— Вот как?
— Моего мужа убили.
— Неделю назад вы меня уверяли, что он погиб в результате несчастного случая. И я мог бы поклясться, что вы и сами были в этом убеждены.
— Я изменила свое мнение. На то была причина.
— Какая?
— Этого я вам сказать не могу.
— Почему?
— Я вам не верю, — просто объяснила она. — Даже больше, чем вы не верите мне.
С минуту Куинн молчал, обдумывая ее слова.
— Мне трудно судить, кто кому из нас больше не доверяет, — осторожно сказал он потом. — Но очень хотелось бы, чтобы доверие появилось. С обеих сторон.
— Ну уж нет.
Она встала, торопливо подошла к мангалу и сняла ребрышки с огня. Они были почти такими же черными, как древесный уголь, на котором их жарили.
— Ради Бога, извините, миссис О'Горман. Я испортил вам обед.
— Да нет, — отмахнулась она. — Ричард — копия отца, он вечно сжигает мясо, так что мы привыкли. Наверное, это у него подсознательное: он, как и Патрик, очень любит животных.
— Так вы теперь уверены, что ваш муж мертв?
— Я и раньше была уверена. Вопрос лишь в том, как он погиб. Ну и потом, не так-то просто мне было с этим смириться.
— Но в то, что его убили, вы окончательно поверили только на этой неделе, верно?
— Да.
— Говорили с властями?
— Нет, — в глазах ее вспыхнула искра гнева. — И не собираюсь. Мы с детьми уже достаточно натерпелись. Дело О'Гормана закрыто. Пусть таким оно и останется.
— Даже если у вас появятся основания снова его открыть?
— Что натолкнуло вас на такую мысль?
— Сегодняшний разговор с матерью Джорджа Хейвуда. Миссис Хейвуд, понимаете ли, не может удержаться от искушения снять параллельную трубку, когда ее сын говорит по телефону.
— Ну?
— И это все, что вы можете сказать?
— Все.
— Миссис О'Горман, мне этого недостаточно. Если вы получили конкретное свидетельство о смерти своего мужа, ваш долг — сообщить в полицию.
— В самом деле? — она с полнейшим безразличием пожала плечами. — Об этом мне следовало подумать раньше, до того, как я его сожгла.
— Вы сожгли письмо?
— Да.
— Но зачем?
— Мы с мистером Хейвудом решили, что это будет наиболее целесообразно.
— Вы с мистером Хейвудом, — повторил Куинн. — И давно вы следуете его советам?
— Это вас не касается, Куинн.
— Ну, в какой-то мере…
— В какой именно?
— Хочу узнать, насколько сильна конкуренция. Мне, понимаете ли, вдруг стало казаться, что я в вас влюбился.
Из ее уст вырвался короткий, слабый смешок.
— Советую вам как следует подумать, мистер Куинн.
— Хорошо. В любом случае я рад, что мне удалось вас позабавить.
— Вам — нет. Меня развеселило то, что вы считаете меня настолько наивной, чтобы проглотить столь явную лесть. Неужели ожидали, что я вам поверю? Или вообразили, будто я настолько сбита с ног, чтобы…
— Прекратите, — резко приказал он.
Она смолкла больше от удивления, нежели повинуясь его приказу.
— Я сделал заявление, миссис О'Горман. Пусть это вас смешит, веселит или что угодно, но отказываться от него я не собираюсь. А теперь, если хотите, можете об этом забыть.
— Думаю, забыть нам стоило бы обоим.
— Как скажете.
— Вы… вы меня смутили. Слишком уж вы непредсказуемы.
— Все мы непредсказуемы, — вздохнул Куинн. — Даже тогда, когда какому-нибудь дураку не лень потратить время и силы, чтобы что-нибудь предсказать.
— Я бы хотела, чтобы вы… чтобы мы с вами перестали непрерывно… ну, пикироваться, что ли. Меня это выводит из себя. Не знаю, что думать.
— Ладно, только не спрашивайте Джорджа. Не думаю, чтобы он смог сейчас посоветовать что-нибудь стоящее. Это ему пришла в голову светлая идея сжечь письмо?
— Нет, мне. Он согласился, потому что считает его обычной мистификацией. Не принял всерьез — так, как я.
— Кто написал письмо, миссис О'Горман?
Некоторое время она безмолвствовала, невидящими глазами глядя в небо. Солнце приближалось к горизонту; его золотисто-красные лучи бросали на ее лицо теплый отблеск.
— Подписи не было, — проговорила она наконец. — Почерк я тоже не узнала. Но оно было от человека, который утверждает, что именно он убил моего мужа пять лет тому назад, в феврале.
Поняв, что малейшая неточность — и она разразится слезами, Куинн воздержался от комментариев.
— Письмо было местным? — как можно мягче спросил он.
— Нет. На конверте стоял штемпель Эванстоуна, Иллинойс.
— Что было в письме кроме того, о чем вы сказали?
— Он писал, что у него рак легких и он хотел бы перед смертью примириться с Богом, исповедуясь в грехах.
— Приводились какие-нибудь подробности убийства?
— Да.
— И причины?
— Да, — она медленно покачала головой и поморщилась, будто каждое движение причиняло ей боль. — Я не могу вам рассказать. Мне… стыдно.
— Однако вы не постыдились вызвать Джорджа Хейвуда и показать письмо ему.
— Мне нужен был его совет. Совет опытного человека. Мужчины.
— Джон Ронда — тоже человек с опытом. И тоже ваш добрый друг.
— А к тому же редактор газеты и неисправимый болтун, — мрачно добавила она. — Мистер Хейвуд не таков. В его молчании я могу быть уверена. К тому же была еще причина. Мистер Хейвуд знал моего мужа. Вот я и подумала: он смог бы дать оценку обвинению, выдвинутому в письме против него.
— Вы имеете в виду — против вашего мужа?
— Да. Там говорилось… Ужасная вещь… Конечно, я не верю. И ни одна женщина не смогла бы поверить такому о своем муже. И еще… — ее голос, который и так звучал не громче шепота, окончательно смолк.
— Что еще, миссис О'Горман?
— Бог знает, я не хотела. Но незадолго до смерти мужа я вдруг осознала, что над нашей жизнью стал сгущаться какой-то мрак. Пыталась вести себя, будто все, как обычно. Никак не могла себя заставить зажечь свет и рассеять эту темноту. Ну, а теперь пришло письмо, и свет зажегся независимо от моего желания, — она потерла глаза, будто пытаясь изгнать из сознания что-то, что его угнетало. — Я была в панике, потому и позвонила Джорджу Хейвуду. Теперь понимаю: это было ошибкой, но мне требовалось поговорить с кем-нибудь, кто знал Патрика. И непременно с мужчиной.
— Почему?
Ее губы вновь тронула слабая, горькая улыбка.
— Женщины слишком глупы. Даже самые умные из них. А может быть, именно они. Мистер Хейвуд появился очень скоро, но думаю, что к тому времени я была уже в истерике. А он, наоборот, вел себя совершенно спокойно, хотя я чувствовала, что внутри тоже очень взволнован.
— Что он сказал о письме?
— Сказал, что все это ерунда и после каждого громкого убийства в полицию приходят признания от всяких психов. Я и раньше об этом слышала, но в том письме чувствовалась какая-то жуткая реальность… Все детали были настолько правдоподобны… Если у того, кто его написал, действительно не в порядке психика, значит, болезнь никак не повлияла ни на его память, ни на способность выражать свои чувства.
— Так тоже бывает.
— Я даже подумала: может, Патрик жив и сам написал это письмо? Но потом поняла, что вряд ли. Стиль был совсем не его, да и почерк тоже. Патрик был левша и писал с сильным наклоном влево, а почерк в письме имел правый наклон да к тому же был таким неуклюжим… будто писал третьеклассник, а не взрослый человек. Адрес был неполный, просто: «Миссис Патрик О'Горман, Чикот, Калифорния». Не мог же муж, если это был бы он, забыть название улицы и номер собственного дома. Но самое главное — Патрик просто не смог бы выдвинуть против себя такие обвинения. И ни один человек не смог бы.
— Автор письма хорошо знал вашего мужа?
— Напротив, до той ночи он его никогда не видел. Он был просто бродягой, хотел заночевать у реки, на открытом воздухе. А потом, когда погода окончательно испортилась, решил двинуть в Бейкерсфилд. Добрался до дороги и стал ждать попутку. Патрик его подобрал, а потом… О, Господи, я просто не в силах поверить! Не могу!
Однако Куинн знал, что она верила и никакие слезы не смогли бы смыть эту веру. Марта плакала почти беззвучно, прикрыв ладонями лицо; слезы, просочившись между пальцев, скатывались в рукава ее жакета из грубой бумажной ткани.
— Миссис О'Горман, — сказал он. — Марта. Послушайте меня. Может быть, Хейвуд прав и это письмо — просто чья-то садистская шутка?
Она подняла голову и пристально посмотрела на него. Взгляд ее был, словно у несчастного и измученного ребенка.
— Не может быть, чтобы кто-нибудь так сильно меня ненавидел, — пролепетала она.
— Человек с извращенной психикой способен ненавидеть любого без малейшей причины. Каков был общий тон письма?
— Очень грустный и полный раскаяния. В нем чувствовался страх смерти. И ненависть. Но не против меня. Казалось, он сам чувствовал отвращение к тому, что сделал. Точнее — к тому, что Патрик заставил его сделать.
