— Что они могут знать о нас, обо всем?
— Я не останусь, если мы не обратимся за помощью, Харви. Мы не просто несчастливы, мы — больны. Нам нужно лечиться.
— К кому мы пойдем? Я никого не знаю.
— Сьюзен нам скажет, — сказала Пам. — Она разбирается в подобных вещах.
— Если это поможет мне вернуть тебя, я готов. — Его голос стал спокойнее, но слезы по-прежнему текли. Он продолжал поглаживать ее по спине. — Все, что хочешь.
Я встал.
— Ребята, у вас все должно получиться. А пока я сделаю один звонок.
Они не обратили на меня особого внимания, и я почувствовал себя таким же полезным, как водопроводный кран на часах. Из номера позвонил Кленси в прокуратуру графства Саффолк.
— Спенсер, — сказал я. — Пауэрса уже выпустили из каталажки?
— Сейчас проверю.
Примерно три минуты я слушал невнятные звуки, доносившиеся из трубки. Потом снова раздался голос Кленси:
— Да.
— Чудесно.
— Ты же знал, что он не будет сидеть. Понимаешь, как бывает.
— Да, спасибо. — Я повесил трубку.
В кофейной Пам говорила:
— Это очень тяжело. Очень тяжело жить в центре внимания других людей.
Официантка принесла мне еще чашку кофе.
— Что же нужно было делать? — говорил Харв. — Не любить тебя, сказать детям, чтобы перестали любить тебя, что ты не можешь этого вынести? Так я должен сделать?
Пам Шепард покачала головой:
— Просто... нет, конечно, я хотела быть любимой, но быть единственной, которую любишь ты, которую любят дети, быть центром всего, чувствовать все это... не знаю... ответственность, вероятно. Мне хотелось закричать и убежать.
— Господи, — Харв покачал головой, — мне бы твои проблемы, чтобы кто-нибудь слишком любил меня. Я бы тут же поменялся с тобой местами.
— Вряд ли.
— Да, но я не стал бы поступать так же, как ты. Я даже не знаю, где ты была. Ты знаешь, где был я.
— И чем занимался. Ты — полный идиот.
Харв взглянул на меня:
— Спенсер, сволочь, ты сказал ей.
— Был вынужден.
— Я делал это ради тебя и ради детей. Хорошим я был бы мужчиной, если бы позволил своему бизнесу утонуть в канализации, чтобы и тебе, и детям досталось только по куску дерьма.
— Видишь, — сказала Пам, — всегда ради меня. Всегда ответственность лежит на мне. Ты все делаешь только ради меня.
— Ерунда. Я делаю то, что положено мужчине. Нет ничего особенного в мужчине, который заботится о семье. Я посвящаю семье всю свою жизнь. Это не отклонение. Это правильное поведение.
— Подавление собственного "я" — уже отклонение, — сказала Сьюзен.
— А именно? — прежде сдавленный голос Шепарда вдруг зазвенел. Он говорил слишком громко.
— Харв, — сказал я, — не кричи на Сьюз.
— Я не кричу. Господи, Спенсер, она пытается убедить меня, что самопожертвование и жизнь ради семьи могут быть признаками болезни.
— Нет, она не говорит этого, Харв. Она просит тебя задуматься, почему ты ничего не можешь совершить для себя, в собственных интересах. Почему ты все принимаешь только на условиях самопожертвования.
— Я... я не принимаю... я могу делать все, что хочу... для себя самого.
— Например?
— Ну, черт, я... Мне нужны деньги, хорошие вещи для семьи... и... черт! Ты вообще на чьей стороне?
Пам Шепард закрыла лицо ладонями.
— О Господи, — простонала она. — О Господи, за что мне все это?
27
Спустя некоторое время Шепарды отправились домой, беспокойные, неуверенные, но в одной машине, взяв с нас обещание, что мы со Сьюзен вечером пообедаем у них. Дождь прекратился, показалось солнце. Мы со Сьюзен отправились на пляж рядом с Си-стрит, плавали и лежали на песке. Я слушал репортаж о встрече «Сокс» и «Индиане» по маленькому красному портативному «Панасонику», который подарила мне на день рождения Сьюзен. Сьюзен читала Эриксона, с Нантекет-саунд дул легонький ласковый ветерок. Интересно, когда объявится Пауэрс? С этим ничего не поделать. Когда объявится, тогда и объявится. Подготовиться к этому невозможно.
— "Сокс" проиграл Кливленду, — раздался голос диск-жокея, и полилась мелодия «Лети, малиновка, лети».
Я выключил приемник.
— У них получится, как ты думаешь? — спросил я.
Она пожала плечами:
— Он выглядит не очень обнадеживающе, да?
— Да, но он любит ее.
— Я знаю. — Она замолчала. — А у нас получится?
— Да. У нас уже получилось.
— Уже?
— Да.
— Это означает, что восстанавливается статус-кво?
— Нет.
— Что же это означает?
— Означает, что я сделаю тебе предложение выйти за меня замуж.
Сьюзен закрыла книгу. Долго смотрела на меня, не говоря ни слова. Потом улыбнулась:
— На самом деле?
— Да.
— Из-за происшедшего?
— Думаю, да. Ты согласишься выйти за меня?
Она снова замолчала. Вода в проливе была спокойной. Спокойные волны, зеленые и полновесные, бесшумно накатывались на нас, ласково разбивались о берег.
— Не знаю, — сказала Сьюзен.
— У меня сложилось другое впечатление.
— У меня тоже.
— У меня сложилось впечатление, что ты хочешь выйти за меня замуж и сердишься, что я еще не сделал тебе предложения.
— Неуслышанные песни всегда кажутся более сладкими?
— Нет, не это.
— Доступность не сделала тебя менее заслуживающим любви. Это... Я не знаю. Не правда ли, удивительно? Мне кажется, я хотела, скорее, удостовериться в твоих чувствах, доказательством которых было бы твое предложение, а не совершить этот акт на самом деле.
— Совершение акта не явилось бы для нас чем-то новым.
— Ты понимаешь, что я имею в виду.
— Да, понимаю. Что собираешься предпринять по поводу своего решения? Выйдешь за меня замуж?
— Не знаю. Ты, конечно, можешь пригрозить оставить меня, а я не хочу тебя терять.
— Ты не потеряешь меня.
— Да, мне тоже так кажется. Это одна из приятных черт твоего характера. В некотором роде я обладаю свободой проявлять нерешительность. Мне ничего не угрожает, и я свободна сомневаться, если ты понимаешь, что я имею в виду.
— Тебе не удастся поколебать мою уверенность.
— Я и не хочу этого.
— Здесь не идет речи о «свободна ты» и «свободен я». Мы вместе. И никаких вопросов, как любили мы говорить еще в школе.
— Как это похоже на тебя. — Сьюзен улыбнулась. — Но я не хочу бросать тебя и начинать жить с другим мужчиной. Я испытываю колебания не потому, что хочу поэкспериментировать. Я уже занималась этим. Знаю об этом все, что необходимо знать. Мы оба знаем. Я отдаю себе отчет, что будет достаточно сложно делить себя между тобой и кем-нибудь еще в баре для одиноких сердец.
— Это точно.
— Но нужно еще кое-что обдумать.
— А именно?
— Где мы будем жить?
Я по-прежнему лежал на спине, она полусидела, опершись на левый локоть, ее темные волосы упали на лицо. Внутренняя энергия, исходящая из нее, почти ощущалась физически.
— Ага, — сказал я.
Она наклонилась и поцеловала меня в губы.
— Еще одна твоя очаровательная черта. Ты так быстро все понимаешь.
— Тебе не потребуется бросать свою работу, свой дом.
— Или город, в котором я живу почти двадцать лет, в котором у меня друзья, свой жизненный уклад, к которому я отношусь достаточно трепетно.
— Я не смогу там жить, Сьюз.
— Конечно не сможешь. Посмотри на себя, Ты бескомпромиссный человек. Взрослый, великий, всех защищающий папаша. И в то же время ты самый большой ребенок, которого мне доводилось встречать. Тебе будет нечего делать в пригороде, в отдельном доме, вокруг которого надо подстригать лужайку. Ты не сможешь иногда ходить в клуб поплавать. Ты ведь уже задушил одного человека, да?
— Да, его звали Фил. Фамилию так и не узнал, просто Фил. Мне это совсем не понравилось.
— Правильно, но тебе нравится работа, в процессе которой может возникнуть подобная ситуация.
— Не совсем уверен, что это ребячество.
— В лучшем смысле этого слова. Во всем происходящем для тебя есть элемент игры, тревога о способе, а не о результате. Иногда очень близко подходящая к тревоге о благородстве.
— Слишком часто речь идет о жизни и смерти, милая.
— Конечно, но из-за этого игра становится более значимой. Мои соседи по Смитфилду более серьезные люди. Они имеют дело с успехом или поражением. Большинство из них не находит в этом никакого веселья.
— Ты много обо мне думала.
— Можешь не сомневаться. Ты не сможешь отказаться от своей работы, я не смогу прекратить свою. Я не хочу переезжать в Бостон. Ты не хочешь жить в Смитфилде.
— Могу согласиться, — сказал я. — Можем что-нибудь придумать. Никто не заставляет тебя бросать твою работу или меня — мою.
— Нет, вероятно нет. Но подобные вещи необходимо обдумать.
— Итак, пока ты продолжаешь твердо заявлять: «Не знаю».
— Видимо, так.
Я протянул к ней руки и притянул к себе.
— Ты — импульсивная стерва, — сказал я. Ее лицо было прижато к моей груди. Поэтому ее голос звучал приглушенно.
