— Все? — Я до сих пор не понимала, к чему она клонит.
— Я же вернула все драгоценности, какого черта?! Он обещал мне, что ничего не всплывет… Он обещал. Он обещал, что передаст мне эту пленку и что мы обо всем забудем. И останемся друзьями.
— Он мертв, — мягко напомнила я. — Все обязательства отменяются.
Полина закусила свою гипертрофированно-киношную губу и нагнула гипертрофированно-киношный лоб. А я… Я торжествовала. Еще бы — я взяла Эту Суку на арапа, я сделала ее — в лучших традициях рассказов из моего любимого журнала «Дамский вечерок»! Это оказалось несложно, совсем несложно, — нужно было только вовремя подать реплику и вовремя промолчать. Но вот чего я в себе никогда не подозревала — так это умения в нужное время промолчать.
Я еще раз приложилась к фляжке и с кайфом выпила — теперь уже за собственную изощренность. И только потом, глядя на поникший затылок Чарской, принялась соображать.
Что значит — «вернула драгоценности»? Что значит — «обещал, что ничего не всплывет»? Что значит — «обещал, что передаст мне эту пленку»? Что значит — «обо всем забудем и останемся друзьями»? И почему Эта Сука так испугалась, услышав мой совсем не идеальный эстонский? Она была знакома с Киви, это и коню понятно. И, возможно, не просто знакома. Отсюда и стенания в прессе по поводу так внезапно загнувшейся любви. Актрисы никогда не выдумывают любовных историй, они просто видоизменяют эти истории, оборачивают в свою пользу. И дрейфуют вместе с ними к сопливо-карамельной телепрограмме «Женский взгляд»…
— Вы хотите денег? — тихо спросила Чарская, с перепугу перейдя на трусливое «вы».
Денег у меня не было вообще, если не считать нескольких замусоленных Сергуниных полташек. Но опускаться до шантажа, тем более сидя в строительной люльке, я не хотела. И потом, я даже не знала, чем могу шантажировать Чарскую.
Пленкой или драгоценностями?
Или и тем, и другим? Если Чарская «вернула драгоценности» — значит, она брала их. У кого и зачем? А если Киви «обещал, что ничего не всплывет», значит…
— Сколько? — продолжала доставать меня Эта Сука.
— Мне не нужны деньги, — сказала я, балдея от собственного благородства.
— Хотите меня посадить? — Она вдруг улыбнулась мне просветленной улыбкой японского камикадзе и дернула за один из канатов.
Люлька затряслась как осиновый лист, и я — вместе с ней. Как я могла забыть, что меня всегда тошнит от высоты? Даже от высоты кровати…
— Вот только «Банзай!» кричать не надо, — прошелестела я, озираясь по сторонам в поисках летного гигиенического пакета. — Никто вас сажать не собирается. Loupea [20]!
И снова мой хромой эстонский привел ее в чувство. Чарская боялась этого языка до умопомрачения. И не просто боялась — она заискивала перед ним! Уж не потому ли, что на нем, на время отложив свою виолончель, щебетал Олев Киви? Олев Киви, который знал о Полине Чарской что-то такое, о чем я могла только догадываться.
Люлька перестала ходить взад-вперед, и Чарская, (святой боже, где операторская группа, чтобы заснять эту укрощенную гидру?!) аккуратно сложила руки на коленях. Прямо тебе Мария Магдалина в смотровой гинекологического кабинета.
— Значит, Олев обещал передать вам кассету, так? — решила я зайти с другого бока.
— Да.
«Вена, — кузнечным молотом застучало у меня в голове. — Вена, Вена, Вена. Вена — любимый город». И тот счастливый месяц в самом конце прошлого года, когда Чарская избавила от своего присутствия всю желтую прессу…
— Похоже, Вена дорого вам обходится, — я не сказала ничего нового, я просто слегка перефразировала пассаж из ее собственного интервью.
А какой эффект, надо же! Чарская покраснела, потом побледнела, потом осторожно выпустила дрессированную слезу из-под века (этот эпохальный кадр можно было смело делать заставкой сериала!), допила водку и отчеканила:
— Я уже заплатила по всем счетам. Я вернула драгоценности. Все до единой. И потом, это только мое дело. Мое и Олева. Вы-то здесь при чем?
И только теперь меня осенило! Разрозненные куски сложились в мозаику с явным криминальным уклоном. Скорее всего Чарская сперла у Киви какие-то побрякушки в Вене, едва лишь утвердившись на должности любовницы. И у этой кражи были свидетели. Свидетели с камерами наперевес, и отнюдь не такие пугливые, как эта сериальная труппа лилипутов. Запугать их матерными криками или уволить со службы за плохо нанесенный грим — невозможно. Остается только смиренно просить об амнистии.
Но каков покойный виолончелист!
Олев Киви даже после смерти не переставал удивлять меня, он сверкал все новыми и новыми гранями. И, как оказалось, драгоценными…
— Боюсь, что вы не все вернули, Полина. — Я достала свой блокнот и не спеша раскрыла его: как раз на испещренной проткнутыми сердцами странице.
— Что значит — не все? — взвилась Чарская. — Вы соображаете, что говорите?!
— Вполне. — Только бы не сбиться, только бы дотащить эту упавшую мне с неба роль до промежуточного финала. — Иначе меня бы здесь не было.
— Но Олев…
— Олева больше нет. А я в данном случае представляю интересы его доверителей… — Я умудрилась не споткнуться на последнем слове, хотя имела довольно смутное представление о его значении. — Так что придется начать сначала.
Теперь нужно сосредоточиться. Нужно взять опешившую Чарскую за руку и подтолкнуть к той двери, за которой скрывается разгадка. И не впасть при этом ни в угрозы, ни в сюсюканье.
— Чего вы от меня хотите?
— Может быть, еще раз… э-э… уточним список драгоценностей? Вы помните его? — Я с глубокомысленным видом уставилась в пустой блокнот.
— Еще раз?! Господи, неужели всю жизнь меня будут преследовать из-за двух дурацких безделушек и этого чертова колье?!
А ты как думала, милочка? Я уже полностью вошла в роль и посмотрела на Чарскую с холодным презрением.
— Значит, всего лишь колье? И две безделушки?
Неожиданно в глазах Чарской отразилась истинная цена трех предметов далеко не первой необходимости. И в этой цене было столько нолей, что у меня зачесалось в носу.
— А как насчет перстня? Изумруд в виноградных листьях? — Перстень Аллы Кодриной уже выручил меня на «Королеве Реджине». Пусть послужит еще раз.
— Я не трогала перстня. Кольцо, сережки и колье. Только гарнитур, клянусь вам… — Она снова пустила в ход слезы. — Ведь все это было на кассете… Речь шла о гарнитуре, и мы обо всем договорились с Олевом! Он ведь обещал… Сволочь, сволочь, сволочь, так меня подставить!..
— Pea suu! [21] — Я снова стеганула Чарскую безжалостным эстонским бичом, и она притихла. — Вы, я смотрю, не особо жаловали покойного.
Чарская посмотрела на меня с бессильной яростью.
— Не настолько, чтобы убивать.
— Кто знает… — Я на всякий случай покрепче ухватилась за канаты.
— Послушайте… Кайе или как вас там… Я… я очень хорошо относилась к Олеву. Я думала… возможно, у нас что-нибудь получится… Но кто мог предположить, что он будет так цепляться за свою мертвую жену?! И кто мог предположить, что я… Я не хотела красть камни, правда! Но вы же их видели… Перед ними невозможно устоять… Я просто… Я бы вернула их… А когда все всплыло, он пригрозил мне. Он так кричал, как будто я влезла в потайное отделение его сейфа…
— А вы влезли в потайное отделение его сейфа? — машинально спросила я.
— Нет, — быстро солгала она. И так же быстро прокололась:
— Оружие меня никогда не интересовало… А Олев — он просто хотел от меня избавиться. Он использовал эти чертовы драгоценности как предлог. И все из-за его жены… Это был любимый гарнитур его жены. Он подарил ей эти побрякушки на свадьбу. Она блистала в них на свадьбе… А он, видите ли, ее очень любил…
Я могла многое добавить к этому, но промолчала.
— Вы верите мне? — Чарская судорожно вздохнула. Если бы сейчас меня мог видеть спецкор газеты «Петербургская Аномалия» Сергей Синенко! Он бы сожрал свой рюкзак от зависти. Еще бы, Эта Сука, позабыв о ненормативной лексике, ищет у меня сочувствия! Так что неизвестно, кто действительно имеет право называться «Лучшим репортером года»!
— Давайте выбираться отсюда, Полина.
— А…
— Думаю, что проблем удастся избежать… Мы подтянули люльку к окну и синхронно забросили ноги на подоконник. И так же синхронно замерли. В дверном проеме стоял самый настоящий мент! Самый настоящий мент — с фуражкой в руках, с коньячными звездами на погонах, с усами на дубленой физиономии…
— Сука, — прошептала Чарская и нервно захохотала. — Сука, сука, сука! Значит, «проблем удастся избежать»? Привела «хвост», да еще спектакль разыгрываешь?!.
Но я уже не слышала того, что говорила мне актриса: счастливая воровка, непорочная охотница за непорочными драгоценностями. Гарнитурчик стянула, скажите пожалуйста! Гарнитурчик можно отправить на покой в Алмазный фонд, когда речь идет о двух убийствах. И какой нужно быть дурой, чтобы забыть о том, в чем меня обвиняют! Какой нужно быть дурой, чтобы совершенно открыто ходить по городу, в котором введена операция «Перехват»! Шастать по кафешкам, снимать мужиков, доверять журналистам… Ну, ничего. Ничего-ничего… Когда я выйду из тюряги — лет эдак через пятнадцать, — я буду умнее…
