Снова этот омерзительный рот. Пальцы, сжимающие запястье и тянущие ее руку вниз. Даже мысленно Инна не могла позвать Арона на помощь, потому что он не должен был знать об этом, не должен был этого видеть, даже в самых страшных кошмарах. Он не должен быть к этому причастен. Это не должно затронуть Арона. Даже в своих мыслях Инна не могла позволить ему защитить ее своими руками, своими прикосновениями.
— Это для меня ты берегла себя, Инна, — слышала она его дыхание. — Для меня, и ни для кого другого. Для меня, а не для какого-то чер-тового пастуха. Для меня, Инна, для меня!
Когда все кончилось, она отползла на четвереньках в хлев. Инна могла бы пойти. Даже побежать. Но она ползла. Инна забилась в самый дальний угол. Светало. Темнота больше ничего не скрывала, не укутывала, не прятала. Инна не спала. Это был не сон. День медленно втекал сквозь грязное окно, заливая хлев мертвенным пепельным светом. Инна заставила себя подоить коз и коров, но выпускать не стала. Ей хотелось, чтобы они остались с ней, заполнили это маленькое помещение, чтобы она не чувствовала себя такой одинокой и потерянной на этих бесконечных просторах. Свет ее страшил. При свете все было видно, вся ее жизнь, все ее падение. При свете была видна каждая деталь. Инна прижалась к животным. Ей хотелось стать одной из них. Слиться с ними. Раствориться в них.
~~~
Лурв вернулся домой один. Поздним вечером он разбудил Хельгу и Соломона своим лаем под дверью. Шерсть у него вся промокла и скаталась в ледяные колтуны. Бедняга прихрамывал на одну лапу. Хельга впустила его в дом, и Лурв тяжело сел в сенях. Пес только смотрел карими глазами на хозяев дома, однако не мог им ничего объяснить.
Неделя прошла с того дня, как Арон ушел в Мальго. На дворе стоял октябрь, но холодно было уже по-зимнему. Снегом начало засыпать березы, еще не до конца облетевшие с осени, и выглядело это как-то странно.
— Что ты здесь делаешь, пес? — спросила Хельга. — Где ты оставил хозяина?
Она в растерянности уставилась на Соломона, курившего у очага.
— Скажи же что-нибудь! — в истерике воскликнула Хельга.
— Что я могу сказать? Что-то случилось, Хельга. Мы оба это знаем.
— Но надо же что-то делать! — закричала Хельга. Она стояла посреди комнаты и кричала: — Ради Бога, мы должны что-то сделать!
Соломон спрятал лицо в ладонях. Через какое-то время он убрал руки и произнес:
— Ночь на дворе. Собака хромает. Лурву нужно отдохнуть. Утром я пойду с ним. Пусть покажет мне путь. Ты же знаешь, этот пес никогда не бросил бы Арона в беде. Прямо с утра я отправлюсь на его поиски.
— С утра! С утра! — заломила руки Хельга.
Она была вне себя от ужаса. К утру Арон уже будет мертв, если он лежит где-нибудь в лесу со сломанной ногой.
— Если Лурв начнет беспокоиться, то я пойду ночью, Хельга, обещаю.
Хельга долго смотрела на мужа. Потом отошла к дальней стене, прочь от света, прижалась к ней лбом и беззвучно зарыдала.
— Это какое-то проклятье, — бормотала она. — Зачем он только туда пошел. Я же его предупреждала. Помнишь? Я сказала ему идти в Ракселе. Это словно злой рок. Что он забыл в этом Мальго? Какие у него там могли быть дела? Знаешь, Соломон, когда он уходил во вторник, я еще подумала, что никогда его больше не увижу. — Говоря это, Хельга продолжала биться лбом о стену.
Соломон остался сидеть на табурете у огня с опущенными плечами и поникшей головой. Лурв беспокойно дремал на полу в сенях. Во сне у него подергивались лапы.
— Хельга, — наконец позвал Соломон, — ты всех разбудишь. Прекрати биться о стену, а то лоб себе расшибешь. Иди сюда. Пусть дети поспят спокойно.
Они долго сидели молча у очага, пока не пришло время ложиться. Но заснуть никто не мог.
На заре Соломон вышел из дома вместе с Лурвом. С собой у него были лыжи и немного еды, дня на два.
— Показывай дорогу, — велел он Лурву. — Показывай дорогу, ты, немая животина!
День выдался серый. Часть пути Соломону приходилось нести лыжи в руках, потому что снег был еще тонкий, особенно в лесу, и постоянно нужно было следить, чтобы не наехать на камни или корни, торчавшие из-под тонкой белой перины. После полудня они достигли озера на границе между двумя уездами, и, к удивлению Соломона, пес пошел прямо на лед. Соломон после некоторых колебаний последовал за ним на лыжах, пробуя лед палками. В голове у него явственно звучал голос, говоривший, что ему не хочется туда идти, не хочется это видеть. И каким дураком нужно быть, чтобы выйти на лед в октябре?
Через пару сотен метров Лурв замер. Соломон увидел впереди полынью — большую дыру на льду с рваными краями, воду в которой с прошлой ночи успело затянуть ледяной пленкой. Она была похожа на рваную рану с неподвижной черной водой внутри.
Рядом на льду лежал заплечный мешок Арона, весь заиндевевший. Может, собака вытащила его, пытаясь помочь хозяину?
Соломон присел на корточки. Лурв с воем выписывал круги вокруг полыньи. Арон! — хотелось закричать Соломону. А-Р-О-Н — готов он был выкрикнуть во всю эту белую тишину. Но он только сидел на корточках прямо на лыжах и покачивался из стороны в сторону. Обхватив себя руками, покачивался, чувствуя, как крик режет его насквозь изнутри. Потом Соломон пришел в себя и, дотянувшись до обледеневшего мокрого мешка, подтащил его к себе.
Сумерки медленно опускались на землю, стирая все контуры. Усталыми руками Соломон закинул мешок за плечи и знаком велел собаке идти за ним следом.
~~~
Я все еще здесь. Это было несложно. Я просто осталась, и все. Сегодня мне холодно. Я не осмеливаюсь растопить печку, потому что днем слышала шум снегохода неподалеку. Люди.
Небо ярко-синего цвета. Солнце стоит высоко и светит вовсю, обливая заснеженные деревья жидким золотом. Солнце, обжигающее холодом, меня пугает. Яркий свет режет глаза. У Инны нет термометра, но я чувствую обжигающий холод своей кожей. Он означает опасность.
Ты снова здесь. В моих снах. Ты приходил ко мне две последние ночи. И почему сны не считаются? Почему они не могут быть реальностью? Твое лицо было так близко, что казалось, я растворилась в нем. Или оно во мне. Пару ночей ты был со мной, но мы не занимались любовью. Во сне я все еще жду, когда это произойдет.
Что такое мужчина, точнее, каким он может быть, я поняла слишком поздно. Многое мне мешало. Грязь. Преграды. Возможно, я ничего не знала и о том, что такое женщина и какой она может быть. Я никого из них не видела. Ни Адама, ни Еву. Ни Рай, ни запретный плод, ни змея-искусителя. Ты пытался мне что-то объяснить, но я не понимала, о чем ты говоришь. Тогда не понимала.
Но теперь. Теперь в снах я с нетерпением жду нашего соития. Известно ли тебе, что женщина, которая ждет, никогда не утратит целомудрия? Это может звучать странно, но это так. Я хотела бы заняться с тобой любовью теперь, когда мне кажется, я знаю, что такое женщина и чего она ждет от своего мужчины.
Много лет я позволяла дням приходить и уходить. Я чем-то занималась, с трудом помню, чем именно. Воспитывала детей, работала, переезжала из дома в дом. У кошки родились котята, собака умерла. Не знаю. Я правда не знаю. Была влюблена. Предана. Заперлась в себе.
Время — такая странная штука. Оно такое долгое и вместе с тем короткое. Его не поймешь. Но я его уважаю. Оно постоянно, и ход его неизменен. Медленно оно забирает меня у меня самой, оставляя свои метки, отметины, клеймя мою кожу своим клеймом. Я все больше и больше начинаю походить на мою давно умершую мать. И я вынуждена признать с легкой долей отчуждения, что теперь я такая же, как она. Ребенок, видящий свою мать. Мать-дитя. Какой она однажды была.
Но ты неприкасаем. Время над тобой не властно. Ты замер на определенной точке и так там и остался, перестав быть. Можно сказать, что ты и сейчас там, но это было бы неправдой, потому что тебя нет.
Однажды летом я видела ястреба. Он был довольно далеко. Черное пятнышко в небе с широко раскинутыми крыльями. Иногда он исчезал за облаками, чтобы появиться снова. Я видела, как он купается в синем небе, как подрагивают мощные крылья. Ястреб летел так высоко, что казалось, его невозможно различить. Тогда как я поняла, что это ястреб? Как могла увидеть, что у него подрагивали крылья? Как? Но я его видела.
Мои мысли утратили свои пальцы. Они больше не могут ничего нащупать. Услышав сегодня шум снегохода, я сказала себе, что нужно отсюда выбираться, но я не смогла. Просто не знала, что мне делать, куда идти. Я не тронулась с места, но мысли, мысли не оставляли меня.
Раньше я не рылась в вещах Инны, но мне понадобилось одеяло, и я заглянула в один из ее сундуков. И нашла там странный черный металлический крест. Не тот, что носят на шее, а большой, какой можно иногда увидеть на стенах в ирландских частных пансионах. Я не удержалась и взяла его в руки. Ощутила его тяжесть своими ладонями, почувствовала, как острые края врезаются в кожу. И меня охватило странное чувство реальности. Ощутимой реальности. Я вернула крест на место, но подозреваю, что сегодня ночью буду спать, сжимая его в своих ладонях.
