Приметив конного ливонца, что опрометчиво выскочил на лунную дорожку и намеревался уйти, Григорий рванул за ним. Тот попытался скрыться в лесу, но упускать его в планы сотника не входило: уйдет сегодня – вернется завтра с другой стороны!
– Дерись, сукин сын! – преследуя ночного гостя, кричал Григорий. – Ну, дерись же со мной!
Когда стало понятно, что схватки не избежать, ливонец резко развернул коня. Всадники сшиблись на опушке приземистой дубовой рощицы. Меч неприятеля полоснул Григория по шлему, рассек кольчугу на плече. В ответ сабля русского князя ударила ворога по правой кисти, вскрыв кольчужную перчатку и отхватив два пальца. Ливонец вскрикнул, меч отлетел прочь. Второй удар Засекина пришелся по ребрам рыцаря, и тот покачнулся и повалился с седла.
Когда ливонец оказался на земле, сжимая покалеченные пальцы, Григорий тоже спрыгнул с коня. Он собрался уж было прикончить басурмана-налетчика, избавить от тяжких мучений, как вдруг рука сама собой дрогнула.
– Ты?! – занеся саблю над головой ливонца, только и смог вымолвить он.
Поверженным оказался старый знакомый – Карл фон Штаден. Засекин ногой прижал его к земле.
– Я тоже узнал тебя, князь, – с трудом дыша, прохрипел тот.
Меч его был обильно испачкан кровью. Русской – сомневаться в том не приходилось.
– Ты ведь слово дворянина давал! – еще сильнее придавив врага, рыкнул Григорий.
– Слово русскому медведю ничего не стоит! – огрызнулся светловолосый ливонец.
– Вот как?! – зло усмехнулся сотник. – Что ж, придется научить тебя и перед медведем русским ответ за слово свое держать.
– Пощады просить не буду – бей!
– Велика радость – лежачего прибить! – скривился презрительно Григорий. – Нет уж, судьба у тебя отныне другая – на поводке у меня быть! – сквозь зубы процедил он и ухватил рыцаря за кольчугу. – Вставай, басурманин! В смерти твоей мне никакого толку нет, тем паче что ваша чухонская братия опять мордой в дерьмо угодила. Считай себя отныне рабом царя русского, пёс! – Окровавленный меч и наглый тон рыцаря задели Григория за живое. Эх, приложил бы его тогда казак Михайло, глядишь, кому-то из русских жизнь бы тем самым спас. Снова недобро усмехнулся: – Так что поедешь на родину медведей, фон Штаден. А там, глядишь, конюхом служить станешь или, может, пастухом. Это уж как твой новый хозяин пожелает, – Григорий перевернул ливонца на живот и стянул ему руки, одна из которых была безвозвратно искалечена, бечевой. – А уж кому тебя отдадут в работу – это пока дело темное. Вставай!
Отплевываясь кровью, ливонец привстал на колено, а затем и в рост поднялся. Покачнулся. Зло зыркнув на Григория, отвел взгляд:
– Мне есть что сказать тебе, князь…
– Да неужто? – ухмыльнулся Григорий. – Что ж, говори, выслушаю, так и быть.
– Это важно для твоих командиров. Отведи меня к ним.
– Быть по-твоему, – равнодушно кивнул сотник. – Только имей в виду: мои командиры злы как черти и в случае чего поджарят тебя, словно утку на вертеле. Так что лгать не советую. Тем более что Феллину, – он махнул рукой в сторону крепости и доносящегося грохота канонады, – со дня на день придется-таки спустить рыцарский флаг и сдаться на милость царя нашего батюшки. А чтобы секрет твой напрасным или худым не оказался, ты мне его по дороге расскажешь. Не понравится – утоплю в первом болоте. Сам знаешь: их тут немало.
Только на рассвете, вернувшись со своей героической сотней и пленными ливонцами на родную позицию, Григорий доставил Карла фон Штадена в деревушку, где расположился штаб русской армии. Вошел через широкие ворота во двор, отряхнул кольчугу, потопал, сбивая с сапог грязь. Тысяцкого, непосредственного командира молодого князя, в лагере не оказалось, и потому Григорий решительно направился прямо к полководцам.
– Спят? – спросил он у знакомого стрелецкого сотника, чьи люди несли нынче караул.
Бородатый стрелец смачно зевнул и вместо ответа спросил:
– Потрепали, княжич?
– Есть немного, – признался Григорий. – Так спят или нет?
Тот пожал плечами:
– Кто ж их знает? Они мне не докладываются. Но вроде не спят. Всю ночь свечи жгли – знай только новые подноси!
– Совещались?
– Похоже не то. Видел: сидели пресветлый князь Курбский и Алексей Федорович, трапезничали, вино пили и разговоры вели.
– И Алексей Федорович вино пил? – удивился Григорий.
– Да нет, пил Андрей Михайлович. А Алексей Федорович все больше на траву заморскую налегал. Другие командиры тоже были. Потом все разошлись, а князь и Алексей Федорович долго еще бодрствовали. Всех ординарцев вон выставили, – с усмешкой добавил стрелец. – А недавно вот завтракать изволили. Опять вина просили. Теперь-то, может, и заснули уже. – Нахмурился: – Да коли даже и бодрствуют, все одно вряд ли до себя допустят. Сердитые они!
– А я все ж попробую, – сказал Засекин.
– Воля ваша, княжич.
Григорий прошел мимо охраны из стрельцов, махнул идущим позади себя двум новикам: мол, тащите сюда пленного. Стрелецкий сотник, окинув хмурым взглядом ливонца, открыл перед Засекиным дверь.
Григорий прошел сени, доложился сонному ординарцу. Тот, приоткрыв дверь, в свою очередь сообщил:
– К вам сотник, князь Григорий Засекин.
– Зови, – ответил после паузы знакомый голос.
Григорий узнал его – он принадлежал князю Курбскому. Молодой командир вошел и остановился на пороге.
В гостевой литовской избы, при сером утреннем свете, хмуро трапезничали два полководца – Алексей Адашев и князь Андрей Курбский.
На простом деревенском столе стояли высокие серебряные кубки и кувшин с остатками вина. На турецком чеканном серебряном блюде холмом поднимался наполовину разделанный копченый окорок; лежали наструганное ломтями заветренное мясо и хлеб. Григорий потянул носом: ах, какой аромат пряно-острый! Проголодался он за эту ночь.
– Ты прямо аки солнце светишься, Засекин, – хмуро заметил Курбский. В расстегнутой до середины груди белой рубахе, он сидел, привалившись к спинке широкой скамьи, крупный золотой крест путался в волосах. В левой руке был зажат кубок, в правой – охотничий кинжал с нанизанным на него подмороженным яблоком. – Что ливонцев отбили, знаем уже, – продолжал князь. – Или еще что нового есть?
Алексей Адашев в застегнутом на все пуговицы черном кафтане тоже уставился на сотника. Полководцы стояли сейчас перед тяжелым выбором, потому и не спали. Уже нынче собирались они отдать приказ о штурме неприступного Феллина – тянуть и далее не имело смысла, ибо овдовевший царь мог в любой момент обвинить их в «предательском» затягивании войны. Но жертвы, которые приходилось бросать в этом случае на алтарь победы, представлялись им огромными.
