планы созыва знаменитого Амстердамского конгресса мира 1932 года, где Барбюс писал по совету Жака Дюкло беспощадный памфлет «Я обвиняю» — против правительства Тардье, спровоцировавшего белоэмигрантом Горгуловым убийство французского президента Думера…
…И вот уже Канн — город международных фестивалей, Канн — город контрастов… Роскошные виллы. Мажестик. Д’Альбион. Карлтон. Яхты миллионеров. Сотни «прожигателей жизни» на пляжах. И дворец средь гигантских пальм, где проходят фестивали, где недавно сотни мастеров мирового искусства аплодировали глубоко человечной картине Григория Чухрая «Баллада о солдате» и жестокому обличительному фильму Федерико Феллини «Сладкая жизнь».
А в центре города стена, расписанная фресками Пикассо. Кстати, отсюда уходит в горы и дорога на Валоис, где расположены творческие мастерские знаменитого мастера.
И вот уже Антиб… Город оранжерей. Царство цветов. Здесь, на этом берегу, может быть именно под этой пальмой, любил сидеть мудрый Анатоль Франс. Сюда приезжал к нему Анри Барбюс, и они вели долгие беседы о жизни, о творчестве, о коммунизме…
…От Антиба до Ниццы сплошная вереница машин… Пробка. Движение со скоростью пешехода…
Ночная Ницца издалека встречает нас огнями…
Английская набережная, эспланада, описанная в сотнях романов… Дворцы, в которых живут американские миллионеры. Отель «Соединенные Штаты». Витрины. Кафе. Дама в роскошном лимузине, окруженная целым выводком разодетых (да, разодетых!) собак, покоящихся на мягких подушках. Огоньки яхт, мерцающие в далеком море…
А в десяти минутах ходьбы от Английской набережной, неподалеку от улицы, носящей имя автора «Misérables» («Отверженных»), — художник, малюющий на мостовой своеобразные аляповатые лубочные фрески из священного писания, чтобы заработать несколько франков… И бледные, изможденные девушки, часами стоящие у витрин и глядящие на вас голодными, умоляющими глазами…
Рабочий, видимо электромонтер, в синем комбинезоне. Загорелое усталое лицо. Из верхнего кармана выглядывает газета. Знакомый красочный заголовок «Юманите — Диманш». На плече стремянка. В руке, большой узловатой руке, моток проводов, связка ламп. Он спешит. Может быть, в роскошном отеле «Соединенные Штаты» испортилось электричество в танцевальном зале. А на улице Массена на стене дома, где запрещено развешивать афиши, огромная надпись углем:
A bas la guerre!
A bas les impôts!
Vive le peuple!
(Долой войну! Долой налоги! Да здравствует народ!)
Это совсем свежая надпись… Ее не мог видеть Александр Герцен, когда сто десять лет назад проходил по улице Массена, когда он писал из Ниццы А. А. Чуми-кову (9 августа 1851 года): «Насколько вся образованная часть Франции развращена, гнусна и не имеет никакого будущего, настолько велики пролетарии и даже крестьянин… Французский народ —… армия коммунизма…
…Но les faubouriens Антония и Марсо[3], но лионский Croix rousse[4], но gamin[5] и voyou[6] — вот истинные надежды истории и человечества. Коммунизма бояться нечего, он же неотвратим, это будет истинная ликвидация старого общества и введение во владение нового…»
И еще: «веры в торжество революции я не имею, но она может восторжествовать, особенно при помощи этого элисейского шута…»
Тогда в письме Герцена речь шла о «хозяине» Елисейского дворца президенте Луи Наполеоне Бонапарте, будущем императоре Наполеоне III. Тогда…
«… Победа реакции вызовет через поколение такой отпор и такой разгром, о каком мы и не мечтали…»
А еще ранее (1848 г.):
«Будущность Франции —…блузник, столяр, плотник, каменоделец, потому что единственное сословие во Франции, которое доработалось до некоторой ширины политических идей, которое вышло вон из замкнутого круга понятий… это люди, до которых коснулось влияние будущего… Что за мощный парод, который, несмотря на то, что просвещение не для него, что воспитание не для него, несмотря на то, что угнетен работой и думой о куске хлеба, силой выстраданной мысли до того обошел буржуазию, что она не в состоянии его понимать, что она со страхом и ненавистью предчувствует неясное, но грозное пророчество своей гибели — в этом юном бойце с заскорузлыми от работы руками…»
Когда это написано? В тысяча восемьсот сорок восьмом году, до Парижской коммуны или в тысяча девятьсот сорок восьмом году, когда начался решительный пересмотр традиций Сопротивления и было составлено новое правительство, без коммунистов, или в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, после алжирского путча?..
А замечательный образ юноши, водрузившего знамя на баррикаде и запевшего «тихим, печально-торжественным голосом «Марсельезу»; все работающие запели, и хор этой великой песни, раздавшейся из-за баррикад, захватывал душу…»
…Днем мы проехали по всему побережью — от Ниццы до Ментоны… Мы были в казино Монте-Карло. В роскошном чопорном зале для миллионеров, где ставки от миллиона франков и выше, вокруг зеленых столов сидели игроки высшего калибра и холодно следили за шариком рулетки, стремившимся к цифре, означающей для них новые миллионы или разорение.
Сидели молча, почти бесстрастно. Только в глубине глаз зажигался и гаснул огонек беспокойства и алчности.
Сидели старухи со старомодными ридикюлями и молодящиеся дамы, сверкающие ожерельями, и лощеные джентльмены с двойными подбородками, и развлекающиеся беззаботные американцы в мешковатых костюмах, и тучные самодовольные федеральные немцы.
Так было и сто лет назад, во времена Герцена.
А в соседнем, «бедняцком», более людном и более шумном зале можно было ставить двадцать, десять, даже пять франков.
Но с какими сомнениями, переживаниями, дрожью пальцев вынимались эти пять франков из сумочек и портмоне. Как горели глаза, прикованные к скользящему шарику!.. Делайте вашу игру!.. Игра сделана!..
И тучный усатый крупье собирает лопаточками фишки. И опять надо решать — поставить ли еще пять франков… Может быть, последние. И опять делать какие-то сложные расчеты и ставить не на 13 или 14, а на границу трех цифр… Меньше выигрыш, но больше шансов.
…А в самом первом зале больше всего народа. Там нет ни карт, ни рулетки. Там можно бросить в щель автомата только один франк, а выиграть пять и десять. А можно пробросать и пять и десять франков и не выиграть ничего. Счастье. Слепое счастье. Как трудно угнаться за ним…
Рядом со входом в казино, неподалеку от парка «Самоубийц», — продажа и покупка драгоценных камней баснословной цены.
За углом, остерегаясь полицейских, старик с пустыми глазами просит «одолжить» ему один франк… Последний франк-на счастье.
Какая страшная и пустая жизнь в этом княжестве Монако, над ослепительным, сверкающим серебряно-голубым морем, где развеваются белые паруса яхт владетельного князя Гримальди и миллионера Онассиса. Dolce vita… Сладкая жизнь…
По дороге из Монако, прямо над морем, — опять немецкий дот с хмурыми щелями амбразур, с перечеркнутой мелом свастикой и надписью: «Никогда больше!..»
…Вечером в Ницце мы поднялись на холм, где в большом парке расположено старое кладбище, где в «русском секторе» покоится прах Александра Герцена.
