- А... Елизавета, моя жена? - отчего-то спросил Норов.
- Нет, ваша жена не спрашивала. Полагаю, её больше всех других женщин двора устраивает происшедшая перемена. С Александром Павловичем она не имела дел уже давно - вернее, он с ней не имел. Что делать, ранний брак охладил их чувства. Она рано поблекла, стала замкнутой, зная о романах мужа. Если вы вернете ей мужа, покажете Елизавете Алексеевне свою силу, вы обретете в её лице преданного друга, а вам без таковых не обойтись. Я слышал, что вы завтра собираетесь выступить на заседании Комитета министров. Это так?
- Все так.
- Посоветую вам не испугать или не насмешить министров. Пугая их, вы создадите партию, подобную той, что уничтожила вашего батюшку. К вам же противники будут ещё более жестоки, потому что их не остановит ваше мнимое помазанничество - они, зная, кто вы такой, свободны от присяги. Насмешив их, вы зарекомендуете себя как человек пустой, не способный к управлению, слабоумный, потерявший способность быть властелином России в результате болезни. Вам придется держаться, подобно канатному плясуну: упадете, наклонившись с избытком либо вправо, либо влево. будьте умнее, сударь! Случай дал вам возможность побыть государем великой страны, лично вы ничем не стеснены, молоды, у вас огромные денежные средства. Чего ещё надо умному человеку? Мой совет: забудьте о своих революционных намерениях. Вы ничего не исправите в жизни этой страны, где каждый элемент бытия - есть результат взаимодействия миллиона элементов. Вам не перебороть старины, силы традиций, устоев, психики этого народа. Право, любить прекрасных, любящих вас женщин, слушать оперу, вкусно есть, путешествовать, собирать коллекции каких-нибудь жуков или камней, эстампов или дамских локонов, куда умнее, покойнее, приятнее. чем что-то ломать, с кем-то ссориться и часто просыпаться ночью, услышав шорох за дверью.
Норов выслушал речь Виллие с волнением, но не радужная перспектива спокойной монаршей жизни взволновала его, а сомнение доктора в его силах, в его уме и честности. Норов резко поднялся и, направился к двери, сказал:
- Вы меня плохо знаете, баронет! Я не ради оперы, дам и вкусной еды пришел с пистолетом в спальню Александра в Бобруйске! Я ради блага России пришел арестовать его!
- Виллие загасил спиртовку, повернулся в сторону Норова и устало молвил:
- С этого начинали многие революционеры... - Потом, прищурив глаза, внимательно взглянул на голову Норова: - Подойдите поближе, ваше величество. Мне нужно тщательно пробрить вам макушку, чтобы господа министры завтра не имели возможности завидовать монархам и за то, что судьба благосклонна к ним и в деле выращивания волос на лысой голове.
- Господа министры! - торжественно, голосом, лишенным нот сомнения, начал Норов, оправив муаровую голубую ленту на мундире. - Я призвал вас сегодня в сей дворец, чтобы донести до вас свое решение, а оно, уверен, имеет огромное значение для моей державы!
Министры, сидевшие за большим круглым столом, покрытым зеленым сукном, затаили дыхание. Кое-кто нервно сглотнул, кто-то ослабил стягивающий шею галстук, некоторые с обреченным видом переглянулись. Все и до этого многообещающего начала знали, что государь, вернувшийся из Белоруссии неузнаваемым, признавал их сегодня к себе ради чего-то экстраординарного, даже оригинального, если не сказать прямо - сумасбродного. И все были готовы к какой-то выходке государя.
- Итак, я решил: крепостное право, позорившее Россию почти два с половиной века, рабство, унижавшее личность человека, налагавшее запрет на её умственное и нравственное развитие, тормозившее рост крестьянских хозяйств, навек отменяется! Нельзя допустить, чтобы людей продавали, точно скот, разлучали родителей и детей, чтобы помещики по своему усмотрению женили и выдавали замуж крепостных! Совесть многих россиян давно уж восстала против сего клейма, горящего на теле России-матушки!
- Норов проговорил то, что давно уж готовился сказать министрам, стоя и тут же опустился на стул, стараясь не смотреть на первых людей государства. Глубокое молчание сановников было ответом на его речь, никто не хотел нарушить тишину ни вздохом, ни скрипом, ни покашливанием, ни сморканием. Норов, однако, не обратил внимания на то, что министры, видя, что император на них не смотрит, бросают то требовательные, то вопросительные взгляды на министра внутренних дел Ланского, ожидая от него ответной речи. Ланской почитался всеми министрами человеком умнейшим. великим дипломатом, обладавшим редкой проницательностью, осторожностью и, кроме того, что было важно сейчас, являлся и сам крупным помещиком. На него-то министры сейчас и возлагали надежды.
- Ну так что ж вы молчите? - окинул беглым взором минзистров начавший волноваться Норов. - Высказывайте мнения! Я не желаю быть деспотом и вынес свое решение, непоколебимое, впрочем, на ваш суд.
Ланской, опираясь на край стола, тяжело поднялся, тяжело вздохнул и голосом покорного слуги заговорил:
- Ваше величество, вот мнение мое, не расходящееся круто, как полагаю, с мнением большинства господ министров. И вот осмелюсь я вам сказать, что решение ваше выслушали все мы с превеликим сердечным трепетом и огромной радостью. Как и прежде, явили вы нам, государь, пример беззаветной преданности делу всеобщей пользы, несказанной доброты и благородства души. Но, ваше величество, как бы ни был я солидарен с вами в сем великом начинании, некоторые сомнения в пользе скорого и удобного для всех сословий освобождения крестьян закрались в мое сердце.
- Да что же за сомнения? - нетерпеливо дернул плечом, которое украшал генеральский эполет, Норов.
- А вот какие, ваше величество. Сами изволите помнить, что предок царственный ваш, Иоанн Васильевич Грозный, переход крестьянам от одного помещика к другому запретил, ибо заботился о благосостоянии дворянсвта, военной силы и главной защиты Руси. Причем, о мелких, слабых дворянах радел, от коих богатые вотчинники людишек, силу рабочую, с легкостью переменивали. Крепостничество России спасением стало. А теперь иначе ли? Ну, дадим крестьянам волю, а кто ж помещичьи поля обрабатывать станет разбегутся же крестьяне! А захиреет дворянство, работника потеряв, и государство в полный упадок придет.
- За жалованье дворяне государству служить станут! - твердо сказал Норов.
- Нет, не соглашусь, - вежливо возразил Ланский. - На одной жалованье ни офицер, ни чиновник долго не протянут. Даже мы, министры, от своих земелек доход получаем, чтоб жить в относительном благополучии. О мелкоте же чиновничей и говорить нечего: нет имения - взятки берут, лихоимствуют. Захиреет Россия и вовсе, ей-ей! А, предположим, что решимся мы и дадим всем помещичьим крестьянам свободу. Но только как их на волю отпускать, с землей или без земли?
- С землей, конечно! - уверенно заявил Норов. - Надел каждому положить по числу душ в семье!
- Верно судите, но тогда придется помещиков, имения получивших от государей русских за военную службу, земли лишать, к тому же земля везде разная - здесь суглином, там - чернозем, цена здесь и там различная. Голову сломаем прежде, чем выведем, в каких губерниях столько-то хлебопашцу давать, а в каких - столько. Придем к тому, что дворянство возропщет и против высшей власти выступит, что к междоусобице приведет.
Норов провел рукой по рябой щеке, нахмурился:
- Ну, сие все обсчитать можно. Да и крестьян обязать нужно будет постепенно с помещиком за землю деньгами рассчитаться. Вот и будут у дворян деньги.
- Пусть так, но мы ещё спросим у вашего величества: а так ли нужна крестьянам эта воля?
- Да что ты говоришь такое? - вскричал Норов, вскакивая с места - даже стул упал, который тут же поднял стоявший у стены лакей. - Личной свободой, волей все обладать должны! В ней залог процветания страны!
- Очень сомнительно, ваше величество, - скромно опуская взгляд, сказал Ланской. - Еще не ведомо, как грубый, необразованный человек, всю жизнь свою проведший на помочах дворянского надзора, отечественных помочах, замечу, распорядится своей свободой. Может, запьет на радостях беспробудно, имущество продаст, свою землю, за чем прежде следили помещик да община. Да и тягостна ли для большинства крестьян неволя? Нет, многие её и не замечают! Ведь в неволе же служебных обязанностей находится чиновник-дворянин или дворянин-офицер, так ведь?
- Да, но там просто дисциплина.. - смешался Норов.
- Что неволя, что дисциплина - несвобода! Утверждаете, что помещик крестьян по своему усмотрению женит? Ну как у крестьян никогда и не было свободы выбора при вступленьи в брак: родители за молодых решали, как и когда женить. Помещик же весьма часто благое дело для крестьян чинит, когда берется за устройство их брачной жизни, вспоможение дает деньгами. Ах, не такой уж и злодей помещик - ему выгода прямая не разорять, не мучить крепостных своих, а заботиться о них, чтобы работников иметь исправных да верных слуг. Или он стремится мордовать их, оскорблять крестьянских жен и девок, тем самым призывая землепашцев к бунту? Нет, бунт пугачевский многому русских дворян научил, поспокойней, поумнее стали. Помещик - отец крестьянам, а не враг им!
