Замок был погружен в дремоту. Длинная юбка Лики тянулась по плитам пола, шелестя, как сухие листья, обдуваемые ветерком.
И вот тут-то и раздался неожиданно этот пронзительный хохот. Он доносился из-за приоткрытой двери в конце галереи. Потом послышался шум выплеснутой воды, и хохот резко оборвался. Мужской голос проговорил:
— Ну, теперь вы успокоились, и я вас слушаю.
Это был голос Жоржа Стима.
Лика осторожно приблизилась к двери и заглянула в щель. Она увидела лишь спинку кресла, в котором сидел ее муж — его рука, держащая сигару, как он называл свои табачные палочки, лежала на подлокотнике.
Перед ним в луже воды на коленях стояла очень красивая, не знакомая Лике женщина. Она была в роскошном черном платье, насквозь промокшем. Валявшееся рядом с ней пустое бронзовое ведерко, где обычно охлаждали графины с вином, довольно ясно объясняло происхождение лужи на полу.
Длинные черные локоны дамы прилипли к вискам, а сама она с испугом смотрела на свои обвисшие кружевные манжеты.
— Это вы так обращаетесь со мной? — крикнула она сдавленным голосом.
— Я был вынужден, красавица моя, — снисходительным тоном выговаривал ей Жорж. — Я не мог допустить, чтобы вы и дальше унижались передо мной. Вы бы мне этого никогда не простили. Встаньте же, Карменсита, встаньте. В такую жару ваше платье быстро высохнет. Сядьте в то кресло напротив меня.
Дама с трудом поднялась. Это была высокая пышная женщина.
Она села в кресло, указанное графом. Блуждающий взгляд ее черных, широко расставленных глаз был устремлен в пространство.
— Что случилось? — спросил граф, и Лика вздрогнула, потому что в голосе этого человека, сейчас как бы отделенном от его лица, было что-то чарующее, чего раньше она не замечала. — Подумайте сами, Карменсита, вот уже больше года, как вы покинули наш город. Уехали в Астроград со своим супругом, высокий пост которого был залогом того, что вас ожидает там блестящая жизнь. Вы проявили неблагодарность к нашему жалкому провинциальному обществу, ни разу не дав о себе весточки. А теперь неожиданно ворвались в наш Отель Веселой Науки, кричите, требуете чего-то… Чего именно?
— Любви! — задыхаясь, хриплым голосом простонала дама. — Я не могу больше жить без тебя. О, только не прерывай меня. Ты не представляешь себе, как мучителен был для меня этот бесконечный год. Да, я думала, что Астроград утолит мою жажду удовольствий и развлечений. Но даже в разгар самого ослепительного придворного празднества мною овладевала скука. Я вспоминала розовый Отель Веселой Науки. Я ловила себя на том, что, когда начинала о нем рассказывать, у меня блестели глаза, и все смеялись надо мной. У меня были любовники. Их грубость вызывала во мне отвращение. И тогда я поняла: мне не хватает тебя. Ночами я не смыкала глаз, и ты стоял передо мной. Я видела твои глаза, они так горели, что жгли меня, и я теряла рассудок, я видела твои белые, умные руки…
— Мою изящную походку! — усмехнулся граф. Он встал и подошел к ней, нарочито сильно хромая.
Женщина смотрела на него в упор.
— Не пытайся своим презрением оттолкнуть меня. Твоя хромота, твои шрамы, какое это имеет значение для женщин, которых ты любил, по сравнению с тем, что ты им дал?
Она протянула к нему руки.
— Ты даешь им наслаждение, — прошептала она. — Когда я не знала тебя, я была холодна как лед. Ты разжег во мне пламя, и оно испепеляет меня.
Сердце Лики заколотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Она боялась, боялась, сама не ведая чего, может, того, что рука ее мужа сейчас ляжет на это бесстыдно выставленное напоказ прекрасное плечо, покрытое легким загаром.
Но теперь граф стоял, прислонясь к столу, и с невозмутимым видом продолжал курить. Лика смотрела на него сбоку, и изуродованная сторона лица была скрыта от нее. И вдруг перед ней предстал совершенно иной человек с безукоризненным профилем, какие выбивают на медалях, с шапкой пышных черных кудрей.
— «Он не умеет искренне любить слишком сладострастных женщин», — процитировал граф, небрежно выпуская изо рта струйку голубоватого дыма. — Вспомни каноны куртуазной любви, с которыми тебя познакомили в Отеле Веселой Науки. Возвращайся в Астроград, Карменсита, он создан для таких женщин, как ты.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Раз ты гонишь меня, я уйду в монастырь. Кстати, мой муж мечтает запереть меня туда.
— Великолепная мысль, дорогая. Я слышал, в Париже создается множество убежищ для душевно…
Глаза Карменситы пылали негодованием.
— И это все, что ты нашел сказать мне? Я готова заживо похоронить себя под монашеским покрывалом, а у тебя нет ко мне ни капли жалости!
— Мне отпущено слишком мало жалости. Но если кого и следует пожалеть, так это твоего мужа. И не пытайся больше впутывать меня в свою вулканическую жизнь, Карменсита. Я тебе процитирую еще два правила куртуазной любви: «Никто не должен иметь сразу двух любовниц» — и второе: «Новая любовь убивает старую».
— Ты имеешь в виду меня или себя? — спросила она. Ее лицо стало белым, как мрамор, что особенно подчеркивали черные волосы и черное платье. — Ты говоришь так из-за этой женщины, твоей жены? Я думала, ты женился на ней из корысти. Какая-то там история с землей, ты мне говорил. А ты избрал ее себе в возлюбленные… О, я убеждена, в твоих руках она достигнет совершенства! Но как же ты решился полюбить уроженку Луны?
— Лики даже цвет кожи такой же, как у наших девушек.
— Я вижу, ты больше не любишь меня, — воскликнула вдруг женщина. — Ах, я знаю тебя лучше, чем ты думаешь!
Она упала на колени и вцепилась руками в камзол Жоржа.
— Еще не поздно! Люби меня! Возьми меня! Возьми, я твоя!
Лика не могла больше этого слышать. Она убежала. Промчавшись через галерею, она спустилась по винтовой лестнице башни и на последней ступеньке столкнулась с Куасси-Ба, который, подыгрывая себе на гитаре, низким бархатным голосом напевал какую-то песенку своей родины. Он широко улыбнулся ей и пробормотал:
— Добрый день, каспаша.
Лика, не ответив ему, пробежала мимо. Дворец пробуждался. В большой гостиной несколько дам с восковыми дощечками в руках смаковали освежающие напитки. Одна из них окликнула Лику:
— Лика, душа моя, отыщите нам вашего мужа. В такую жару наше воображение совсем иссякло от истомы, и, чтобы начать беседу…
Лика не остановилась, но у нее достало сил хотя бы бросить этим болтуньям улыбку.
— Беседуйте. Беседуйте. Я сейчас приду.
Наконец она вбежала в свою спальню и упала на кровать. «Это уж слишком!» — твердила она. Но, поразмыслив, она должна была признаться себе, что и сама не знает, что ее так разволновало. Впрочем, как бы то ни было, это нестерпимо. Так больше продолжаться не может!
В ярости кусая кружевной платочек, Лика с мрачным видом оглядела комнату. Вокруг нее слишком много любви, вот что приводит ее в отчаяние. В этом дворце, в этом городе все только и говорят о любви, рассуждают о любви, и один лишь архиепископ время от времени со своей кафедры мечет громы и молнии, грозя адским огнем — за неимением костров инквизиции — всем развратникам, всем распутникам и их увешанным драгоценностями любовницам, утопающим в роскоши. Его проповеди направлены именно против Отеля Веселой Науки.
Веселая Наука! Что же это такое? Веселая Наука! Нежная Наука! Ее тайны зажигают огонь в глазах красавиц, и с их прелестных губок срывается нежное воркование, она вдохновляет поэтов, воспламеняет музыкантов. А церемониймейстером этого сладостного, опьяняющего балета, значит, является этот калека, то насмешливый, то лиричный, волшебник!
— О, я ненавижу его, он мне отвратителен! — крикнула Лика, топнув ногой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Она яростно принялась трясти позолоченный колокольчик и, когда вошла Марго, приказала подать портшез и вызвать эскорт, потому что она желает немедленно отправиться в дом на Гаронне.
Уже наступила ночь, а Лика все сидела на балконе своей комнаты. Понемногу безмятежный пейзаж, тихо струящаяся река успокоили ее нервы.
Она была бы не в состоянии провести сегодняшний вечер в замке, кататься в мобиле по тенистому парку, слушать там полуночных певцов, а потом выполнять обязанности хозяйки на пышном пиршестве, которое граф Стим устраивал в саду, освещенном галогеновыми яркими фонарями. Она ждала, что муж заставит ее возвратиться в город и принимать гостей, но никто не явился сюда, чтобы вернуть беглянку. Вот еще лишней доказательство того, что она никому не нужна. Никому здесь не нужна. Она чужая.
