— Боятся немного. Да, они предполагают, что Гитлер может скоро напасть на англичан, но все еще надеются на вмешательство потусторонних сил. — Арман вздохнул и снял пиджак. Он казался усталым, разочарованным и внезапно постаревшим. Он напоминал Лиане воина, готового к битве, но никому не нужного, потому что битвы нет. Ей стало жаль его. — Не знаю, Лиана. Может быть, это все химеры, может быть, только плод моего воображения, а на самом деле все по-другому. Возможно, я слишком давно жил за границей.
— Нет, дело не в этом. Сейчас трудно понять, кто прав. Возможно, ты в большей степени умеешь предвидеть события, чем они. А может быть, они уже так привыкли к военной угрозе, что попросту ее не замечают. Они думают, что война так и не начнется.
— Время покажет.
Она кивнула и тихо покатила поднос с посудой.
— Постарайся хотя бы на сегодняшний вечер выкинуть все из головы. Ты принимаешь все так близко к сердцу.
Потом она слегка помассировала ему шею, после чего он разделся, лег в постель и скоро забылся тяжелым сном. Но Лиане не хотелось спать, и она еще долго тихо сидела в гостиной. Она по-прежнему немного скучала по кораблю, хотелось выйти на палубу и любоваться спокойным морем. Внезапно она почувствовала, что уехала далеко от дома. Хотя она знала Париж неплохо — она часто бывала здесь с Арманом, все же теперь это было не то. Париж еще не стал ей родным. Они жили не в доме, а в гостинице, у нее не было тут друзей. Эта мысль напомнила ей о Нике. Как там дела у Бернхамов? Казалось, прошли годы с той минуты, когда они разговаривали, стоя на палубе. А ведь это было всего два дня назад. Она вспомнила, как Ник просил ее звонить, когда ей понадобится друг, но в то же время Лиана сознавала, что вряд ли это правильно. Это возможно на корабле, но здесь она — жена Армана и не имеет права заводить дружбу с мужчиной.
Когда она вернулась в спальню, там царило безмолвие, лишь слышалось тихое похрапывание Армана, спавшего на большой широкой кровати. Возможно, хоть он и разочарован, все обернется к лучшему. Может, раз положение в Париже не такое отчаянное, как сначала предполагал Арман, они смогут видеться чаще? Лиана обрадовалась этой мысли. Вдруг у них найдется время для прогулок по Булонскому лесу, в саду Тюильри, и может быть, они даже смогут вместе пройтись по магазинам… покататься с девочками на лодке. Ободренная такими перспективами, Лиана легла в постель и выключила свет.
Глава одиннадцатая
Хиллари вошла в дом на авеню Фош в сопровождении шофера, едва переставлявшего ноги под тяжестью семи больших коробок от Диора, мадам Грэс и Балансиаги — не считая еще нескольких небольших свертков. Она провела вполне приятный день, и вечер обещал быть не хуже, ведь Ник все еще сидел в Берлине.
— Оставьте здесь, — небрежно бросила она шоферу через плечо, но, заметив непонимание на его лице, застонала и указала на стул: — Ici.
Он как можно аккуратнее устроил коробки на стуле в просторной отделанной мрамором прихожей, где с потолка свисала огромная хрустальная люстра. Это был красивый дом, он очаровал Ника с первого взгляда. Хиллари — несколько меньше. Вода в ванной всегда оказывалась недостаточно горячей. Душа вообще не было, в комнатах полно комаров, и вообще она считала, что куда лучше было бы остановиться в «Ритце». Слуги, которых Ник нанял через агентство, ей не нравились. Они едва говорили по-английски. И вообще она целые дни напролет жаловалась на жару.
Они жили в Париже уже почти месяц, и Хиллари была вынуждена констатировать — в это время года в Париже не слишком скучно. Все в один голос утверждали, что летом тридцать девятого, впервые после Мюнхена, нагнавшего тоску, стало по-прежнему весело. Теперь, словно в отместку за прошлое, повсюду устраивали костюмированные балы и званые обеды — чтобы никто не скучал. Несколько недель назад граф Этьен Бомон давал костюмированный бал, куда гости должны были явиться в костюмах персонажей из пьес Расина, и Морис де Ротшильд, желая привлечь к себе внимание, прибыл в тюрбане, к которому приколол знаменитые бриллианты своей матушки, и с драгоценностями работы Челлини на ленте. Леди Мендл принимала в Версальском саду семьсот пятьдесят человек, там было и три слона, чтобы гостям было о чем поболтать и на что посмотреть. Но все эти приемы затмил праздник у Луизы Мейси — для этого случая она сняла знаменитый отель «Сале», обставила его бесценной мебелью, оборудовала дополнительной сантехникой и передвижной кухней. В залах горело несколько тысяч свечей На этот прием всем гостям «приказали» явиться в диадемах и дорогих украшениях, и, как ни странно, все подчинились.
Хиллари удалось взять напрокат тиару от Картье и эффектное украшение из десяти изумрудов по четырнадцать карат каждый, обрамленных россыпью хорошо отделанных бриллиантов. Едва ли у нее оставалось время скучать, и все же наслаждалась Хиллари не по-настоящему. Но теперь она придумала, как провести оставшуюся часть лета. Если повезет, она еще до возвращения Ника из Берлина сбежит с несколькими бостонскими друзьями на юг Франции.
С тех пор как они обосновались в Париже, Ник повел себя так, что Хиллари становилось не по себе. Он продолжал придерживаться той линии поведения, которую приобрел во время плавания. Он держался холодно и отстраненно, хотя и подчеркнуто вежливо — теперь дела Хиллари его не волновали. Лишь изредка он требовал ее присутствия — обычно во время деловых обедов или просил пригласить жену какого-нибудь промышленника на чай. Но со всей ясностью дал понять, чего ждет от нее, при этом Хиллари обнаружила, что это новое отношение Ника нравится ей куда меньше, чем то, что было раньше. В прежние времена он отчаянно старался угодить ей, это рождало в ней чувство вины, и она начинала ненавидеть мужа. Теперь же она стала для него не дороже дверного молотка, и это ее злило не на шутку. Прошла лишь неделя со дня их приезда, а Хиллари уже решила, что его пора проучить. Он не имеет никакого права выбрасывать ее, как пару старых бальных туфель, всякий раз после того, как она понадобилась ему для делового обеда. Она ему не цирковой медведь, который пляшет на потеху гостям, и вообще жизнь в Париже — у нее в печенках. Вот когда он уедет на неделю, она осуществит свои собственные планы.
Она прошла в отделанную резными панелями библиотеку с нагоняющим тоску обюссонским" гобеленом на стене и выглянула во двор. Джонни играл с няней и щенком, которого ему купил Ник, — на вкус Хиллари этот маленький терьер слишком громко тявкал. Вот и сейчас — лай и смех, врываясь в окно, раздражали ее. От хождения по магазинам в такую жару у Хиллари разболелась голова. Вяло бросив шляпку на стул, она стянула перчатки и направилась к бару, скрытому за деревянными панелями, но внезапно остановилась как вкопанная, услышав голос за спиной:
