– Можешь говорить ему – Ванья. Он думал, я думал – красивый русский имя дадим Хуйдзяу, чтобы русским нравилось.
– А Хуй… – и Лиза захохотала, – ой, прости меня! А имя Хуйдзяо не нравилось русским? Очень даже, вполне…
– Почему смеешься? Его папа, мама в университете русский учили. Он тоже русский понимает. Правда Ванья красивый? Совсем молодой. Любит меня сильно.
– А ты его?
– Я не люблю. Я обожаю.
Лиза захохотала, глядя на вдохновенно-блудливое лицо стареющей художницы.
– Вероника, я от тебя тащусь.
– Тащишь куда?
– Это русский сленг. Понимаешь?
– Не очень. Думаешь, мне надо поехать на родина?
– Ты считаешь Россию родиной?
– Конечно! Там есть наш дом. Дядя видел. Большой дом – как палац.
– Это уже давно не твой дом, не твой язык, не твоя родина.
– Но я там все очень люблю!
– Ты же ни разу в России не была!
– Уже поехали. Запрягай! Я правильно сказала?
Их разговор прервался приглашением к столу. Еда была заказана в русском ресторане, оттуда прибыли и официанты, которые в стилизованной одежде смотрелись как артисты ансамбля «Березка». Казалось, что они, подняв подносы над головами, сейчас поплывут, семеня ногами, по блестящему паркету, а потом, собрав грязную посуду, радостно бросятся в пляс. Дети посматривали на них с любопытством, но с еще большим любопытством они по десятому разу разбирали и собирали огромных матрешек, полученных только что в подарок. Конечно, к столу были поданы блины с красной и черной икрой, водка и разные пирожки, а на горячее – щи с кулебякой. Дети вяло ковыряли вилками в непривычных для них блюдах, зато китайский Ванья наворачивал и выпивал не хуже любого русского, а дядя, не замолкая, рассказывал об открытии новой России.
– Знаете, что поразило больше всего – изменились люди. Да как изменились! Много мыслящих и говорящих с тобой на одном языке молодых ребят. Много красивых женщин, даже слишком много. Вот-вот, правильное слово «слишком». Все в Москве чуть-чуть слишком – и хорошее, и плохое. Знаешь, что радует, – нет той хмурости и напряженности в лицах. Ты же помнишь, Лиза?
– Я в Москву ездила всего один раз в раннем детстве. Это была школьная поездка для отличников. Остались смутные воспоминания о зубчатом заборе на Красной площади и о страхе перед встречей с мертвецом в Мавзолее.
– Представь себе – он и поныне там, но к нему нет очереди. Вообще очередей нигде нет. А я помню, когда первый раз приехал в СССР, поразился длинным вереницам людей на улицах. Думал, что туристы к достопримечательностям выстраиваются, ну как у нас. Теперь действительно много туристов. Всего много – очень богатых и очень бедных, и слишком много машин. Люди стоят в огромных пробках часами, но при этом стараются покупать мощные автомобили. Что интересно: чем дороже машина, тем моложе в ней женщина. Хорошенькие – глаз не оторвать. А в ресторанах, представьте, очень вкусно кормят. Вот эти пирожки – берите-берите, я попробовал в уникальном месте. Ну что, нравятся? Догадайтесь, что внутри.
– Капуста! – выкрикнула Вероника, укусив пирожок.
– А вот и нет – соленые огурцы. Меня у Пушкина такими угощали.
– Я знаю! Нет, я знаю! – закричали наперебой двойняшки. – Мама нам читала про петуха, и кота, и рыбку. Мы тоже хотим к Пушкину в гости.
– Тишина! – скомандовала Лиза. – Дайте дяде сказать. Поэт Пушкин давно умер, а дядя сейчас нам объяснит, у какого Пушкина он был.
– Это ресторан такой напротив памятника поэту, называется «Кафе Пушкин». Вот, я даже карточку у них взял.
Лиза провела пальцем по золотому тиснению и улыбнулась твердому знаку в конце слова Пушкин. За этим столом только она одна могла оценить эту изюминку. Дядя разложил на столе несколько фотографий, на которых он позировал в каминном зале ресторана, возле книжных полок библиотеки, у аптекарской стойки. Лиза отметила, что его аристократическое лицо абсолютно соответствует интерьеру.
– Вы думаете, что это здание аутентично? Ан нет! Когда я узнал историю его строительства, то не поверил своим ушам и глазам. Оказывается, наш Шарль Азнавур пел песню, в которой он с русской девушкой Натали заходит в кафе «Пушкин» выпить шоколаду. А в Москве такого кафе никогда не было, и они его построили Пушкину в подарок. Ему 200 лет исполнялось. Нет, ну каково! Шарль спел, а они построили! И кормят там пристойно. Вот эти необычные пирожки я ел именно там. Наслаждайтесь!
Вероника подозрительно посмотрела на пирожок.
– Ты вез их оттуда?
– Нет, конечно, попросил сделать похожие в нашем русском ресторане. Может, они получились не такими вкусными, что думаете? Говорят, что скоро у нас в Париже откроют кондитерскую «Пушкин».
Дядя еще долго и подробно рассказывал о Москве и фестивале, но Лиза унеслась мыслями в детство, где остался ее Пушкин, как забытая на выброшенной новогодней елке блестящая игрушка. Детство давно прошло, праздник кончился, но маленькое сияющее чудо осталось с ней на всю жизнь. Вдруг ей стало грустно, она вспомнила маму и Асю, их старую квартиру, комнату без окон.
«Может, действительно пора навестить родные места, – подумала Лиза. – Посмотреть на памятник, который установили на маминой могиле по макету друга семьи – известного скульптора, показать детям родной город, в котором так много французского. Надо только пересилить ночные страхи, в которых постоянно застреваешь и никак не можешь оттуда уехать – то обратных билетов нет, то на самолет опоздала, то пожар, то наводнение. Просыпаешься в холодном поту. А иногда еще хуже – бежишь за поездом, в котором уезжает кто-то очень родной и близкий, а ты не можешь его догнать, остановить. Споткнувшись, падаешь в грязь. Лежишь не в состоянии встать, даже пошевелиться, потому что пьяная и больная. Платье на тебе в клочья изодрано, а под ним нагота. Все нараспашку – подходи, бери. И подходят, и берут – страшно и больно».
Лиза встряхнула головой, отогнав ужасную картину, выстрелившую из подсознания. Резко зазвонил телефон. Дядя взглянул на определитель и, убедившись, что номер незнакомый, дал возможность звонившему записать сообщение.
– Потом прослушаю. После каждой поездки столько звонков! И хроникеров этих чертовых развелось, а вопросы у них все дурацкие. Больше всего их заботит, почему я после смерти Жаннет так и не женился. Какое ваше собачье дело! Все, пардон, рядом дети. Погорячился.
Пока они ели, потом смотрели фотографии с видами Москвы, телефон звонил много раз. Лиза всякий раз вздрагивала. Ей все время казалось, что звонят ей, но не могут дозвониться, чтобы сообщить о беде, случившейся с Этьеном в дороге. На сердце было неспокойно. Ближе к вечеру она созвонилась с мужем и, удостоверившись, что с ним все в порядке, почти успокоилась.
– С чего это я вдруг? Все ведь нормально, надо детей укладывать.
Через пару дней ей позвонил дядя. Он подробно разбирал ее последнюю работу и, в целом одобряя, сделал много замечаний по контрапункту. Лиза записывала его рекомендации.
– Ты знаешь, в тот день, что вы у меня гостили… – дядя неожиданно сменил тему. – Еще раз хочу сказать, что дети прелесть, а ты красавица и талант, спасибо, что приехали, но я не об этом… Так вот, в тот день мне, оказывается, звонил некий Павел Хлебников. Ты помнишь такого? Он вроде был твоим учителем, если я не ошибаюсь.
Лиза вздрогнула и почувствовала, как горячая волна ударила в голову.
– Да, – ответила она, – помню. Он был моим учителем. Он звонил из Парижа?
– Нет, сказал, что живет в Канаде, что хочет прислать мне свои записи. Просил перезвонить, если я сочту это возможным, но номера не оставил. Наверное, он подумал, что номер появится у меня на определителе, но на нем какой-то бессмысленный набор цифр. Что думаешь?
– Думаю, что звонил он по специальной карточке в целях экономии, поэтому номер не определился. А что он еще говорил?
– Ой, ты знаешь – много чего, но непонятно. Очень странный французский и плохое произношение. Я сохранил запись. Когда опять приедешь, дам послушать. Только все равно мы не сможем ему ответить. Как, куда? Но, может, он еще раз позвонит.
Завершив разговор, Лиза дрожащей рукой положила трубку и решила, что завтра же поедет в Париж. И так же, как много лет назад, ей захотелось жалобно спросить: «А привет он мне не передавал?» «Какая глупость! Но как стойки детские страхи и переживания!» – подумала Лиза.
Запись Пашиного сообщения она прослушала много раз. Французский его действительно мог показаться непонятным, но не для Лизы. По сей день любого эмигранта она слышала и понимала лучше, чем коренные французы. Сбивал ее, собственно, только Пашин голос. Он совершенно не изменился и принадлежал тому тридцатисемилетнему красавцу, которого она полюбила. Казалось, что его, как джинна, заточили в коробочку телефона. Откупорь, и все опять завертится – любовный жар, безумие, пронзительное счастье и острая боль.
