я представлял его.
В маленьком кабинете Арагона в «Леттр», где мы встретились с Дэксом, было тепло и уютно.
Молодой, веселый, энергичный Дэкс закидал меня вопросами о Москве, о советской литературе. Недавно на русском языке с моим предисловием вышел его роман «Глубокая река». Он был искренне рад тому, что советские читатели сумеют познакомиться с его последней книгой.
— Впрочем, теперь уже не последней…
Он исчезает и через несколько минут приносит мне прекрасно изданный толстый том своего научного исследования о французской поэзии.
На улице взрываются бомбы. Убийцы угрожают всему французскому народу. А молодой неугомонный писатель-коммунист бок о бок с другими прогрессивными писателями ведет бой против фашизма, продолжает борьбу за истинную французскую культуру, столь дорогую нам всем.
Он листает страницы нового тома, цитирует стихи, написанные в разные века, вспоминает о национальных традициях, о фольклоре, о Франсуа Вильоне и Агриппе д’Обинье.
Он с жаром, точно произносит речь перед целой аудиторией, говорит о поэзии Парижской коммуны, об авторе «Интернационала» Эжене Потье.
Я вглядываюсь в черты его подвижного, энергичного лица, вслушиваюсь в интонации его голоса, и мне кажется — разговору нашему не будет конца. И мне кажется, что я знаком с ним уже много лет, что рядом с ним прошли мы по многим боевым дорогам.
Работать сейчас в Париже трудно. Иногда чувствуешь себя как в осажденном лагере.
Таким газетам, как «Леттр», приходится вести борьбу не только с явной реакцией, но и с многочисленными обывательскими, мещанскими журнальчиками. Тиражи их достигают семизначной цифры. Они растлевают сознание читателей, используя «чары» алькова и детектива.
— Ну да и мы не дремлем… Хотите, покажу Вам наши огневые позиции?
Мы проходим с Дэксом по цехам типографии, где печатаются «Юманите», «Либерасьон», «Леттр»… Мы пожимаем жесткие руки наборщиков и печатников.
Вот здесь, у этой ротационной машины, была обнаружена бомба ОАС… Она могла разрушить всю типографию, убить и ранить десятки рабочих.
Да… Борьба продолжается, непримиримая. Мы видим первые оттиски завтрашней «Юма». Афишные шрифты первой полосы призывают к отпору фашизму.
…Мы выходим на улицу Фобур Пуассоньер, на Большие бульвары. Вечер. Неоновые огни витрин. Багряная листва каштанов. На прилавке киоска кричащие многоцветные обложки журналов.
Проходит патруль хмурых ажанов с автоматами. Кажется, где-то неподалеку произошел очередной взрыв бомбы.
А на углу большая афиша: «В память первого выступления Фабьена».
Победить и жить.
21 декабря 1941 года Пьер Жорж (полковник Фабьен) убил в метро Барбес гитлеровского офицера. Это был сигнал к борьбе против захватчиков.
Он был одним из организаторов франтиреров и французских партизан в Провансе, Франшконте, Бретани и Парижском округе.
В августе 1944 года полковник Фабьен, поддержанный танками генерала Леклерка, захватил Люксембургский дворец.
Память о нем особенно важна сейчас, когда банда генералов, опирающихся на продажных наемников, умножает бесчинства и беспорядок и вовлекает страну в гражданскую войну…
Когда немецкие базы располагаются на французской земле.
Комитет Фабьена приглашает вас почтить его память…
Мужественное волевое лицо героя, погибшего в бою с оккупантами, смотрит на нас с афиши. Только утром мы возложили венок на могилу полковника Фабьена на Пер-Лашез…
Двое немолодых рабочих останавливаются у афиши, читают, многозначительно переглядываются.
И кажется мне, что оживают страницы романов Пьера Дэкса, живого, горячего, темпераментного Дэкса, которого я знал раньше только по книгам и письмам и который стоит сейчас рядом со мной на углу сверкающих огнями Больших бульваров и тихой улицы Фобур Пуассопьер…
2
Я не сумел побывать на собрании, посвященном памяти Фабьена. Пришлось срочно выехать на юг, в Бордо. А из Бордо в Тулузу. Подбирая материалы к будущей книге об испанской войне, я нашел в. Бордо, в одном из букинистических магазинов, жизнеописание генерала Франко с огромным портретом самого каудильо на обложке. Это было одно из роскошных мадридских иллюстрированных изданий.
Друзья все время подсмеивались надо мной: «Ты «допрашиваешь» с пристрастием всякого встречного, ухитрился взять интервью даже у епископа Дагомеи… А вот настоящего оасовца, всамделишного парашютиста, в твоей коллекции нет. Попробуй! Или боишься?..»
По правде сказать, было чего бояться. В Бордо на площади Жирондистов я заметил одного такого «парашютиста», в красном берете, полупьяного, с добрым десятком всяких знаков отличия на кителе. Я даже спросил у него — как пройти в порт. Он что-то зло пробурчал в ответ, смерив меня испытующим взглядом. И на беседу с ним, чреватую всякими неприятностями, я не решился.
Сейчас, отколовшись временно от друзей, уединившись в пустом купе и положив на столик книгу о Франко, я занялся своими путевыми записками.
В Нарбонне дверь купе отворилась, и вошел новый пассажир. Я оторвался от тетради, вскинул глаза и… ахнул. Зверь бежал прямо на ловца. Что мог значить в сравнении с ним мой бордоский парашютист! Передо мной стоял капитан французской колониальной армии. Невысокого роста, коренастый, в полевой форме, в ремнях. Грудь его украшали десятки разноцветных орденских ленточек и всевозможных значков. Скуластое лицо, пересеченное шрамом от глаза до подбородка. Тяжелая челюсть. Глаза синевато-стального отлива. Он оглядел купе, задержал взгляд на книге с портретом Франко, потом холодным душем пристального этого взгляда окатил меня с ног до головы и сел.
Кто-то из друзей приоткрыл дверь купе, увидел нового пассажира и ехидно подмигнул мне.
Да, это был настоящий оасовец. Упустить такой случай — преступление.
Я спросил у него: за что получил он столько орденов? За войну с немцами? Он помолчал, еще раз испытующе оглядел меня с головы до ног…
Нет, с немцами он не воевал. Был взят в плен на Марне еще в сороковом. Попал в лагерь…
В Сопротивлении?.. Нет, в Сопротивлении (короткая усмешка) он не участвовал. Бежать? К чему? В лагере он жил неплохо. Был выдвинут в коменданты.
Он опять замолчал, подсел к столику. Перелистал страницы франкистского альбома. Видимо, испанского языка он не знал и на подписях не задерживался.
Вынул из маленького чемоданчика флягу в брезентовом чехле, отвинтил стаканчик. Пахнуло крепким, ароматным ромом. Наполнил стаканчик, предложил мне. Я отказался, показав на сердце. Он усмехнулся и выпил одним глотком. Шрам на щеке побагровел, а в холодных глазах зажегся огонек.
— Да, был комендантом у немцев. Нашел с ними общий язык. Отец — крупный виноторговец Жиронды, имел до войны немало сделок с немцами. В общем, о лагере говорить не стоит. Дело прошлое. После мира пришлось годик-другой скрываться. Пока в правительстве сидели коммунисты. Ну да вы хорошо знаете, что такое коммунисты. В общем — пошел воевать в Индокитай. Сначала там можно было хорошо развернуться. Звездочки и ордена заработаны недаром.
