Снова рассыпалась в благодарностях. Затем кивнула на пирог и, попрощавшись, юркнула за дверь.
Я стояла рядом с шарлоткой, вдыхая сладкий аромат яблок и ванили. Звук отодвигающегося стула в огромной мастерской прозвучал как раскат грома.
— Тая?
Я развернулась и столкнулась с Дитом. Спрятала лицо, уткнувшись ему в рубашку.
— Ты плачешь?
Он осторожно приподнял мое лицо за подбородок.
— Как ты с этим справляешься? Как? — спросила я, все еще не до конца придя в себя после видения.
— С чем справляюсь? — он нахмурился, но глаза его при этом были внимательными и чуткими. Подушечками больших пальцев он стер слезинки с моих щек. — Что вообще тут только что произошло? Кто эта женщина?
— Это мама Егора, — я махнула рукой в сторону, будто это должно было все объяснить. — Я пока гуляла, увидела, что мальчик… что он может утонуть сегодня, ну и отвела его к матери. Чтобы та к реке не пускала.
— То есть как «увидела»? — по его голосу было сложно понять, верит он мне или нет.
— Вообще всё это началось ещё у меня в городе, когда мы в отеле были. Я каким-то образом соединила свое сознание с сознаниями близнецов, а еще до этого я пыталась использовать магию природы, но у меня ничего не получалось, — мои объяснения были путаными и сбивчивыми, я перескакивала с одного на другое, но иначе просто не получалось. Дит внимательно слушал и с каждым словом мрачнел всё больше. — Я ни одной захудалой травинки создать не могла, представляешь? Вот как раз после того, как столкнулись с подручными матери. Словно я тогда до дна себя осушила, и всё. Но при этом я теперь могу видеть чужие смерти… Я понятия не имею, как это работает.
В голове снова мелькнули образы квартиры с цветастыми обоями. Вспомнилось взволнованное лицо рыжеволосой внучки, дочки Егора. Я всхлипнула.
— Боже, я совсем не знаю эту женщину, но зато знаю, что случится с ней через пятьдесят-шестьдесят лет. Как такое может быть?
Дит вдруг обнял меня, крепко прижал к себе, так что дышать стало тяжело и одновременно с этим намного легче.
— Так не бывает… — прошептал он, стискивая меня в объятиях.
— Ты мне не веришь? — очередной всхлип.
— Конечно, верю. Кто в здравом уме может такое выдумывать, — усмехнулся он, но смех был печальным, наполненным тоской.
А мне в голову пришла ужасная мысль.
— Скажи, а меня не накажут? — я чуть отстранилась, поспешно вытирая лицо тыльной стороной ладоней.
— Кто? За что?
— Ну я же ребенка спасла. Будущее изменила. Ему было суждено умереть…
Дит покачал головой.
— Будущего нет. Есть только развилки, варианты событий. Вот если бы он умер, а ты отправилась в прошлое, чтобы попытаться его изменить — тогда да. У тебя бы вряд ли получилось. Нельзя изменить того, что уже стало фактом.
Мы заперли мастерскую и вышли на улицу. Свечерело, но солнце упорно не закатывалось за горизонт. Я словно ненадолго попала обратно в родной город, где темнеет поздно. Даже взглянула на время — определенно, уже вечер. А небо светлое-светлое, как полуденное. Чистое, без единого облачка.
Сначала показалось, что Дитрих хочет просто прогуляться. Он спросил, тепло ли мне, и, услышав утвердительный ответ, повел в сторону реки. Мы направлялись в сторону хлипкой ограды, за которой начинался резкий склон вниз. Я уже знала, что река рассекает город на две части. Нашу, оживленную, где есть и магазины, и парки, и больницы с детскими садами, и другую. На той, другой, тоже были обозначения улиц, но никаких торговых точек я не увидела. Ещё удивилась, почему так.
— А что там? — спросила Дитриха, когда мы почти подошли к ограждению.
— Там? Заброшенная часть города. Расселенные дома, если быть точным. В них давно уже никто не живет.
И тут я увидела сама. Если не приглядываться, стоящие в отдалении пятиэтажки казались жилыми, но теперь, всмотревшись, я понимала, что их объединяет общая темнота окон. Стало совсем не по себе. Как будто за рекой находился город мертвых. Если в здешних квартирах ещё теплилась жизнь, то там — ничего. И эта участь ждала всё вокруг. Каждое без исключения здание. Каждую улицу. Каждую квартиру.
Когда-нибудь молодежь разъедется, старики умрут. Место вымрет, рано или поздно.
Я обхватила себя руками, пытаясь успокоить странное чувство, растущее в груди. Меня будто охватывало жгучим морозом, знобило изнутри.
— Здесь добывали уголь, по сути, город выживал только благодаря ему, — внезапно Дит приблизился ко мне вплотную, прижал к себе, спиной вжимая в грудь. — Но угольные шахты закрывали, шахтеры уезжали на «большую землю», продавали квартиры за бесценок. Вон, тот район полностью расселили.
— Как будто призрак…
Я сглотнула.
— Попробуй посмотреть на это с другой стороны, — его голос обволакивал, убаюкивал. — Там — спокойно. Там больше нет жизни или скорой смерти. Там ни о чем не тревожатся. Будущее тех мест предрешено.
Он говорил размеренно, плавно, и внезапно мне показалось, что я начинаю чувствовать ту самую энергетику. Бесконечный нерушимый покой. Отсутствие эмоций. Отсутствие боли. Река действительно делила город на две части: на живую и мертвую. И на той, другой стороне, было нечего бояться.
— Ты постоянно знаешь о чьей-то смерти? — спросила я, плотнее вжимаясь в Дитриха.
— Я научился себя контролировать и почти не вижу спонтанных смертей в деталях, — тот дыханием грел мой затылок. — Это не так сложно, я расскажу тебе основы самоконтроля. Но ощущение смерти — оно всегда со мной. Чувство, что она где-то рядом, что вот-вот кого-то не станет. Без конкретных деталей.
— Как ты не сошел с ума?
— Поэтому я и выбрал этот город. Здесь гораздо тише, мне проще сосредоточиться.
Кажется, я догадывалась, что именно он подразумевает под словом «тише». Потому что закрывала глаза и слышала шепот города. В шуме листвы, в неспокойном беге реки, в свисте шин редких автомобилей, в скрежете старых качелей и ударах ботинок по асфальту — город звучал везде.
И он был значительно спокойнее, допустим, моего родного, где звуки не умолкали ни на минуту. А когда к ним примешивается постоянный голос смерти — мелодия превращается в какофонию.
— Наверное, поэтому ты и не умеешь любить, — сказала вдруг невпопад. — Ну, потому что если ещё и любить кого-то во всем
