— Свезло тебе, подруга! — рявкнула Вета. — Твой прапра убил Орлинского и его дружка Геру!
В это время Рина отодвинула щеколду, и последние слова разнеслись по подвалу.
— Кто это меня убил? — пьяно проворковал Орлинский. — Да ещё и Геру? Гера, ты где?
Мужчина с мягкой бородкой лет под пятьдесят вынырнул из-за плеча ещё молодого парня.
— Тут я! А наши дамы просто перестарались с наливочками. С другой стороны — какой спрос с красавиц? Им всё можно. Особенно вам, моя нежная незнакомка! — И он отвесил шутливый поклон Виктории.
— Домой! Домой! — заторопила всех дама в длинном шёлковом платье. И Рина узнала по голосу хозяйку. — В дом! Наверх. А то здесь холодно.
— А наши незнакомки утеплились заранее! — Трагик Орлинский с нежностью оглядел то ли Викторию, то ли её прелестную белую шубку.
Рина внимательно разглядывала проход, по которому они поднимались наверх. Лестницу из подвала. Большую застеклённую веранду загородного дома, украшенную по случаю приёма гостей. Там сидело ещё человек пять. Наконец-то можно рассмотреть одежду и определиться, в какую эпоху их занесло. Но вот незадача! Это явно был маскарадный вечер. Потому что мелькали и восточные шаровары, и платья а-ля рус, и что-то похожее на рокайльные одежды пастушек и пастушков, и чепчики Гретхен, и римские тоги с греческими туниками. И только хозяйка вечера облачилась, кажется, в платье, обычное для праздника того времени. На ней было сильно открытое спереди и сзади зелёное шёлковое платье с треном — широким задним полотнищем юбки, обвивающим статную фигуру и извивающимся при ходьбе. Модерн — вспыхнуло в мозгу Рины — «изломанные линии Прекрасной эпохи — La Belle Epoque». Похоже на рисунки Бердслея или на иллюстрации к пьесам Оскара Уайльда. Значит, это примерно девяностые годы XIX века. Ну хоть не времена крепостничества — уже хорошо. А то очутились бы на конюшне, где пороли провинившихся…
— К нам! К нам! Сюда, наша госпожа, прекрасная Белла! — крикнул кто-то из гостей, сидящих на веранде.
Рина ахнула — так это ТА САМАЯ Белла?! Выходит, из 1921 года они перенеслись лет на тридцать — тридцать пять назад. Почему и как?! Но размышление девушки прервал возникший рядом трагик Орлинский.
— Раздевайтесь, дамы! — проговорил он и щёлкнул пальцами.
Тут же возле них возник слуга, готовый принять их шубы.
Трагик тоже был не в маскарадном костюме, а во фраке, прекрасно сидевшем на его атлетической фигуре.
— Сейчас муж проследит за установкой фейерверка и присоединится к нам! — проговорила прелестная Белла и, обернувшись к новым гостям, застыла на месте. — Это что за… наряды… — просипела она почти в ужасе.
Ринка окинула свою группу взглядом со стороны. Неудивительно, что Белла потеряла дар речи. Сняв дублёнку и шубу, она и мать остались в джинсах и джемперах. Виктория одета, конечно, поприличнее, в костюме, но ведь тоже в брючном. А брюки, как известно, в XIX веке женщины вообще не носили. Дама в брюках — это был вызов обществу. Скандал в благородном семействе!
И что делать? Как выкрутиться? Эдак их примут за сумасшедших, явившихся в неприличном виде и запершихся к тому же в подвале. И что о них подумают? Что они феминистки, или как тогда называли борцов женщин за свои права? Или вообще — розовые подруги?!
— Это новые костюмы, говорящие о борьбе за права угнетённых народов Америки! — выпалила вдруг Ветка. Недаром же она слыла экстремалкой. Вот и нашла выход. — Сейчас так одеваются даже на маскарадах в Зимнем дворце, чтобы поддержать политику нашего государя по отношению к угнетаемому миру.
— Разве в Зимнем дают маскарады? — поинтересовался какой-то мужчина преклонных лет. — Это ж до чего мы докатились! В сердце самодержавия…
— Ах, Тотий Львович! Вечно вы со своими старомодными взглядами!
Дамы ринулись к вновь прибывшим. Закрутили Ринку из стороны в сторону, к более взрослым дамам они не посмели отнестись столь игриво. Зато Ринкины джинсы рассмотрели со всех сторон.
А Вета комментировала:
— Это одежда рабов на плантациях в Америке. Видите, какая толстая и прочная материя. Джинса называется.
Дамы зашептали:
— Джи-и-нса…
И только Тотий Львович талдычил своё:
— Какие рабы? Рабство в Америке отменили.
Но в суматохе его никто не слушал. Хотя Ринка подумала: а ведь он похож на кого-то. Но в это время на веранду вбежал юноша.
— Дорогая! — воскликнул он, обращаясь к Белле. — Всё проверил. Сейчас начнётся фейерверк!
Он обернулся в сторону Рины и застыл. Ещё бы! Перед ним возникла девушка в восхитительно обтягивающих мужских брюках. Тех, что ничего, собственно, не скрывали, а только подчёркивали. Немыслимо! И в таком наряде она пришла на маскарад! Интересно, кого она изображает?!
— Гера! — окрикнула его Белла, почуявшая слишком большое внимание к незнакомке, невесть как затесавшейся со своими спутницами в их почти домашнюю компанию.
На её возглас оба Геры — старый и юный — повернули голову.
И только заметивший недовольство Беллы трагик Орлинский прошептал бородатому Гере:
— Говорил же, не надо называть сына как себя. Вечная путаница!
— В нашем роду уже два века всех мужчин зовут Герасимами, — отбился бородач.
Орлинский вздохнул. Надо будет потом намекнуть мальчику Гере, что нельзя давать повод его жене к ревности. Деньги Беллы обеспечивают всем им роскошную жизнь. Как же он радовался, когда два года назад Белла положила глаз на тогда ещё шестнадцатилетнего гимназиста Герочку. Конечно, хорош мальчик. Кудри чёрные как смоль. Глаза голубые как сапфир. Редчайшее сочетание. И взгляд нагловатый, что так привлекает женщин. Конечно, Белла клюнула. Ей ведь уже под тридцать. Критический возраст для женщины.
Зато теперь она может наслаждаться молодостью Герочки. А Гера-старший может спокойно, ни о чём не заботясь, писать свои исторические труды. И ему наплевать, что их никто не печатает. Ну а заодно с ними и он, Орлинский, может не колесить по гастролям с провинциальными театрами ради денег, а спокойно играть в небольшом петербургском театрике. Через пару лет его талант заметят и на императорской сцене. И Леонид Орлинский станет непревзойдённым Гамлетом. Ну а если сегодня всё произойдёт так, как он распланировал, ему нечего будет торопиться и с возрастными ролями. Да, он станет Гамлетом на все времена!
— Ах! — вырвался восторженный возглас у дам.
Над рекой метрах в пятидесяти от дома рассыпались первые волны фейерверка.
— Да, отлично! — прошёл шепоток и похвальбы кавалеров.
В небо взлетели новые огненные цветы.
— Сейчас, сейчас! — вскрикнул Герочка и протиснулся к Орлинскому. — Правда, красиво, дядя Лёня?
— Ах, сколько говорено, не зови меня дядей! Это старит, — откликнулся задравший в небо голову трагик. — Для тебя я — Лёня.
— Лёня! — мягко и чуть сконфуженно проговорил восемнадцатилетний Гера и, прижавшись, обнял Орлинского.
Тот недоуменно поглядел с высоты своего роста, но не отстранился. Мальчик нежный — не хочется неожиданно чем-нибудь обидеть.
Рина глядела на происходящее, как смотрят на плёнку старого фильма, улавливая мельчайшие детали. Она увидела, как сзади к застывшим Гере и Леониду подошёл мальчик лет десяти. В тёмно-синей бархатной курточке и таких же широких бархатных брючках, стянутых резинками на щиколотках, отчего мальчик казался качающимся колокольчиком.
— Вы чего — обнимаетесь, что ли? — проговорил он тоненьким голоском. — Я тоже хочу! Поцелуй меня, папочка!
Мальчик влез между отцом и Герой, и они оба одномоментно потрепали его по волосам. Орлинский предложил:
— Давай взберёмся на крышу, сынок! Оттуда лучше видно! Давай, Стёпочка?
Мальчик заулыбался и побежал с отцом наперегонки куда-то в глубь дома. Гера помялся и тоже пошёл за ними.
Пару минут ничего не происходило. Но потом кто-то из тех, что вышел на снег с веранды, крикнул:
— Слезайте! Зачем вы залезли туда?
— Здесь лучше видно! — ответил хорошо поставленный актёрский голос Орлинского. — Идите к нам!
Рина сбежала с веранды и запрокинула голову на забравшихся на крышу.
— Смотри, смотри, папочка! — восторженно завизжал мальчик.
— Красиво! — прогудел Орлинский.
— Папочка, мы как на небе! Гляди, их же можно ловить руками! — не унимался мальчик, вытягиваясь навстречу фейерверочным залпам. Его бархатная одёжка трепетала на ветру. Но он не унимался.
— Осторожно, Стёпка! — гаркнул Орлинский.
Но сын, не слушая его, уже прыгал вовсю на скате крыши.
— Папа! Поймаю! — Тоненький голосок мальчика взвился вверх вместе с его тоненьким тельцем.
Отец попытался угомонить сына. Но мальчик вдруг споткнулся и покатился вниз. Орлинский успел ухватить его за руку. Ужасный долгий миг он, упав на скат, держал ребёнка за руку, но та выскользнула, и мальчик, взвизгнув от ужаса, полетел вниз.
