За дверью раздался оглушительный грохот, и все трое подскочили. Майкл прислонился к стене, прижимая руку к груди и хватая ртом воздух. Грей таращился на дверь. Внезапно Бартоломью почувствовал что-то еще. Он приник к щели под дверью и тщательно ее исследовал. Сомнений быть не могло. В комнате Уилсона что-то горело!
Он с криком навалился на дверь, и в тот же миг изнутри понеслись обезумевшие вопли. Брат Майкл налег на дверь всем своим весом, и кожаные петли с жалобным скрипом поддались. Дверь распахнулась внутрь, и Бартоломью ввалился в комнату. Он схватил с сундука кувшин с водой и выплеснул ее на фигуру, корчащуюся на полу. Майкл с Греем срывали со стен гобелены, чтобы сбить огонь, языки которого пожирали половицы. Бартоломью краем роскошного шерстяного ковра загасил пламя, лизавшее Уилсона.
В считаные секунды все было кончено. Пожар, похоже, едва начался и потому не успел набрать полную силу. Грей обходил комнату, тщательно заливая вином и элем из запасов Уилсона пятачки, которые еще дотлевали. Они предотвратили то, что могло закончиться непоправимой бедой.
Бартоломью аккуратно развернул ковер. Одежда на Уилсоне в одном или двух местах еще дымилась, но огонь погас. Майкл помог Бартоломью взгромоздить мастера на кровать, и Мэттью начал осматривать его. Монах тем временем бродил по комнате, поднимал клочки обугленного пергамента, смотрел, как они рассыпаются у него в руках, и бормотал что-то о счетах колледжа.
Все остальные сбежались на шум посмотреть, что случилось. Первым появился Элкот, за ним Джослин Рипонский, отец Джером, Роджер Элингтон и незаболевшие коммонеры. При виде мастера, лежащего на постели в обгорелой мантии, и склонившегося над ним Бартоломью они остановились как вкопанные.
— Что вы натворили? — набросился на него Элкот.
Вмешался Грей, и Бартоломью восхитился его уверенностью и самообладанием.
— Я возвращался из пансиона Бенета и увидел в комнате мастера какое-то мерцание. Я испугался, что это пожар, и поднялся по лестнице, чтобы послушать у двери. Дымом не пахло, но я услышал чей-то плач. В этом плаче было столько боли, что невыносимо было слушать. Я побежал за доктором Бартоломью, поскольку подумал — вдруг мастер потерял рассудок, как бедный Грегори Колет, а доктор сможет ему помочь. Брат Майкл был с ним, поэтому он тоже пришел.
Бенедиктинец перехватил инициативу.
— Я не слышал плача, — сказал он, — только стоны. Потом что-то грохнуло — должно быть, мастер перевернул стол, а на столе стояла лампа. Хорошо, мы вовремя успели погасить огонь. Похоже, мастер жег документы. — Он протянул Элкоту горсть обугленных обрывков.
Тот с подозрением вступил в комнату. Пол был залит элем и вином, повсюду валялись горелые лохмотья пергамента.
— Зачем он стал жечь документы? — осведомился он. — Зачем перевернул стол? Он же тяжелый. Это не так-то просто.
— Возможно, мастер Уилсон упал на него, — сказал Бартоломью, поднимая глаза. — У него чума.
Элкот ахнул и выскочил из комнаты, на ходу прикрывая рот и нос краем одеяния.
— Чума? Но это невозможно! Он с самого начала был в своей комнате, до него никто даже не дотрагивался!
Бартоломью пожал плечами.
— И тем не менее у него чума. Сами посмотрите.
Элкот шарахнулся и растворился в группе студентов, которые сгрудились у порога. Бартоломью разогнулся.
— Все кончилось, — сказал он зевакам. — Был пожар, но теперь он потушен. Возвращайтесь в свои постели.
Он кивнул Грею, чтобы тот разогнал их. Элингтон и Джером с ужасом смотрели на обожженную ступню Уилсона, которая свисала с края кровати. Джослин нагнулся и поднял обгорелый клочок пергамента.
— Я слышал, от чумы сходят с ума. Бедняга. Он сжег счета колледжа!
Джослин взял под руки своих товарищей-коммонеров и мягко повел их прочь. Бартоломью подумалось, не был ли Джослин в прошлом солдатом, ибо пугающий вид торчащей ступни, красной и покрытой волдырями, оставил его на удивление невозмутимым.
Майкл закрыл дверь и встал за плечом Бартоломью.
— Как он? — спросил монах.
Бартоломью снова склонился, чтобы послушать сердце Уилсона. Оно билось все так же сильно, но раны были ужасны. Огонь перекинулся на край мантии и быстро добрался до пояса, прежде чем Бартоломью успел загасить его. Ноги Уилсона превратились в массу бесформенной почерневшей плоти и сочащихся сукровицей волдырей, а пальцы до сих пор были горячими на ощупь. В довершение всего у Уилсона обнаружились огромные нарывы под мышками, на шее и в паху. Один из них лопнул, и по обожженным ногам сочилась струйка гноя вперемешку с кровью.
— Он будет жить? — спросил Майкл, старательно отводя глаза от ног мастера.
Бартоломью отошел в сторонку на случай, если Уилсон в сознании и может его услышать.
— Нет, — сказал он. — Он умрет до исхода ночи.
Майкл взглянул на неподвижное тело Уилсона.
— Зачем он жег счета колледжа? — спросил он.
— Доказательства платежей людям, которых ему не хотелось выдавать? — пробормотал Бартоломью, не задумываясь о смысле.
— Подобные платежи нигде не записывают, — ехидно заметил Майкл. — Их производят с отдельных счетов, записи о которых любой здравомыслящий мастер держит лишь у себя в голове. Эти счета, — добавил он, взмахивая стопкой обгорелых пергаментов в воздухе, отчего на пол посыпался пепел, — ерунда. Здесь только записи о денежных делах колледжа. Ничего такого, что стоило бы жечь!
Бартоломью пожал плечами и снова занялся пациентом. Он полагал, что Майкл рассчитывал найти какие-то документы, относящиеся к злосчастному университетскому заговору. Уилсон лежал тихо, и Бартоломью смочил ему губы несколькими каплями воды, оставшимися на донышке кувшина. Обожженные ноги умирающего он накрыл чистой тряпицей, но не видел смысла в болезненном лечении, когда жить тому все равно оставалось несколько часов. Если он придет в сознание, можно будет дать ему снадобье, которое притупит боль.
Поскольку Грей все еще разгонял любопытных школяров, в кладовку за снадобьем Бартоломью отправился сам. В последнее время ему нечасто приходилось прибегать к столь сильным средствам — у больных чумой они чаще всего вызывали рвоту. Все подобные лекарства он держал в запертом сундучке в укромном углу каморки, а ключ обыкновенно носил на поясе. Сейчас он снял его и нетерпеливо склонился к замочной скважине. Но ключ не подошел. Он развернул сундучок к свету и оторопел.
Замок был взломан. Кто-то полностью сорвал его. С тошнотворным ощущением страха Бартоломью открыл ларец и заглянул внутрь. Он вел очень тщательный письменный учет этих средств — с датами, временем и количеством израсходованного снадобья. Все было на месте, за одним пугающим исключением. Бартоломью потрясенно смотрел на почти опустевший флакончик, где раньше был концентрированный опиат. Неужели это им отравили Элфрита? Недостающего количества определенно хватило бы, чтобы убить.
Бартоломью, помертвев, склонился над сундучком. Неужели это никогда не кончится? Может, Уилсон под покровом ночи прокрался в каморку Бартоломью и украл яд, чтобы убить Элфрита? Если убийца — Уилсон, недолго же он ждал расплаты. Пораженный бессмысленностью происходящего, Мэттью переложил несколько уцелевших крупинок белого порошка в пустой флакончик, сделал пометку в специальной книжечке и вернулся к мастеру.
Он велел Грею найти другой сундучок, чтобы переложить в него снадобья, и присел на постель Уилсона. Майкл отправился за всем необходимым, чтобы соборовать умирающего.
Бартоломью смочил тряпицу водой и протер лицо Уилсона. Ему бросилось в глаза, что даже на смертном одре тот умудрился сохранить напыщенный вид. Бартоломью отогнал эти жестокие мысли и еще раз обтер лицо больного; к его изумлению, мастер открыл глаза.
— Лежите спокойно, мастер Уилсон, — сказал врач, стараясь не думать о том, что этот человек, возможно, убил Элфрита. — Попытайтесь уснуть.
— Скоро я усну навсегда, — последовал еле слышный ответ. — Не пытайся обмануть меня, лекарь. Я знаю, что мне осталось совсем недолго.
Бартоломью не стал спорить. Он смочил пересохшие губы умирающего и протянул руку к снадобью, которое могло принести облегчение. Белая рука Уилсона жалко заколыхалась.
— Нет! Мне не нужны ваши зелья! — проскрипел он. — Я должен кое-что рассказать.
— Брат Майкл скоро придет, — сказал Бартоломью, снова затыкая флакончик пробкой. — Вы исповедуетесь ему.
— Я не хочу говорить с ним, — сказал Уилсон. Голос его окреп. — То, что я хочу сказать, я скажу вам одному.
По спине у Бартоломью побежали мурашки, и он задался вопросом, не собирается ли мастер признаться в убийстве. Рука Уилсона снова дернулась и накрыла руку Бартоломью. Того охватило отвращение, но руки он не отнял.
