– Я об этом слышал. Но тогда была война.
– Сейчас тоже идет война. Еще более ожесточенная и непримиримая, чем раньше. Четвертая мировая война. Война между двумя цивилизациями. И мы просто помогаем своей цивилизации не проиграть в этой войне.
– Убивая тысячи невиновных людей?
– Вы сами сказали, что тогда была война. Один немецкий коллега рассказал мне, что перед самым окончанием войны английская авиация почти полностью стерла с лица земли Дрезден. Погибли тысячи мирных жителей, которые прятались в городе, пытаясь спастись от этого кошмара. Летчиков наградили, и никто никогда не считал это безнравственным поступком. Убийство на войне даже сотен тысяч людей считается воинской доблестью, а убийцы награждаются орденами и медалями.
– Нас никто не будет награждать.
– Мы работаем не для этого.
– Насколько мне удалось выяснить, здесь работают специалисты, которые получают хорошие деньги за свою работу.
– Согласна, – улыбнулась она, – но это часть нашей работы. Бескорыстных людей сейчас почти не осталось. Однако продолжим. Ты так и не спросил у меня, почему я здесь оказалась. Ведь я могла остаться в Америке или Канаде, где у меня были очень перспективные предложения. Я уже не говорю о Гарварде, своей лаборатории. – Она даже не заметила, как перешла на «ты», словно действительно считая его своим младшим родствеником или другом. – Но четыре года назад погиб мой сын.
Она погасила сигарету и вытащила новую.
– Врачи говорят, что мне нельзя так много курить, – невесело сообщила она, – но я не могу отвыкнуть от этой глупой привычки. Мой сын был журналистом. Американским журналистом, который все лишь выполнял свой профессиональный долг. Он отправился на встречу с представителем талибов и должен был взять у него интервью. Об этом было известно союзному военному руководству. Когда он появился там, было принято решение нанести ракетный удар по дому. Потом я точно узнала, что им было известно о нахождении в доме американского журналиста, соотечественника. Но подобная «мелочь» их не остановила. Вместе с ним погибли трое прибывших на встречу талибов и вся семья, которая находилась в доме: отец, мать, дедушка, четверо детей. Но они были мусульманами и их можно было не принимать в расчет. Вот так. Разорванные останки сына привезли, чтобы похоронить в Америке. Я отказалась, решив привезти его сюда. Вот такая история.
– Соболезную, – кивнул Маджид, – я понимаю, как вам тяжело.
– Не понимаешь, – резко сказала она, – это невозможно понять, пока сам не почувствуешь подобное. И тогда я стала задавать себе все эти проклятые вопросы. Почему можно убивать сотни тысяч людей в Ираке или Афганистане и никто за это не отвечает? Почему американцы вторглись в Ирак, заявив на весь мир, что там спрятано оружие, которое потом так и не нашли? Почему, когда «случайно» убивают сотню ни в чем неповинных людей в Афганистане, они всего лишь приносят свои извинения, да и то не всегда? Можешь себе представить, что случилось бы, если бы афганский вертолет или самолет случайно выпустил ракету и убил сотню американцев? Это был бы скандал на весь мир. А убийство сотни-другой мусульман – всего лишь статистика. И тогда я впервые спросила себя – почему? Почему мир устроен так несправедливо?
– Если мы убьем еще тысячу американцев или европейцев, разве от этого мир станет лучше? – с горечью спросил Маджид.
– Не станет. Но другая сторона будет по крайней мере знать, что мы можем наносить такие ответные удары. Страшные и неотвратимые. Или ты со мной не согласен?
– Не согласен, – упрямо сказал Маджид, – мы должны делать все, чтобы предотвращать подобные безумные акты, а не поощрять их.
– Ты еще слишком молод, – грустно сказала она, доставая очередную сигарету. – Я всего лишь пытаюсь тебя убедить в том, что в этом мире нет общих правил морали и нравственности. Все, что морально для победителей, будет считаться верным и правильным. Так было во все времена. Если бы нацисты победили во Второй мировой войне, то, возможно, в Нюрнберге судили бы продажных демократов или коммунистов. Победители всегда правы. Во все времена. Мне принесли извинения за смерть моего сына, которого убили сознательно, чтобы вместе с ним уничтожить трех боевиков. Извинения, которые я должна была принять. Но я их не принимаю.
Маджид опустил голову и молчал.
– Они не ценят человеческую жизнь своих врагов, – убежденно произнесла госпожа Сайед, – для них мы все – одна сплошная необразованная темная масса, которая не хочет принимать их ценности и разделять их взгляды.
– А мы разве ценим чужие жизни? – спросил он, по-прежнему не поднимая головы.
– Нет, – согласилась она, – в этом мире вообще разучились ценить чужую жизнь или задумываться о судьбе одного конкретного человека.
Он молчал.
– Завтра ты уедешь… – повторила она. – Постарайся понять, что не все так однозначно в этом мире.
– Я знаю, – сказал он, поднимая голову, – кто-то сбил на улице мою девушку в Лондоне, чтобы она никому не могла рассказать о моем отъезде. Я не знаю, кто это сделал. И мне даже неинтересно, кто именно. Но теперь я знаю, что это могла сделать любая из сторон. Этакая безнравственность, возведенная в абсолют. Вот что такое современный мир!
– Да, – печально кивнула она, – боюсь, что ты так ничего и не понял. Я только хочу сказать тебе, что ты не должен никому рассказывать о нашей лаборатории. Тем более что завтра, когда твой самолет возьмет курс на Исламабад, нас здесь уже не будет. И никого не будет. Лаборатория будет уничтожена. Таковы требование секретности. Прощай, Маджид! Возможно, мы больше никогда не увидимся.
Она потушила сигарету и прошла за свой стол. Юноша поднялся и вышел из ее кабинета, ничего не сказав. Посмотрел на лежавшие под крышкой часы и телефон. Достал их оттуда и, немного подумав, отправил в мусорное ведро. Он даже не мог предположить, что в это время решалась его судьба. Идрис встретился с тем, кто мог вынести ему приговор. Он настаивал на ликвидации молодого человека, который явно находился под контролем американцев или англичан.
– Маджид прибыл сюда от самого Абу Усеиба, – холодно напомнил человек, который имел право решать подобные вопросы, – и мы отвечаем за его безопасность. Не говоря уже о том, что он принадлежит к известной и уважаемой семье. Мы не сможем объяснить, почему он погиб, это невозможно.
– Случайная авария, – настаивал Идрис.
– Это сразу вызовет подозрения. Его поездка в Пакистан зафиксирована пограничными службами. Если он не вернется, то все те, кто заинтересован в этом, легко поймут, зачем мы вызывали сюда этого химика и какими проблемами он занимался.
– Они уже знают, – попытался объяснить Идрис, – им все известно. Этот парень с самого начала работал под их контролем. Мы в этом уверены. Его ведет кто-то из американцев. Сейчас мы пытаемся вычислить этого типа по его мобильному телефону, но он отключил аппарат.
– Даже если парень завербован англичанами или американцами, то и тогда мы не будем его трогать, – решил собеседник Идриса. – Он должен вернуться и все рассказать. Это будет выглядеть как угроза устрашения. Они будут знать, какое оружие мы разрабатываем. Я разговоривал с профессором Сайед. Реальной защиты против наших технологий у них не может быть. Они ведь не могут знать, в каком городе, где и когда мы это применим. Они лишь будут знать, что у нас есть химическое оружие. Пусть знают. Может, тогда они будут больше бояться нас и скорее пойдут на переговоры, понимая, что рано или поздно мы можем применить наши разработки. А мы будем следить за этим парнем, чтобы попытаться установить его контакты.
– Делайте так, как считаете нужным, – согласился Идрис, – но я бы не отпускал этого парня. Он слишком опасен.
Решение было принято. Когда утром Маджид поехал в аэропорт, лаборатория прекратила свое существование. Весь персонал был эвакуирован в другое место; последней свой кабинет покинула профессор Сайед. Через час внезапно вспыхнувший пожар полностью уничтожил все, что там оставалось.
Бахыш-хан и сопровождавшие его сотрудники американской резидентуры прибыли туда слишком поздно. Пожар уже догорал, от лаборатории ничего не осталось. Кто-то громко чертыхнулся. Один из сотрудников подошел к Бахыш-хану.
– Вам не кажется, что вашему подопечному может угрожать опасность? Если они ликвидировали лабораторию, то могут принять решение об устранении опасного свидетеля. Может, нам нужно усилить его охрану?
– Ничего не нужно, – отмахнулся Бахыш-хан. Он уже ясно сознавал, что его отстранят от этой работы за провал операции по внедрению столь перспективного кандидата, каким они считали Маджида аль-Фаради.
Через несколько часов Маджид вылетел в Лондон. С учетом разницы во времени, он приземлился в лондоском аэропорту Хитроу утром следующего дня. Среди встречавших был сотрудник местной резидентуры ЦРУ – и еще два наблюдателя от Идриса, которые теперь должны были контролировать все контакты молодого ученого. Маджид сразу поехал в больницу к Сабрине. Настроение у него было паршивым. Он так и не решился позвонить Бахыш-хану, начиная все отчетливее сознавать, что Сабрина не могла случайно попасть в аварию. Ему не хотелось больше ни с кем общаться.
