даже пить чай. Дрожа, он присел рядом с плитой, держа в руке чашку с горячим напитком.
– Вас, похоже, сильно прихватило, господин, а вы еще приехали за женой. Вам следовало послать господина фон Клипштайна.
Через четверть часа появилась Мари, бросила исписанный блокнот на письменный стол и торопливо надела пальто.
– Черт возьми, – вздохнула она, – опять слишком поздно. Бедная мама. Пойдем быстрее, Пауль… Ханна, пожалуйста, выключи свет, освещение витрины пусть остается включенным.
Она надела шляпу перед зеркалом, поправила волосы и повернулась к Паулу. Только сейчас она увидела, как плохо он себя чувствует.
– Ради всего святого, Пауль! Тебе действительно стоило послушать маму сегодня за обедом. Теперь ты наверняка заразишь нас всех!
Он поставил чашку на плиту и с трудом встал. Нет, он не обиделся. Но с сожалением обнаружил, что в прошлом Мари была более сострадательной.
12
Март 1924 года
Как быстро пролетело воскресенье! При том, что это должен был быть день размышлений о суматошной неделе, время для семьи, драгоценные часы отдыха и досуга. Но после поспешного завтрака все отправились в церковь, послушали мессу, а затем поболтали с несколькими знакомыми. Потом им нужно было переодеться к обеду, на этом настаивала свекровь. По крайней мере, в воскресенье – недавно Алисия снова подчеркнула это – она хотела бы видеть вокруг себя празднично одетую семью. В результате обед прошел в строгой формальной обстановке. Близнецы, которые буквально рвались что-то рассказать, не смогли этого сделать. Дети должны были молчать за столом – это считалось хорошим тоном.
Мари чувствовала себя уставшей и вымотанной. Как бы она хотела немного прилечь после обеда, но на это не было времени. Додо и Лео пробрались в ее комнату, и у нее не хватило духу прогнать детей. Они сидели втроем на диване, и Мари терпеливо выслушивала все горе и гнев, накопившиеся за неделю.
– Три раза мне пришлось переписывать эти дурацкие числа, мама. Хотя я все правильно посчитал.
– Почему мне всегда приходится носить это цветастое платье, мама? Оно слишком тесное, я даже не могу поднять руки.
– Она сказала, что мы не получим пасхальных яиц, потому что мы такие непослушные.
– И мне всегда приходится играть на фортепиано… У меня уже уши болят.
Мари в глубине души упрекала себя за то, что недостаточно решительно настаивала на увольнении гувернантки. Но тогда бы пришлось ругаться со свекровью, а она не хотела огорчать Пауля. Тем не менее она чувствовала себя несчастной. Мари утешала детей, пыталась объяснить, давала туманные обещания. Она взяла Додо на руки и погладила Лео по волосам. С тех пор как четыре недели назад близнецам исполнилось восемь лет, она перестала прижимать сына к себе или целовать его. Лео сказал матери, что считает это глупым. В конце концов, он был мальчиком, а не младенцем для обнимашек.
– Тетя Китти придет на кофе позже, она обязательно приведет Хенни. Тогда вы, дети, сможете все вместе поиграть в парке.
Эта новость не вызвала большого энтузиазма ни у Додо, ни у Лео.
– Хенни всегда хочет командовать нами.
– Если пойдет госпожа фон Доберн, нам придется оставаться на дорожках и нельзя будет кидать ветки или камни.
– А Лизель и Макслу не разрешают играть с нами, госпожа фон Доберн этого не любит.
Мари пообещала им поговорить с гувернанткой. Она должна была позволить детям немного поиграть, даже если в результате испачкаются их ботинки и пальто. Был март, но весна никак не хотела наступать, а два дня назад даже выпал снег.
– Ты когда-нибудь отвезешь нас на аэродром, мама?
Додо приставала к ней с этой просьбой уже несколько месяцев. Она хотела увидеть аэропланы. Компания Rumpler Flugzeugwerke располагалась на юге города, недалеко от Хаунштеттерштрассе.
– Я не знаю, Додо… Я слышал, что авиакомпания испытывает трудности. А моторным самолетам все равно больше не разрешают летать.
Среди многих условий, наложенных союзниками, был запрет на полеты немецких самолетов с винтовыми двигателями; более того, их больше нельзя было строить.
Уголки рта Додо опустились, и Мари поняла, что это было заветное желание девочки. Как ей пришла в голову эта безумная идея?
– Посмотрим, моя дорогая. Летом, возможно. Сейчас в такую погоду они все равно не смогут взлететь.
Лицо Додо мгновенно просветлело.
– Хорошо: летом! Обещаешь? – попыталась она уговорить маму.
– Если получится…
Послышался звук автомобильного двигателя, и Лео бросился к окну.
– Тетя Китти едет! – объявил он. – Фух, она петляет из стороны в сторону! Сейчас врежется в дерево… А, нет, ей повезло.
Додо спрыгнула с колен Мари. У окна она отодвинула брата в сторону.
– Она привезла с собой тетю Гертруду. И Хенни, к сожалению, тоже.
Мари вздохнула. Теперь надежда немножко вздремнуть была окончательно потеряна.
Она встала, чтобы дать указания прислуге, Алисия все еще была слаба после тяжелого бронхита. Она дала понять, что в течение недели несет все бремя домашнего хозяйства и хотя бы в воскресенье хотела немного вздремнуть.
Внизу, в прихожей, уже слышался звонкий голос Китти, она, как обычно, говорила взволнованно и без перерыва, иногда возникало ощущение, что она забудет перевести дух. Мари постучала в дверь гувернантки, проходя мимо, чтобы попросить госпожу фон Доберн присмотреть за детьми, а затем поспешила вниз по лестнице.
Юлиус уже стоял у входа в столовую и выглядел заметно изнуренным – волна простудных заболеваний не обошла стороной и его. Ханна и Эльза тоже болели, как и бедный Клиппи. Паулю пришлось два дня пролежать в постели, после чего он поправился, но фон Клипштайн все еще не пришел в себя.
В течение недели Мари приносила обед в его квартиру и наконец отправила к нему доктора Штромбергера. Фон Клипштайн был так тронут этой заботой, что в середине февраля прислал ей букет белых роз. Он, должно быть, потратил на него целое состояние, а Пауль потом несколько дней подшучивал над ней и ее «розовым кавалером». Да, Пауль действительно оказался довольно ревнивым. Он вообще заметно изменился, стал более чувствительным и раздражительным, чем раньше, и упрекал ее, казалось, ни с того ни с сего. Но, возможно, это было потому, что они только сейчас по-настоящему узнали друг друга. В конце концов, Паулю пришлось уйти на войну через год после свадьбы, она разлучила их на долгих четыре года.
В то время они жили лишь письмами и воспоминаниями, и неудивительно, что видели друг друга в золотом свете. Однако теперь началась повседневная супружеская жизнь, фабрика, дети, ателье, семья – все это накладывало свой отпечаток, и, возможно, частичка их любви отошла
