— Для меня тоже, — со смущенной улыбкой признал он.
Эдит переводила взгляд с одного на другого.
— Что вы такое говорите? — поразилась она. — «Он»?
Бартоломью взглянул на Ричарда.
— Ты видел его в лицо? — спросил он.
Тот кивнул.
— Да, но как он здесь оказался? Где Филиппа?
— Кто же это был, если не Филиппа? — недоуменно спросила Эдит.
— Жиль Абиньи, — ответили Бартоломью и Ричард в один голос.
VII
Бартоломью выглядывал в окно уже по меньшей мере десятый раз с тех пор, как Стэнмор со своими людьми пустился в погоню за Абиньи.
— Может, это с самого начала был Жиль, а ты просто перепутал его с Филиппой? — предположил Ричард.
— Я целовал ее, — сказал Бартоломью. Увидев, как брови племянника поползли вверх, быстро добавил: — И это была Филиппа, поверь мне.
Ричард не спешил сдаваться.
— Но ты мог обознаться, ты ведь не выспался, и потом…
— У Жиля растет борода, — пояснил Бартоломью терпеливо, что далось ему нелегко. — Поверь мне, Ричард, я бы заметил разницу.
— Ладно. Но тогда что, по-твоему, происходит? — осведомился Ричард. — Я тут голову сломал в поисках ответов, а ты на все отвечаешь, что это ерунда.
— Я не знаю, — сказал Бартоломью, глядя в огонь.
Он видел, что Ричард наблюдает за ним, и пытался взять себя в руки. Он попросил племянника рассказать ему обо всем, что произошло с тех пор, когда десять дней назад он оставил Филиппу у Стэнморов, — для того, чтобы привлечь мальчишку к делу и чтобы четко уяснить последовательность событий.
Филиппа заболела практически сразу же после его ухода, и две ночи, что она лежала в жару, при ней безотлучно находилась либо Эдит, либо кто-то из прислуги. На утро третьего дня болезнь отступила, хотя девушка, разумеется, была еще очень слаба. Вечером она попросила вуаль и заперлась в комнате, а на следующий день ограничила все сообщение с внешним миром записками. Эдит не сохранила ни одной из них, поэтому Бартоломью не мог судить, были они написаны рукой Филиппы или ее брата. Никто не знал наверняка, кто жил в доме Эдит по меньшей мере семь последних дней — Филиппа или Жиль.
Ричард с беззастенчивым юношеским любопытством спрятался за сундуком в коридоре, чтобы хоть одним глазком поглядеть на девушку, когда она выйдет забрать поднос с едой, который ей оставляли у двери. Даже сейчас он не мог сказать, кем был тот человек, плотно закутанный в плащ и вуаль, — мужчиной или женщиной.
Повествование Ричарда ввергло Бартоломью в задумчивость. Что происходит? Жиль вел себя странно с тех самых пор, как умер Хью Стэплтон. Неужели он совершенно обезумел и затеял какой-то дьявольский план, чтобы лишить Филиппу возможного счастья из-за того, что он лишился своего? Неужели он где-то спрятал ее, полагая, что с ним она будет в большей безопасности? Или он желал ей зла?
Ричард с Бартоломью тщательнейшим образом обыскали чердачную комнатку, но не обнаружили ничего, что могло бы дать им хоть какой-то ключ к разгадке. Нашлись несколько предметов одежды, одолженных девушке Эдит, и вышивка — и все. При комнатке имелась собственная уборная, сообщавшаяся непосредственно со рвом, но не было ничего, что указало бы, давно ли Жиль притворялся Филиппой.
Бартоломью напряженно думал. Не было никакой надежды на то, что Абиньи вернется в колледж, если существует возможность встретить там Бартоломью. Он будет скрываться где-нибудь в другом месте, так что Бартоломью придется обойти все излюбленные местечки Абиньи — задача, учитывая его разгульную жизнь, пугающая. У Абиньи была уйма друзей и знакомых, его знали буквально в каждой кембриджской таверне, несмотря на тот факт, что университетским преподавателям не разрешалось часто бывать в подобных заведениях. Компанию Абиньи составляли люди не того рода, какие могли бы прельстить самого Бартоломью — шлюхи и самые отъявленные буяны города. Пожалуй, лучше всего расспросить о подобных местах Грея, цинично подумал Бартоломью; в конце концов, он сам говорил, что знает Абиньи.
Шум во дворе заставил Бартоломью вновь вскочить на ноги. Ричард бросился из дома навстречу отцу; Бартоломью и Эдит последовали за ним.
— И след простыл, — с досадой сказал Стэнмор. — Мы встретили торговца индульгенциями, который ехал из Грейт-Черстерфорда. Он сказал, что видел всадника на серой кобыле, который несся к лондонскому тракту, будто за ним гнались черти. Мы еще несколько миль проехали, но сейчас он должен быть уже далеко. Даже если его лошадь захромает или устанет, он может сменить ее по дороге. Прости, Мэтт. Он ушел.
Бартоломью ничего другого и не ожидал, но все же расстроился. Он хлопнул Стэнмора по плечу.
— Все равно спасибо тебе за попытку, — поблагодарил он.
— Бедный Стивен, — сказал Стэнмор, поручая своего скакуна конюху. — Он был привязан к этой кобылке. Да еще и лучший его плащ увели! Думаю, придется одолжить ему один из моих, пока он не обзаведется новым.
Бартоломью медленно вернулся в дом. Стэнмор был прав. Абиньи выиграл время и уже удалился на безопасное расстояние. Если он наймет свежую лошадь, изменит маскировку и присоединится к группе путников, как это делалось обычно, вряд ли Бартоломью сможет когда-либо отыскать его следы. Лондон — огромный котел домов и людей, выслеживать там Абиньи — все равно что искать иголку в стоге сена.
Эдит положила руку ему на локоть.
— Ничего не поделаешь, — сказала она. — Переночуй сегодня здесь, а завтра Освальд отвезет тебя в город.
Бартоломью покачал головой, пытаясь не сравнивать теплый и уютный дом сестры со своей холодной каморкой в Майкл-хаузе.
— Мне нужно вернуться к вечеру. Колет повредился умом, и мне надо многое сделать.
— Тогда выпей хотя бы подогретого вина перед уходом, — предложил Стэнмор.
Не успел Бартоломью возразить, как зять ухватил его за руку и повел по каменной лестнице в гостиную. Ричард двинулся следом. В камине ровно горел огонь, шерстяные половики, расстеленные на полу, приглушали их шаги. Внезапный порыв ветра хлопнул ставнями, и Бартоломью поежился.
— Тебе понадобится помощь в городе, — сказал Стэнмор. — Оставайся у нас на ночь, потолкуем, что нужно сделать.
Бартоломью улыбнулся этой уловке зятя. Все знали, что он перенапрягся в свой первый день на ногах. Он сам крайне неодобрительно отнесся бы к подобному поведению любого своего пациента, и Эдит была права, когда говорила, что сегодня ночью он уже ничем не сможет помочь Филиппе. Он уселся перед огнем и кочергой поворошил дрова в камине. Ричард подтащил свою скамеечку поближе, а Стэнмор опустился в большое дубовое кресло, покрытое подушками и шкурами. Некоторое время никто не произносил ни слова.
— Как в Трампингтоне обстоит дело с болезнью? — поинтересовался Бартоломью после паузы, протягивая руки к огню.
— Двадцать три умерших, — отозвался Стэнмор, — и еще двое, скорее всего, к ним добавятся. В воскресенье умер наш священник, и один из гилбертинских каноников живет здесь, пока ему не найдут замену. — Он устало покачал головой. — Что происходит, Мэтт? Священники говорят, что это кара Божья, но они сами мрут точно так же, как и те, кого они обвиняют в грехах. Врачи ничего не в силах поделать. Когда Эдит и Филиппа заболели, я послал за Грегори Колетом, поскольку ты тоже был болен. Он велел мне засунуть им в рот раскаленные щипцы, чтобы вытащить бесов. Когда я попросил его сделать это, потому что так беспокоился за Эдит, что согласился бы на что угодно, он отказался — сказал, мол, боится, что бесы могут овладеть им. Что это за медицина?
Бартоломью не сводил глаз с огня.
— Колет сошел с ума. Наверное, он повидал столько мертвых, что это его подкосило.
— Колет? — недоверчиво воскликнул Ричард. — Ну, нет! Он всегда казался таким… циничным.
— Может, именно поэтому ему и пришлось особенно тяжело, — сказал Бартоломью мрачно. — Я не могу его понять. И с чумой ничего не понимаю. Агата каждый день ходит среди зачумленных — и здорова; Фрэнсис Элтем и Анри д'Эвен заперлись в своих комнатах — и заболели. Старые и немощные цепляются за жизнь, а молодые и крепкие умирают за считаные часы. Одни выздоравливают, другие нет.
— Тогда, может быть, священники правы, — сказал Стэнмор. — Но почему они тоже умирают? Взять хоть Элфрита. Я слыхал, что он умер, а такого праведника поискать было.
— Он умер не от чумы, — сказал Бартоломью и тут же прикусил язык.
— То есть как? — удивился Стэнмор. — Майкл сказал, его унесла чума.
Бартоломью заколебался. Было бы огромным облегчением рассказать Стэнмору все, что ему известно, — о сэре Джоне, Элфрите, Августе, Поле и Монфише, о заговоре с целью ослабить Кембридж. Но были убиты люди, и, вероятно, на этом жертвы не кончатся: чума не предотвратила убийства Элфрита. Бартоломью не мог рисковать безопасностью Стэнмора из-за того, что ему захотелось поделиться с кем-то своими мыслями.
