после охоты. Держать ради одного тебя этих тварей под замком ещё куда ни шло, но если таких, как ты, станет слишком много… хватит пока и десятерых командиров.
– Нас недостаточно, чтобы защитить всю Рдзению.
– Будем решать, может, в следующем году наймём больше людей.
– Сам знаешь, у нас не хватает на это средств.
Судя по звукам, Гжегож, кажется, похлопал Георгия по плечу.
– Не унывай. Королева хочет вступить в новый торговый союз. Он должен принести неплохие доходы в казну. Будет тебе и стена…
Голоса приблизились, зазвенел металл, точно кто-то подбирал из связки подходящий ключ.
Белый метнулся к своему укрытию.
– И новые Охотники, – продолжил Гжегож.
Дверь открылась. Белый затих, дожидаясь, когда эти двое уйдут. И, даже не выглядывая из своего укрытия, он ощутил чёрную пустоту, засевшую в груди главы Охотников. Кем бы он ни был, он, кажется, поглощал золотую силу точно так же, как делали это Во́роны, забирая посмертки. Только если они собирали их ради госпожи, то Георгий ей питался. И это делало его куда более опасным и омерзительным, чем любой из братства Воронов.
Шаги Гжегожа и Георгия вскоре затихли, но ощущение пустоты и холода никуда не ушло. Как будто тьма, скрывающаяся в Охотнике, оставила невидимый след в пространстве.
Белый наконец выбрался из укрытия, огляделся. И, несмотря на своё отличное зрение, почувствовал себя почти слепым. Эта пустота точно тянулась к нему, заслоняя глаза чёрной пеленой.
Он поднялся на пару ступеней, держась рукой за стену. Зрение подвело его. И чуйка тоже. Тяжёлый удар обрушился прямо на затылок.
Сколько раз за последнее время он ударялся головой?
По вискам раз за разом точно бил стальной молоток. Белый поморщился, приподнимаясь.
Руки утопли в чём-то горячем, колючем. Он поднял ладонь к глазам и увидел, как с руки посыпался пепел. Пепел…
Яблоневый сад вокруг был мёртвым. Безлюдным. Его давно покинули, уничтожили, и ничего не осталось от былого пышного цветения, но чёрно-серые стволы до сих пор тлели, сверкая алыми искрами. Внутри их всё ещё пожирал огонь.
И земля тоже была раскалённой, словно под садом лениво переворачивался огромный огненный змей.
Только огонь, пепел и дым.
Глаза щипало, и Белый протёр лицо рукавом, огляделся, присаживаясь.
Он никогда не видел этого сада. Если поначалу казалось, что это уничтоженное поместье Буривоев, то быстро стало ясно, что место это находилась совсем не в Старгороде.
И стоило осознать это, как в глаза бросился череп на ветви яблони напротив. Ладушка… она смотрела своими пустыми глазницами прямо на Белого, словно ждала чего-то… или пыталась сказать…
– Войчех…
Он приподнялся. Ноги проваливались в толстый слой пепла, точно он шёл по перине. И всё вокруг – чёрные голые деревья и бесконечный сад, утопавший в дыме, – расплывалось по краям зрения. Чёткой оставалась только яблоня впереди. Только Ладушка.
Долго, бесконечно долго, словно целую вечность, Белый шёл к ней, но она будто вовсе не приближалась. И череп усмехался, хохотал. Белый сжал челюсти.
– Чтоб тебя Пустошь забрала, – процедил он сквозь зубы.
– Войчех, – шепнули на ухо, – ты уже здесь…
Он резко оглянулся. Никого, только дым и пепел.
И вот перед ним уже яблоня. И Ладушка. Совсем рядом, прямо перед его лицом. Он почти уткнулся носом в дыру посреди черепа, где когда-то был нос.
– Что тебе надо?
– Войчех, – окликнули его в стороне.
На мгновение ему показалось, что это кормилица. Но нет. Эта девушка была ему незнакома. Совсем юная, бледная, в одной рубахе, залитой кровью внизу живота. Кровь была совсем свежей, ещё сочившейся, блестящей, пахнувшей так знакомо, так дурманяще. Кто-то совсем недавно умер, и след его посмертков ощущался свежо и сладко.
– Кто ты?
– Я была девой…
– Что?
Он задал вопрос, и тут же взгляд снова скользнул ниже, к подолу. Была девой. Конечно. Она недавно родила. Видимо, это смерть её младенца так остро ощутил Белый.
Прежде она была девой.
– После я стала матерью…
– Какие-то загадки, – нахмурился Белый и вдруг подумал, что толком не может разглядеть лица роженицы. Даже неспособен точно сказать, светлые у неё волосы или тёмные. Взгляд не мог задержаться на ней, скользил куда-то сквозь неё.
– И оплакала своих детей…
Каждого из них.
Искажённые тени тех, кто бродил по саду, мелькнули меж чёрных стволов. Безликие, бездушные, безголосые, они открывали рты, не в силах издать ни звука.
Белый затряс головой, схватился за неё руками, пытаясь прогнать морок.
– Какого лешего тут творится? Ты кто, на хрен, такая?
И резкая, оглушительная, точно удар колокола, боль вдруг повалила его на колени. Он рухнул на землю, закрываясь руками.
– Мои дети уходили, но оставались со мной. А я навечно оставалась с детьми…
Голос кружил вокруг, рассыпаясь на осколки, он шуршал в пепле, утопал в дыму и шипел, вздымаясь в небо вместе с искрами тлевших яблонь.
– Я останусь и с тобой, мой сынок…
– Что? – щурясь от рези в глазах, Белый поднял голову и наконец взглянул женщине в лицо. Но лица у неё не было.
– А ты останешься со мной. Навсегда. Смерть нас не разлучит…
От неё тянуло холодом, и Белый увидел, как его вырвавшееся дыхание обратилось в клубок пара.
– Смерть сделает нас одним целым.
И, точно испуганный ребёнок, не в силах встать, Белый отполз назад. Под ним сверкнуло нечто яркое. Там, где он прополз и разворошил пепел, заалело нечто. И он руками скорее начал грести, пока не увидел потемневший, покрытый золой маковый цветок.
Всё вокруг было покрыто маками. Как и волосы женщины перед ним.
Он наконец разглядел Ворону.
Бледная, юная, нагая. Она ничуть не изменилась.
Только длинные чёрные волосы, усыпанные маками, оказались слишком длинными, чего не было при жизни.
– Мне было одиноко, братец, – произнесла она. – Но теперь мы будем вместе.
– Иди к лешему, сука! – Он схватился за нож на поясе, выпрямился, как Ворона вдруг ударила его ногой в грудь.
И Белый повалился назад, провалился вниз, рухнул на спину. Он оказался в могиле. В свежей могиле. А рядом, прижавшись к нему, лежала Ворона.
– Не оставляй меня, братец, – пропела она, заглядывая ему в глаза. У неё вместо глаз зияли теперь чёрные звёзды.
Он не успел ничего ни сказать, ни сделать. На краю могилы показалась матушка. В руках она держала лопату.
– Плоть – земле, – проскрежетала старуха.
И горсти чёрной как уголь земли посыпались на них. Белый подскочил, рванул к краю могилы, подпрыгнул, попытался ухватиться, но сзади его потянули за плечи, а сверху прямо на голову обрушилась земля. Она всё сыпалась, сыпалась и сыпалась, придавливала его все ниже, пока
