— Ты, Сергей, прости меня, старика… Я тебя понимаю. Как понимаю, что за вопрос ты хочешь задать — зачем же в таком случае мы с немалым риском везли тебя в Москву? Буду откровенен. Твое похищение оуновцами, как и ты сам справедливо считаешь, твоя серьезная неудача. Мы ее объясняем еще и тем, что нервы у тебя уже не те, что десять лет назад. Нам стало ясно, тебе нужен отдых, передышка, нормальная жизнь. Как видишь, мы все для этого сделали. Похищение казалось нам вполне подходящим пред логом для твоего внезапного исчезновения с западноевропейского горизонта. Не с Пикадилли же или Александерплац тебе исчезать при загадочных обстоятельствах. И «окрутить» тебя я решил поскорее, чтоб ты спокоен был. Мы считаем, ты перед Родиной чист, мы тебе по-прежнему доверяем, иначе сегодняшнего разговора попросту не было бы, — Демидов снова погладил бритый затылок и решил не посвящать Морозова в обстоятельства, когда ему, начальнику отдела Разведуправления, пришлось на весьма высоком уровне отстаивать непогрешимость Дорна перед долгом и честью. — Но… — продолжил он, запнувшись, — Мюнхен перечеркнул все наши планы, надежды, настроения. Да, настроения… Так вот, если возвращаться, то немедленно.
— И как же я теперь вернусь? — угрюмо спросил Морозов.
— Есть сведения, Дост ищет тебя в Праге. Вопрос в том, как передать тебя Досту, чтобы комар носа не подточил. Конечно, мы могли бы сразу перебросить тебя в Германию, но… Твое начальство в Берлине не только задаст вопрос: «Где это вы пропадали, гауптштурмфюрер Дорн?» — но и тщательно проверит ответ. То, что ты выпал на несколько дней из их поля зрения, не страшно, мы прикроемся железной легендой. Теперь о Дворнике. Они хотят вашей встречи, по сути очной ставки. Возможно, они не передумали. Постараемся твое свидание с профессором подстраховать. На Дворника можно положиться?
— Думаю, можно.
— Вот и оговорим ближайшую задачу. А ты включайся, включайся в работу. Что-то ты односложно отвечаешь. Вяловат. Другим тебя помню, — Демидов наконец-то улыбнулся.
— Кто у меня будет на связи? Я хотел бы работать с Фернандесом.
— Его уже нет в Москве. Фернандес встретит тебя в Праге и уйдет в Испанию. Там дело идет к трагическому концу.
— Увы…
— Да, республиканское правительство решило эвакуировать из Испании интербригады. Сколько крови пролито… Фернандеса — Колю Минина ты знаешь только как связника. Да и мне его жаль терять в этом качестве. Но он получил большое задание, останется в Испании, надолго. Он пойдет твоим путем — начнет внедряться, чтобы действовать, — Демидов помолчал, раскрыл папку. — Вот фотография человека, который в двадцать третьем году был внедрен в мюнхенскую пивную «Бюргербройкеллер».
— Этот человек многое знает, — осторожно заметил Морозов, — и его, конечно, знают многие.
Морозов вгляделся в лицо на фотографии. Неприметное лицо. Небольшие светлые глаза, чуть одутловатый овал лица, редкие светлые волосы, мясистый нос.
— Что он делает в пивной?
— Посменный швейцар. У нацистов на отличном счету. На днях он перебирается в Берлин. Будет искать работу. Пароль и отзыв те же. Как ты понимаешь, — Демидов опустил глаза, — Нина Ивановна останется здесь. Мы будем помогать ей. Известия о семье ты будешь получать регулярно, будь спокоен. Что же касается сроков вашей разлуки…
— Но может быть, можно отправить Нину к отцу? Как я понял, семья ничего не знает о роли Багратиони. И мы могли бы… хотя бы изредка встречаться?… Кажется, я внушил Нине, что с нами ее отец не связан… Вы будете отзывать его? — спросил Сергей, увидев ледяную маску на лице руководителя.
— Зачем? — пожал плечами Демидов. — Багратиони мы ценим. Он преданный человек. Но Нина останется здесь, — Демидов вдруг засмеялся. — Да, обвели вы Багратиони вокруг пальца… Я сказал, семье мы будем помогать, на учебу твою жену направим. А в остальном… Нине достаточно знать то, что она знает, будем надеяться на ее благоразумие. А остальные свои догадки пусть при себе держат. Для них же лучше. А когда Иван Яковлевич вернется, ему вовсе не обязательно являться на службу в это здание. Слащев, к примеру, преподавал. Генерал Игнатьев книгу пишет. И твоему тестю есть чем поделиться и с читателями, и со слушателями. Еще вопросы есть?
— Да. Я должник сюртэ. А чем расплатиться, не знаю.
Демидов задумался. Потом сказал:
— Кабы не твой вынужденный «отпуск», ты, может быть, знал бы о переговорах полковника немецкого Генштаба Типпельскирха с офицерами венгерского Генштаба. Переговоры направлены против Чехословакии. Думаю, связаны с планами рейха захватить и оставшуюся после раздела часть страны. Ведь мадам Трайден-Леже обеспокоена вопросом, когда Гитлер остановится в притязаниях? Вот и должна знать — никогда, пока ему позволяют. Что еще?
— Я успею съездить в Ленинград?
— Думаю, да. И повторяю, о жене, о ее родне не волнуйся.
— Что говорить об этом… — тон Морозова был обреченным. — Не надо, Павел Сергеевич.
Он вдруг подумал, что ему позволили жениться, чтобы заставить быть еще осмотрительнее, еще преданней. К чему? Куда уж больше? Нина — его заложник?…
XXXI
И были объятия, и были слезы… А потом Сергей почувствовал, насколько мать и сестра не знают, как вести себя с ним. Разговоры о здоровье не могли длиться бесконечно. Нина сидела в углу дивана тихо, как мышонок. Мать робко погладила ее по смоляным волосам, сестра поглядывала эдак критически. Да, разумеется, Нина совсем не похожа на ее подруг и ровесниц. И стать не та, и манеры…
«Наверное, воскресни сейчас отец, — подумал Морозов, — они вот так же были бы счастливы видеть его и так же не понимали, откуда, почему и зачем он ворвался в их жизнь и как теперь, когда он вдруг появился во плоти, эта жизнь потечет, не сойдет ли с привычной колеи».
За одно был благодарен — они не задавали вопросов, никаких. Потом началась суета, как перед большим праздником: ставилось тесто, под ловкими руками Полины, женщины деловой и немного суровой, росла гора пельменей, избегавшийся по магазинам муж Полины Леонид все приносил и приносил авоськи с бутылками и снедью. Нина и Сергей чувствовали себя лишними. Глафира Алексеевна явно стеснялась звать на кухню сына и сноху. Да разве можно чистить картошку такими ручками, как у нее! Да разве к лицу офицеру-орденоносцу разводить керогаз?
Сергей повез Нину в центр. Постояли у Зимнего, у Ростральных колонн. Нина начала зябнуть в легком лондонском пальто. Небо над Ленинградом висело темное, неласковое, сыпало снежную крупку.
— Далеко до Суворовского проспекта? — спросила Нина, когда они, пройдя пешком весь Невский, оказались у Московского вокзала. — Там наш дом. Номер сорок один…
Сергей взял ее под руку и повел Суворовским проспектом. Идти оказалось не близко. Дошли почти до Смольного, когда нашли наконец четырехэтажный особняк с большой аркой.
— Хочешь зайти? — неуверенно спросил жену Сергей.
— Нет… Здесь родился папа. Сюда после свадьбы он привез маму… Мы с Юлией родились уже в Москве, но Валя здесь. А все равно родной дом…
Сергей смотрел на здание, мимо которого так часто пробегал или проезжал, проходил в рядах демонстрантов. Не замечал его прежде. Сейчас почему-то искал намек на некую высшую княжескую принадлежность этого среднего петербургского строения — и не находил. Дом как дом. А Нина не хотела уходить. Стояла, смотрела, как начинают зажигаться окна. Молчала.
Сергей думал о своем. После разговора с Демидовым он почувствовал, как внутри него словно стрелки перевели. Он уже не здесь, он уже оторван от этой жизни, от Нины, матери, сестры, родного города, Москвы, собственной новой квартиры… Наутро не стал бриться. Нина грустно улыбнулась. Она тоже мудро не задавала лишних вопросов. Только когда перед отъездом к матери он вернулся в их общий теперь дом очень поздно, почти ночью, заплакала. А в поезде, когда стояли у окна в тамбуре, Сергей курил, она неожиданно вспомнила Чехова, «Три сестры», процитировала по памяти:
— «Когда берешь счастье потихоньку, урывками, становишься злющей…» Но ты не бойся, Роберт, я найду способ сохранить себя.
Он понял, к чему она это сказала. Однажды в Лондоне он прошептал ей: «Смогу любить только тебя: ты редкость, в женщинах не часто доброта, сердечность и разум так гармонично слиты воедино».
«Если в шотландских сказках зеленые человечки, гномы или эльфы, похищали людей, — размышлял Морозов, проходя с женой по аллеям Летнего сада, — то потом возвращали их на то же место, даже к тому же делу, каким те были заняты до исчезновения, и люди не замечали, что прошли часы, дни, годы… Вот так и со мной. Никто не должен заметить, что прошли дни… Чем они были заполнены? Конечно, неволей, голодом, грязью, измывательством сильненьких».
Он не ответил сестре, попенявшей на отросшую щетину. Избегал встречаться взглядом с матерью — она укоризненно качала головой, замечая, как он едва прикасается к ее домашним угощениям.
