8. Притворись, что не помнишь
Я взлетела наверх, в спальню Клаудии. Она не шевелилась. Я передала ей слова врача:
— «Скорая» уже в пути. Тебя отвезут в больницу и обследуют. Даже большая кровопотеря еще не приговор.
Казалось, она не понимала, что я говорю, только молча смотрела мне в глаза. Волосы прилипли к ее лицу. Я приподняла одеяло: полотенце пропиталось насквозь. Все белье было перепачкано кровью. Я понимала, что ее слишком много, но удерживала на лице улыбку. Стащив с Клаудии джинсы, я вытерла ее, как смогла, чтобы переодеть в чистое. В ванной я нашла полупустую упаковку толстых гигиенических прокладок. Последние девять лет в этом доме часто лилась кровь. Я надела на Клаудиу трусы, вложив в них сразу две прокладки. Махровой салфеткой я попыталась вытереть запачканные кровью руки и ноги. От соприкосновения с ними салфетка становилась розовой. Осторожно приподняв Клаудиу, я надела на нее через голову юбку и одернула ее на талии. Мне хотелось скрыть как можно больше, но утаить истину было невозможно.
Клаудиа не проронила ни слова, только качала головой из стороны в сторону. Это почти незаметное движение было исполнено огромного смысла. Когда я попыталась поставить ее на ноги, она вскрикнула, скорчилась и рухнула на кровать, уткнув голову в колени; дыхание рвалось из нее коротким прерывистым стаккато. Мы ждали, когда боль утихнет. Я смотрела, как разглаживается ее искаженное болью лицо. Внезапно ее вырвало, все растеклось по полу.
— Кажется, что-то… вышло, — пробормотала она, глядя на меня.
— Ничего, это ничего.
Какое там «ничего»! Я снова сняла с нее трусы. От подступившей тошноты пришлось сжать челюсти и смотреть в сторону.
— Там моя малышка? — спросила Клаудиа.
Я вынула промокшие насквозь прокладки и унесла их в ванную. Ничего нового я не увидела — все то же серое губчатое вещество. Плацента, только обескровленная. Мертвая.
— Нет, дорогая, — отозвалась я. — Только кровь.
Как будто мы постоянно истекаем кровью! Я вернулась в спальню. Клаудиа впилась в меня взглядом.
— Ее очень много?
— Не знаю, — ответила я, хотя все понимала.
Еще раз поменяв прокладки, я повела Клаудиу вниз. «Скорая» приехала быстро, я влезла в машину вслед за подругой. Она лежала на носилках, врач осматривал ее. Обе мы были по-прежнему одеты в рубашки Эла. Я часто заключаю сделки с Богом, хотя и не знаю, верю в него или нет. Когда маме поставили диагноз, я принялась выдвигать условия, давать обещания и обращаться к любому Богу, лишь бы он меня услышал. Наблюдая, как врач размазывает прозрачный гель по животу Клаудии, я молилась так усердно, как никогда в жизни. В машине висела мертвая тишина. Затаив дыхание, я смотрела, как врач приставил ультразвуковой зонд к животу моей подруги. Мы ждали, когда из динамиков послышится звук — живой, немного сбивающийся, быстрый. Но не слышали ничего, кроме потрескивания статических помех. Я увидела, как поникли плечи врача, и взяла Клаудиу за руку.
— В больнице есть более чувствительная аппаратура, — сказал врач. — Может, ребенок просто неудачно повернулся. Какой у вас срок?
— Четырнадцать недель, — ответила я вместо Клаудии.
— Мы постараемся доставить вас в больницу как можно скорее. Возможно, я просто не слышу сердцебиение.
Клаудиа слабо улыбнулась. Врач поговорил по селектору с водителем, машина сорвалась с места, и в воздух ввинтился рев сирены. Перед моими глазами стояло нечто, похожее на серую губку. Моя крохотная, бесподобная, умеющая сосать пальчик крестница умерла. Я знала это.
* * *
К тому времени, как мы домчались до больницы, кровотечение почти прекратилось, и в нас пробудилась надежда. Клаудиу сразу провезли в кабинет УЗИ, где снова размазали по животу гель. Еще одна напрасная надежда. Звук отключили, аппарат повернули так, чтобы Клаудиа не видела экран. Только я видела силуэт малышки, подвешенной в темноте. Неподвижной. В фотографии, которую показывала мне Клаудиа, было больше жизни, чем в существе на экране. Докторша задела аппарат, и ребенок словно шевельнулся. Я чуть не ахнула, но узистка поспешно покачала головой. Она убрала зонд, вытерла гель, одернула на животе Клаудии рубашку и подкатилась на стуле на колесиках поближе к ней.
— Мне очень жаль. Плод мертв.
Господи, как можно быть такой бессердечной? Я видела, как Клаудиа закусила губу. А может, это правильно. Может, это единственный способ убедить мать, что незримая искра жизни, которую она еще недавно носила в себе, потухла. А сама мать даже не потеряла сознание.
— Мы приведем вас в порядок, а потом вы обсудите дальнейшие действия с консультантом.
Я взяла Клаудиу за руку. Мы обе оцепенело кивнули.
Клаудиу пытались усадить в кресло на колесах, но она отказалась. Она сама встала с кушетки, выпрямилась и вышла из кабинета.
Слова были лишними. Помолчав, Клаудиа повернулась ко мне.
— Эл…
Я отпустила ее руку.
— Сейчас свяжусь с ним.
— Только ничего не говори.
— Не скажу. Просто попрошу позвонить. Клаудиа… мне очень жаль.
— Знаю. — И она уставилась в свои колени.
Когда я вернулась, она уже беседовала с консультантом. Тот предложил два варианта: дождаться, когда выкидыш произойдет естественным путем, либо согласиться на расширение и выскабливание матки под общим наркозом. Мне казалось, ничего хуже случившегося в доме Клаудии уже быть не может.
— Сколько придется ждать без операции?
— Дней десять.
— Не обязательно истязать себя, — сказала я Клаудии.
— Чем я рискую? — спросила она.
— С точки зрения дальнейшего зачатия выскабливание предпочтительнее — больше вероятность полного очищения матки. Эту операцию часто проводят перед ЭКО, чтобы создать наиболее благоприятную среду. Но как-никак это хирургическое вмешательство, а вы его уже не раз перенесли.
Однажды Клаудиа сказала мне, что ее вагину видела целая съемочная группа. Что ж, значит, она ко всему готова.
Клаудиа как будто не слушала консультанта, и потому я пыталась представить, как поступил бы на моем месте Эл. Он наверняка пожелал бы, чтобы все кончилось как можно скорее и без лишних мук для его жены. Чтобы забыть о крови и страданиях. Он не допустил бы, чтобы Клаудиа видела, как из нее вываливаются куски плоти, и тем более не позволил бы взять их в руки.
— А операцию можно сделать прямо сегодня?
— Можно даже немедленно.
Клаудиа снова взглянула на меня, я кивнула. Она повернулась к консультанту:
— Тогда давайте проведем ее, и дело с концом.
Опять напрасная надежда. Когда все кончится, никому не известно.
