому, что она удовлетворяет самолюбию и уважению самого себя, а потому, что она вызывает любовь и признательность прочих людей. Приятное чувство, порождаемое сознанием того, что мы заслуживаем благосклонности прочих людей, служит источником удовлетворения и внутреннего удовольствия, которые естественно сопровождают добродетель. А вот беспокойное чувство, порождаемое сознанием того, что мы заслужили противоположные чувства, служит источником мучений, сопровождающих порок. Ничего не может быть выше счастья быть любимым и сознания того, что мы достойны любви; и ничего не может быть хуже несчастья вызывать отвращение и сознания того, что мы достойны ненависти.
Глава II. О пристрастии к похвале и о желании быть достойным ее; об опасении порицания и о страхе быть достойным его
Человек не только желает быть любимым, он старается заслужить любовь и быть действительно достойным ее. Он не только боится ненависти, но и боится сам оказаться действительно ненавистным. Он желает не просто похвалы, но заслуженной похвалы, то есть желает быть действительно достойным похвалы, хотя никто и не хвалил бы его. Он боится не просто порицания, но заслуженного порицания, то есть боится быть действительно достойным порицания, хотя никто и не порицал бы его.
Желание быть достойным похвалы не вытекает из пристрастия к похвале. Хотя оба эти основания наших чувствований и поступков и бывают сходны по своим проявлениям, хотя они находятся в тесной зависимости одно от другого, хотя они связаны и переплетаются между собою, тем не менее они различны и независимы друг от друга.
Любовь и восхищение, естественно испытываемые нами к людям, характер и поведение которых мы одобряем, неизбежно побуждают и нас желать, чтобы мы внушили самим себе такие же приятные чувства, чтобы нас любили и превозносили так же, как тех, которых мы сами более всего любим и превозносим. Соревновательное, беспокойное желание превзойти прочих людей вытекает из нашего восхищения их достоинствами. Для нас недостаточно только знать, что нами восхищаются: нам необходимо еще и сознание того, что нами восхищаются потому, что мы действительно заслуживаем восхищения; для достижения этого мы желаем сами стать беспристрастными судьями своих собственных поступков. Мы стараемся посмотреть на них глазами других людей, и так, как они, вероятно, смотрят на них. Если после такого рода исследования наше поведение оказывается согласным с нашими желаниями, то мы довольны и счастливы; но мы бываем вполне удовлетворены только тогда, когда находим, что другие судят о нас так, как мы бы сами старались мысленно судить о себе, переносясь в их положение. Их одобрение необходимо подтверждает в таком случае наше собственное внутреннее одобрение. Их похвала усиливает чувство нашего сознания того, что мы заслуживаем их похвалы. В подобном случае любовь к заслуженной похвале до такой степени далека от пристрастия к собственно похвале, что она кажется вытекающей именно из пристрастия к заслуженной похвале.
Самая искренняя похвала мало прельщает
