– Не надо впадать в истерику, сэр! – заявил Пучок, на которого, захлебываясь, тявкал йоркширец. – Я только указал вам, что пришел сюда первым.
Я не знал, что ей ответить. Она могла выдвинуть сколько угодно аргументов, объяснить, что не все делится на черное и белое, что мир на самом деле разноцветен и помимо добра и зла в нем существует масса различных цветовых сочетаний и тональностей, где правда и ложь тесно переплетены. Она могла сделать все что угодно, кроме одного – разубедить меня, потому что если есть на свете вещи, которых вы не можете сделать, то вы их не делаете. Нельзя ждать от слона, что он взлетит, сколько ни воодушевляй его на такой поступок.
На дороге появился человек с коробочкой жареных «чикенов» в руках. Пучок стал крутиться возле него, исполняя какой-то замысловатый танец и напевая, видимо, чтобы не сбиться с ноги, под нос: «Брось коробку, брось коробку, брось коробку, урна далеко, так что лучше брось».
– Может, просто оставим эту тему? – предложил я.
– А я бы хотела, – вздохнула она, – оставить эту дыру, в которой мы живем.
– Эй, погоди, – вмешался я. – Ты называешь дырой то, что мне дорого. Я люблю эту дыру.
Но сбить ее оказалось непросто.
– Ты мог бы получить пятьсот тысяч, а может, даже миллион, если бы этот тип вернулся к своему второму предложению. И еще неизвестно, сколько ты мог бы зарабатывать впоследствии, вращаясь в их клубной тусовке. А что сделал ты? Что вообще ты смыслишь в жизни? К чему ты стремишься? Кем ты хочешь стать? Неудачником или человеком, который может что-то предложить другим, человеком, с которым хочется остаться рядом? – Она добавила: – И даже, может быть, навсегда.
Это был удар ниже пояса. Вообще-то, я хотел, чтобы мы поженились, особенно с тех пор, как узнал, что это могло порадовать больную маму, но Линдси тогда сказала, что она еще не готова.
– Линдси, – сказал я, – если ты хочешь провести всю жизнь рядом с человеком, способным на подобные поступки, то нам с тобой не по пути.
Это прозвучало несколько более ультимативно, чем хотелось.
– А дистрофики Бурунди поют: «Вернись! Джейсон Кенди!», – пел пес, бегая взад-вперед по бульвару. Он явно радовался, что шерсть его при этом развевает ветром. Такая вентиляция была ему по душе.
– Сколько ты просил за тот автомобиль? – вдруг спросила Линдси.
Я продал старый «Цивик» года два назад.
– Это к делу не относится, Линдси.
– Ну сколько?
– Ну, две пятьсот.
– А сколько предложил перекупщик?
– Две триста пятьдесят. – Она знала, чем меня уязвить.
– Так, значит, ты зарядил цену на полторы сотни выше его реальной стоимости.
– Я немного завысил цену, чтобы торговаться. Просто он не торговался.
Я долго не мог прийти в себя. Он просто вошел, посмотрел на машину, выложил деньги наличными, сел за руль и уехал. Позже мою машину нашли в Лондоне с двумя «Калашниковыми» и полуфунтом взрывчатки «семтекс» в багажнике, и было еще много разных неприятных разговоров с полицией, когда они вычислили мой адрес по номерным знакам.
– Так вот, тут то же самое. Она не собирается торговаться. Ей все равно, сколько денег дадут за ее поместье. Она вообще ничего не хочет знать насчет денег. Сунь ты ей эти четыреста тысяч, и пусть она счастливо доживает свои дни в «приюте с удобствами». Или еще где-нибудь, если захочет переехать к кому-то из родни. С такими деньгами да при ее возрасте она везде окажется желанной гостьей. Виной тут не твой обман, а ее лень, что собачий приют получит… ну, немного меньше денег.
Я тяжело вздохнул.
– Как ты не можешь понять – ведь она обратилась ко мне, потому что доверяет. Она выбрала среди всех агентов меня, потому что считает меня честным. И я не могу…
– А горы «Педигри» все равно превратятся в дерьмо. Для тебя лучше заплатить за собачье дерьмо, чем купить приличную жизнь для нас.
– Я не собираюсь ничего покупать. Это не мои деньги, поэтому говорить больше не о чем. Все.
Она опустила взгляд в песок с выражением неизбывной тоски.
– Посиди и послушай секунду, Дэйв. Что ты слышишь?
– Что слышу? Шум машин, еще моря.
– Да что вы, тут гораздо больше звуков, – вмешался подскочивший пес. Я взглядом приказал ему заткнуться.
– Нет, – сказала Линдси. – Это звук человеческой лжи. Родители лгут детям, дети обманывают родителей, мы тоже лжем самим себе, что все это не кончится где-нибудь в доме престарелых, где мы будем харкать ошметками легких, подорванных нашим климатом. Лгут все. Весь мир одна большая ложь. А также время и все остальное. Реальность – это место, где приходится лгать, чтобы прожить день и перейти в другой.
Я пожал плечами. Добавить тут было нечего.
– Что бы ты сказал, если бы я снова сделала себе прическу, которая тебе не нравится?
– Не вижу причин для сравнения. Одно дело – щадить или не щадить чьи-либо чувства, и совсем другое – лишить человека миллионов фунтов.
– Собак! – подчеркнула она. – А не человека!
У Пучка отвисла челюсть. Казалось, он в жизни не слышал более возмутительной фразы.
– Да какая разница!
Линдси уперлась в меня взглядом.
– Полагаю, мне лучше вернуться домой и решить, как поступить в данной ситуации, – спокойно произнесла она. – И тебе, пожалуй, тоже стоит подумать о дальнейшей жизни. Позвони мне, когда придешь к какому-нибудь решению. На твоем месте я бы поторопилась. И еще – сходи к доктору, пусть он выпишет тебе что-нибудь от нервов. Ты выглядишь просто ужасно и говоришь, как безумный.
– Это не имеет отношения к моей депрессии.
– Я и не говорила, что имеет. Но депрессия все же была? Думаю, что была. И в таком состоянии ты собираешься принимать решения, которые могут отразиться на всей нашей последующей жизни. Да я тебя на кусочки… за такое, – шутливо ткнула она в меня пальчиком.
– Линдси, пожалуйста, – начал я.
– Я не собираюсь выслушивать этот бред. Поговорим позже, когда ты будешь готов к серьезному разговору. Боюсь, что я не люблю неудачников.
– А как насчет сегодняшнего вечера? Мы же собирались в кино.
– Зачем я буду сидеть два часа в темноте и смотреть на фантастический мир, зная заранее, что мне никогда не увидеть его наяву? Нет уж, благодарю. Лучше останусь дома, почитаю о плоскостопии, вызванном занятиями на дешевых тренажерах.
Она встала и направилась к дороге, где ее поджидал автомобиль.
– Линдс, не надо так со мной! – крикнул я ей вослед. Я дал ей уйти. Не удержал. Такое лечение бойкотами было в ее стиле. Она стала сворачивать за угол.
– Цыпленочек! – презрительно бросила она через плечо и скрылась за поворотом.
– И мне кусочек! – рявкнул пес, радостно бросаясь мне на грудь и прижимая к скамейке.
