Джефферсон. Ясно. Ты поосторожней там.
Он смотрит на Кэт и добавляет:
– Ты тоже.
Хм.
Все поднимаются на платформу и бегут к выходу.
На улице еще ночь, но эта темнота совсем другая, чем внизу. По ступенькам гуляет ветерок, пахнет свежестью, зеленью – рядом парк.
Грудастая без предупреждения взлетает по лестнице.
– Йоу, ты где была? – Голос парня.
Грудастая. В подземке заблудилась.
Парень. А чего тебя туда понесло?
Грудастая. Эван послал.
Парень. А… (Типа – не спорю.) Слушай, ты попозже не заказана?
Надо же, вместо «свободна» – «не заказана». Ужас.
Грудастая. А давай сейчас?
Парень. Не искушай, подруга.
Чувак здоровый, мне видно его из-за парапета. Одет в камуфляж, на плече АК, пальцы на спусковом крючке.
Другая рука, надо полагать, – на заднице у Грудастой: белобрысая с томным видом трется об парня, ее лицо выглядывает из-за его плеча.
Она мне подмигнула, клянусь! Будто мы с ней вместе розыгрыш устраиваем.
Вскидываю карабин и приказываю:
– Убери палец со спускового крючка.
Обычным таким голосом говорю, в духе «о, привет», а не в духе «стоять, сволочь!».
Вышеупомянутый парень прекращает лапать Грудастую и оборачивается. Лицо красное. Рука отлетает в сторону, и он недоуменно сводит брови, не понимая, в чем дело.
– Спрячься за меня, – бросает парень Грудастой.
Та хихикает; до него не доходит.
Я. Так, пойдешь с нами. Давай вниз.
Парень. Чего?
Никак не поймет, что его провели.
Да сколько можно, достал! Придется объяснить доходчивей или, как любит говорить Питер, взять на понт.
Я. Я что, неясно выразилась, козел? Катись вниз по лестнице!
Парень все еще переваривает. Но голос становится злым.
Парень. Ты вообще чья?
Не пойми откуда у Грудастой в руках вдруг появляется нож, и она всаживает его в напарника. Один раз, второй, еще, еще, еще… Его одежда темнеет, проступает кровь, он падает на колени, а фифа не унимается, все тычет в него и тычет. Наконец поднимает голову.
Грудастая. Бежим! Он сдох! Бежим!
Нет, не сдох; парень скулит: «Стой… подожди». Бедолагу, скорей всего, уже не спасти. Я подскакиваю к нему; его сейчас заботит только вопрос жизни и смерти, он с трудом стаскивает с плеча автомат, будто хочет, чтобы я помогла ему…
Кэт выхватывает автомат и с силой пинает здоровяка. Тот валится на землю, удержать его я не могу. Кровь. Кровь на мне, на асфальте – блестит рубинами.
Из подземки выходят наши, растерянно моргают.
Джефферсон. Что случилось?
Грудастая. Скорей!
Она подлетает к грязно-серой ограде, перебрасывает через нее одну ногу, потом вторую – и исчезает в парке.
Народ в доме напротив – судя по вывеске, это отель «Пьер» – начинает обращать на нас внимание. В окнах видны хмурые лица, кто-то выглядывает на улицу, ругается.
Я. Ой-ей, пардон! Оттащу его домой!
Пусть любопытные думают, будто истекающий кровью парень то ли вдрызг напился, то ли под кайфом. Уловка срабатывает, и мы все, кроме Джефферсона, перепрыгиваем через ограду – как бы это сказать? – без приключений.
Наш генералиссимус застывает над умирающим мальчишкой.
Я. Джефферсон, быстрей!
Он отворачивается от бедолаги и бежит к парку. Швыряет мне винтовку, перебирается сам. И смотрит на меня в ожидании объяснений.
Я. Потом.
Сую ему назад оружие, и мы припускаем следом за остальными.
Джефферсон
Бежим под деревьями, топчем ровные ряды каких-то высохших растений и упираемся в сетчатое ограждение. Похоже, это заброшенный огород. Все шарят вдоль сетки в поисках выхода; наконец Умник обнаруживает незапертую решетчатую дверь из стальных трубок.
Вокруг высятся деревья, их переплетенные ветки загораживают нас от темнеющих сзади домов. Дорогостоящая недвижимость и одновременно отличная позиция для обстрела.
В детстве я очень любил тот волшебный миг, когда природа побеждала созданное человеком. Несколько шагов в глубь парка – и город будто исчезал. Нужно было только чуть наклонить голову и прищуриться, чтобы превратить окружающие дома в горы. В этот предрассветный час эффект погружения в природу полный; не слышно рева машин, только птичий щебет да топот наших ног, быстро мелькающих между стволами. Мы с Вашингом часто удирали в парк: вырвавшись из маминых-папиных рук, ломали линейные ограничения запруженных улиц, благополучно переправлялись через опасные дороги и с ликующими воплями летели в бутафорскую чащу.
Выскакиваем на тропинку; дальше на север идет дорога через парк. Замираем в кустах у обочины, тревожно осматриваемся – нет ли где конфедератов. Неожиданно Кэт выходит из укрытия и становится посреди дороги на всеобщее обозрение.
– Говорю вам, никого здесь нет! – кричит она.
Легкой пружинистой походкой пересекает улицу и скрывается в кустах на другой стороне. Ведет себя как хозяйка.
Мы тоже ступаем на дорогу. Та лениво вьется с юга на север. Где-то воркует горлица. Кажется, все спокойно.
Задеваю что-то носком ботинка. Наклоняюсь. В фиолетовом свете зарождающегося утра на земле лежит косточка с остатками мяса.
* * *
Подходим к пруду с каменным мостом. Я пробую воссоздать в голове карту, но эта часть парка вспоминаться не хочет. Где-то неподалеку точно должен быть каток, а к востоку от него, ближе к Пятой авеню, – зоопарк и планетарий.
Всплеск на противоположном берегу, мы дружно вскидываем оружие. Что-то скользнуло в воду, в нашу сторону медленно катятся небольшие волны.
Еще один всплеск, и еще. Ага! Группа юрких птиц – болтают друг с другом и ныряют под воду.
Пингвинов не волнует наше присутствие, они чувствуют себя как дома.
В зоопарке был миниатюрный дождевой лес, окруженный вьющимися дорожками. Там жили попугаи, змеи и кайманы с карикатурными зубищами и узкой пастью. От высокой температуры и влажности кожа посетителей покрывалась липким потом, и после такой прогулки они с радостью возвращались в прохладу настоящего мира.
Рядом с джунглями обитали полярные медведи; кружили по загону, били мощными лапами по толстому стеклу. Мы идем вдоль пруда на север как раз в ту сторону, и перспектива встречи с мишками не очень-то радует. Непонятно, как они могли выжить, но постапокалиптические городские легенды гласят, что белые медведи процветают и охотятся на людей – если те по неосторожности забредут в парк. Говорят, мишек во время эпидемии выпустил какой-то мягкосердечный смотритель. То ли боялся, что они умрут с голоду, то ли решил сделать символический жест в духе катастрофы – мол, пусть природа довершит начатое.
Еще говорят, будто благодарные медведи убили смотрителя и съели его мягкое сердце.
Справа видны приземистые очертания зоопарка на фоне далеких коробок жилых зданий. Вот бы сейчас подойти к музыкальным часам у входа в зверинец, полюбоваться бронзовыми животными. Слон с гармошкой, бегемот со скрипкой, кенгуру и кенгуренок с изогнутым горном. Послушать веселый мелодичный перезвон…
Животные стоят на задних лапах и играют на музыкальных инструментах. Их заставили подражать людям – откуда взялось такое желание? Мало того, что мы лишили зверей дома, поработили их, уничтожили – нам еще понадобилось сделать из них себе подобных; так могучая империя насаждает свои порядки на покоренных территориях.
Когда зоопарк остается позади, напряжение немного спадает. Я догоняю Донну.
– Она убила того парня, – тихо говорит Донна. – Взяла и искромсала.
– За что?
– За что? Спроси у нее. Вы же вроде поладили, а?
Я краснею. Надеюсь, в тусклом свете этого не видно. Убывающая луна заканчивает ночную смену и скоро уступит место солнцу.
– Ты о чем? – спрашиваю.
– Не важно, – отвечает Донна и отворачивается. – Я… Не важно.
Неужели ревнует? Не может быть. Я ведь ей не нужен.
– Ты поосторожней, Джефф. Она та еще штучка.
Проходим каток размером с футбольное поле. Мы бывали здесь семьей. Этот каток больше, чем в Рокфеллер-центре; к тому же папа, относившийся к таким вещам очень по-японски, предпочитал окружение деревьев, а не золотых статуй и архитектуры в стиле ар-деко. Вашинг скользил на коньках с неизменной легкостью: первое время плавно и аккуратно; позже, в недолгий период своих дорогостоящих занятий хоккеем, – быстро, как молния. Я же ползал по льду, запинаясь, точно недоделанная марионетка, и меня объезжали стороной.
Теперь лед растаял, каток превратился в черный вонючий водоем, поросший зеленой мутью.
В этом прямоугольном озере с четкими границами есть что-то зловещее. Вода будто недовольна, обижена. Слышны всплески, но пингвинов отсюда не видно.
– Здесь рыбу разводили? – спрашивает Пифия, идущая в ногу со мной.
Спрашивает всерьез.
