По коридору кто-то быстро приближался.
Я достал пистолет и подал Монике условный знак.
Дверь резко распахнулась, в ее проеме появился взбешенный Броняк.
— Обманула, стерва? — крикнул он. — Ты что вытворяешь? Я там жду… а ты…
104
Моника видит налитые кровью глаза Броняка, слышит его дрожащий от злости голос. Она знает, все происходящее может кончиться для нее трагически и потому встает и движением головы, невидимым капитану, показывает в тот угол, где притаился Вуйчик.
Броняк тут же понимает, о чем идет речь, и подмигивает Монике.
— Ты плохо себя чувствуешь? — заботливо спрашивает он, — Что случилось?
Одновременно он осторожно — так, чтобы не шевельнуть локтем, — передвигает руку вправо, в сторону рукоятки пистолета, заткнутого за брючный ремень.
— Не сердись, если я был неправ, просто я очень…
Докончить он не успевает, так как неожиданно слышит голос капитана:
— Руки за голову.
В эту же секунду Броняк молниеносно оборачивается. Его пистолет нацелен в грудь Вуйчика. Он шипит:
— Поздно!
105
— Не будет поздно, если бросишь оружие, — как можно спокойнее сказал я. — Это хороший совет, Марчук. Брось оружие.
— Наверное, так действительно будет лучше, — прошептала Моника.
И черт дернул ее вмешаться! Это было так же нелогично и непоследовательно, как то, что она сделала минуту назад. Из-за нее я угодил в капкан. Она, несомненно, подала Броняку какой-то знак, предупреждая его! Обычно, несмотря на «блатную солидарность», такие женщины, как Моника, панически боятся тюрьмы и потому легко предают своих соучастников. Они любыми средствами стараются выйти из игры, лишь бы сберечь собственную шкуру. Именно на это я и рассчитывал. Но просчитался.
Что-то однако перевесило в неожиданных рассуждениях Моники. Может доллары, которые ей обещал этот тип? Но ведь могла же она догадаться, что теперь-то ей наверняка не видать этих долларов! Если, конечно, эта барышня с приклеенными ресницами вообще способна рассуждать. Сначала она охотно приняла мое предложение о «невмешательстве», потом предупредила Броняка и довела дело до той грани, за которой в любую секунду могли раздаться выстрелы, наконец, принялась убеждать его не делать глупостей.
Нельзя было делать ставку на логику и рассудок Моники, ох, нельзя! Да и вообще — на что я мог ставить, взяв на себя риск в одиночку задержать Броняка? И несмотря на все, я не жалел об этом, сосредоточенно глядя на нацеленный в меня ствол, на мелкое дрожание указательного пальца, лежащего на спусковом крючке.
Ясно было одно: если Броняк все время держал пистолет под рукой, значит, я прав. Значит, жизнь того человека, которому поручили бы его задержать, была в опасности.
Что ж, выходит, я поступил совершенно правильно, не втянув больше никого в этот поединок.
В дрожащей тишине, которая воцарилась в комнате, я слышал частое дыхание испуганной Моники и отголоски уличного шума.
Молчание было наполнено напряжением, сконцентрированным в ладонях, сжимающих рукоятки пистолетов, в глазах, направленных на эти пистолеты.
Мы оба вздрогнули, когда раздался крик Моники:
— Я хочу выйти отсюда!
Она стояла около кровати, в метре от Броняка.
— Садись! — приказал я. — Ты должна сидеть.
Мне непременно нужно было усадить ее, потому что только в этом случае я мог бы одним выстрелом разоружить Броняка, даже не повредив его руки.
Но Моника по-прежнему торчала на линии выстрела.
— Пустите меня, я хочу выйти! — снова закричала она и ринулась к двери.
Реакция Броняка оказалась молниеносной: он схватил пролетающую мимо Монику за плечо и сильным движением левой руки притянул к себе, заслонившись этим живым щитом. Он знал, что я не смогу выстрелить в женщину; он, который убил бы ее, не задумываясь, если бы это помогло ему скрыться.
Воспользовавшись тем, что в этот момент его правая рука с пистолетом оказалась на фоне стены, я выстрелил и в ту же секунду услышал выстрел Броняка.
Пистолет, выбитый мной из его ладони, отлетел в сторону и упал на пол, ударившись о край кровати.
Моника пронзительно закричала.
Одновременно я почувствовал удар в плечо. Броняк попал мне в ключицу.
— Остановись, парень, — сказал я, — Еще не поздно.
Броняк удерживал Монику перед собой, обнимая за талию левой рукой. Девушка с испугом смотрела на мое плечо. Я тоже взглянул на него и увидел быстро расползающееся темное пятно. Только теперь я почувствовал сильную боль, вызванную, наверное, поворотом головы, боль такую дикую, что мне пришлось на момент сомкнуть веки. Я переложил пистолет в левую руку.
— Через минуту может быть поздно. Хочу, чтобы ты знал, что левой я стреляю точно так же.
Упавший пистолет лежал на ковре, скрытый от меня краем кровати. По движению бедра Броняка я понял, что он пытается ногой придвинуть его ближе к себе. Он делал это, ловко прикрываясь Моникой, не отрывая взгляда от моих глаз. Очевидно, пистолет был уже совсем близко, в пределах досягаемости — я заметил, что Броняк собрался наклониться. Предупреждая его намерение, я приблизился еще на один шаг. Мне было необходимо неожиданно оттолкнуть в сторону Монику и тем самым лишить противника свободы передвижения. Я дотронулся языком до нижней губы и почувствовал, как из уголка рта сочится кровь.
Пересиливая боль, я вытянул раненую руку в сторону девушки, однако именно эта парализующая боль заставила меня пошатнуться. Броняк оказался быстрее. Он резко толкнул Монику на меня, чтобы не дать мне выстрелить, а сам, отказавшись от намерения поднять оружие — это потребовало бы слишком много времени, — отпрыгнул в сторону и распахнул дверь.
106
В распахнутой двери стоял сержант Клос. С реакцией, достойной самого лучшего ринга, он нанес удар в живот выбегающему Броняку. Тот охнул и согнулся словно хотел ударить головой, но тут же получил второй удар, в подбородок. Я мог только наблюдать за этой сценой, потому что Моника судорожно вцепилась в мою вооруженную левую руку.
Теряя сознание, Броняк медленно осел на пол.
— Мы еще успеем на варшавский скорый, — сказал сержант.
Мои силы были на исходе. Тыльной стороной ладони я отер струйку крови, бегущую изо рта, и посмотрел на покрытый пятнами рукав. Мне хотелось одного — упасть.
Сержант взял через платок лежавший на ковре пистолет Броняка. В том месте, где оксидированный ствол сходился с рукояткой, был заметен след от пули.
— Ты стреляешь так же, как и до войны, — с удовлетворением отметил Клос и украдкой взглянул на все увеличивающееся темное пятно на моем пиджаке.
Я спрятал свой пистолет и оперся о спинку кресла.
— Мое счастье, что Броняк не знал… что я не имею права в него стрелять… — мой язык ворочался с трудом.
Моника сидела в кресле. Она спрятала лицо в ладонях и всхлипывала.
— Господи, что я наделала… — простонала она.
— Когда-то я потерял его след, Франек, — продолжал я, — и теперь должен был задержать его живым. А ты… Зачем ты пришел? Ты должен был ждать. Что случилось… Почему ты пришел?
Сержант даже не взглянул на меня. Он присел на корточки перед лежащим Броняком, надел на него наручники и только тогда спросил:
— Продырявил он тебя, да?
— Ерунда, — пробормотал я. — Перед тем, как сяду в поезд, хирург вытащит пулю… Что случилось, зачем ты сюда пришел?
Клос приподнял обмякшего Броняка и прислонил его спиной к кровати. Он все еще не смотрел мне в глаза. Склонившись над задержанным, произнес:
— В управлении получена срочная телефонограмма из Варшавы.
— Чего они хотят?
— Тебя отстраняют от следствия. Майор подписал приказ.
Я улыбнулся, или мне только так показалось, что улыбнулся.
— На этот раз майор опоздал. Нам исключительно повезло. Исключительно. — Я не мог больше стоять, хотя твердо решил продержаться до конца и не показывать слабости. Очнулся я уже сидя в кресле.
Как в тумане, слышал голос сержанта — он, кажется, разговаривал по телефону, хотя я и не видел, когда он подошел к аппарату.
— Приезжайте с людьми в «Континенталь», номер триста десять. Лучше со двора, а не с главного входа…
Закончился поединок без секундантов, неравный поединок, в котором каждая пуля в пистолете Броняка была отмечена смертью, тогда как ни одна из моих не должна была причинить ему вреда.
Часть седьмая
Осмотр места происшествия
107
В варшавском управлении милиции поручик Витек допрашивает Броняка. Броняк отвергает каждое обвинение, напропалую отрицает все факты.
— Я никогда в жизни не видел вашего Шыдлы.
— И не пытались убить его ножом?
— Если я его не знаю, то как я мог пытаться? Откуда мне знать какого-то ветеринара?
