Возмущенно фыркнув, Ольга хотела уже совершить то, что в переводе на человеческие понятия называлось бы «повернуться и уйти», но задержалась. Присмотревшись, она стала подозревать, что дело определенно не в порядке. Дуняшка так и лежала навзничь, таращась в потолок с безмятежной улыбкой, — но улыбка эта больше походила на искусственную гримасу, хорошенькое личико напоминает застывшую маску, да и поза выглядит не вполне естественной…
Ольга моментально вспомнила, как граф пытался ее оплести — и посуровела. Все оборачивалось какой-то неожиданной стороной, весьма неприглядной, способной не на шутку встревожить: хорошенькие же гости нагрянули в имение… Теперь уже нет никаких сомнений, что горничная похожа на жертву некоего дурмана, — у человека, который сам собой распоряжается, не может быть такого лица и улыбки…
Ольга осталась. Зло поджав губы, наблюдала, как камергер лениво водит кончиками пальцев по девичьему телу, словно рассеянно гладит кошку или иное неразумное создание. Услышала его спокойный, приятный голос:
— Ну что, довольна?
Не меняя позы и не шевелясь, Дуняшка ответила неестественно ровным голосом:
— Я вам бесконечно благодарна, господин камергер, что снизошли до деревенской дурехи…
Камергер ничуть не переменился — оставался столь же обаятельным и светским, но теперь он казался Ольге каким-то другим существом, ничего общего не имевшим с прекрасно знакомым ей человеком. Хорош же он настоящий… Но постойте… выходит, не только граф, но и он что-то такое умеет?
— Вот и умница, — сказал камергер самодовольно. — А то нужно ж было удумать — сберегать невинность для какого-то холопа в лаптях и сермяге… Подожди, милая. Когда я наконец-то доберусь до твоей хозяюшки, я тебя поставлю возле постели с канделябром, а там и позабавимся все вместе…
— Как вам будет угодно, ваше сиятельство, — безучастным тоном отозвалась Дуняшка.
«Ах, во-от у вас какие планы, господин камергер, — подумала Ольга прямо-таки в ярости. — Ну, это мы еще посмотрим…»
Ее так и подмывало не мысленно, а самым натуральным образом ворваться в спальню и надавать пощечин этому лощеному проходимцу, но, в здравом размышлении, она поняла, что не следует свои способности обнаруживать — пока неизвестно толком, на что еще Михаил свет Дмитриевич способен. В конце концов, она делает первые шаги, не стоит увлекаться…
Она тихонечко отодвинулась — и пустилась по другим комнатам. У полковника Кестеля было темно. Спальня фон Бока оказалась пустой. Генерал Друбецкой не спал, но у него-то ничего интересного как раз не происходило: генерал сидел при свече, с видом крайне мрачным и угнетенным, перед ним красовалась наполовину опустошенная бутылка, а на полу стояли две пустых. Выглядел генерал так, словно его с рассветом собирались волочь на плаху — никакого преувеличения, именно такое у него было лицо…
В отведенной графу Биллевичу комнате, наоборот, царило оживление, нимало не соответствовавшее ночной поре и приличному дому…
Комната была ярко освещена сразу четырьмя шандалами. Граф и немец фон Бок, оба без фраков и жилетов, сидели за столом с бокалами в руках. Сразу видно было, что оба пребывают в крайне благодушном и веселом настроении, — даже немец растерял всю свою мрачность, Улыбался во весь рот. Звучала какая-то странная музыка, идущая неведомо откуда — нечто подобное Ольга слышала на костюмированном балу у князя Цицианова, когда его привезенные из Тифлиса оркестранты играли восточные мелодии.
Посреди комнаты, спиной к Ольге и лицом к обоим развалившимся в креслах мужчинам, самозабвенно танцевала обнаженная девушка, легонько перемещаясь на месте, шажок влево, шажок вправо, извивалась всем телом, подняв руки над головой, темные распущенные волосы струились по спине, бедра колыхались в такт присвистывающей и булькающей мелодии, вся ее изящная и гибкая фигурка напоминала пламя на ветру. Ольга невольно засмотрелась. Кто из доморощенных актрис мог такое уметь, она решительно не представляла.
Наконец музыка смолкла, и немец несколько раз ударил в ладоши с довольным видом.
— Браво, мой друг, браво, — повернулся он к графу. — Вы и в самом деле превосходный дрессировщик.
— Бывали задачи и посложнее, и вы это великолепно помните… — сказал Биллевич с показной скромностью. — Коли уж мы вынуждены здесь торчать, нужно же как-то развлекаться… Иди сюда, прелестное создание, будем разбираться, кто из нас тебе нравится первым…
— О, я не претендую… — хохотнул немец. — Друг мой, вы всегда и во всем первый, вам и честь…
— Ну, мало ли что, — ответил граф с ухмылочкой. — Вдруг у нашей гостьи есть свои предпочтения…
Немец так и закатился:
— Хорошо сказано! За что я вас уважаю, мой друг, так это еще и за безукоризненное чувство юмора… Ну, золотко, иди к господину графу, плохому он тебя не научит…
Девушка подошла к графу и непринужденно уселась ему на колени, обвив рукой его шею… а в следующий миг Ольга, пораженная до глубины души, узнала Татьяну. И обмерла: лицо закадычной подруги, почти сестры, было таким же кукольным, как давеча у Дуняшки, никаких человеческих чувств и эмоций на нем не усматривалось совершенно, а широко раскрытые глаза поражали пустотой. Еще одна одурманенная жертва, скорее всего не осознающая, что с ней происходит… Хорошенькие же гости нагрянули! Это даже не разбойничья ватага Васьки Беса, это нечто стократ худшее… кто они такие, чтоб им всем провалиться! Кто они такие на самом деле? Выходит, нисколечко не врала молва о камергере, и действительность оказалась еще непригляднее…
Граф тем временем, бесцеремонно взяв Татьяну за подбородок, осведомился с напускной серьезностью:
— Ну, что скажете, очаровательная? Есть ли у вас какие-либо возражения против первого кандидата на вашу благосклонность, то бишь моей скромной персоны?
— Казимир, ты меня уморишь! — прямо-таки закудахтал фон Бок, утирая слезы. — Как это у тебя получается?
— Тебе всегда недоставало чувства юмора, Каспар, согласись, — невозмутимо ответил граф, поглаживая прильнувшую к нему Татьяну так, что у Ольги поневоле сжались кулаки. — А жить нужно весело… Итак, красотка?
— Помилуйте, разве я могу отказать столь блестящему рыцарю? — сказала Татьяна, улыбаясь застывшей улыбкой карнавальной маски. — Отнесите меня в постель и погрузите в пучину утонченного блуда…
— Каналья! — хохотал немец. — Откуда берешь словечки?
— Это не я, Каспар, — серьезно сказал граф. — Это она сама, следовало бы наконец уяснить. Я просто легонечко раскрепостил то, что у нее таилось в глубине сознания, вот и все… Что-то раскрепостил, а что-то попридержал, вот и результат. Ладно, ступай пока к себе, ты же знаешь, терпеть не могу праздных зрителей. Когда мне надоест, я тебя непременно позову.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
