Его глаза сверкали такой яростью, что у меня затрясся живот.
— Послушай это, Topolina (с итал. мышонок), — сказал он, и его голос был настолько тихим, настолько наполненным гравием, выкопанным со дна его каменного ядра, что я едва могла разобрать слова. — Если ты думаешь, что мое заключение помешает мне вернуть тебя, ты глубоко ошибаешься. Нам с тобой есть что обсудить, вещи, которые я надеялся вынести на свет сегодня утром. Но если ты настаиваешь на том, чтобы вести себя глупо… — Это слово ударило меня по лицу, но я продолжала дергать свои сапоги до колен, как будто не чувствовала его презрения, как отпечаток руки на своей щеке. — В следующий раз, когда я найду тебя, я прикую тебя наручниками к каждой ножке кровати и буду бить твою киску, пока ты не выплачешь все слезы, которые может предложить мне твое тело, а затем я трахну твою израненную, травмированную киску и намажу своей спермой порезы на твоей заднице. Затем, когда ты потеряешь способность мыслить или чувствовать, я заключу тебя в свои объятия и буду держать там, пока ты, черт возьми, не выслушаешь то, что я хочу сказать, — взревел он.
Но я уже торопливо тащила свой чемодан к двери, с трудом открывая ее, и медлила в дверном проеме, чтобы в последний раз жаждущим взглядом взглянуть на лорда в моей постели. Он сидел прямо, большие мышцы на его руках извивались веревкой под золотистой кожей, когда он натягивал наручники, его брюшной пресс был настолько четко выражен, что напоминал шахматную доску, ожидающую, пока мой язык и пальцы поиграют на ней.
При виде его у меня во рту пересохло. Он был сексуален и царственен, каким-то образом даже связан, лев, который, как известно, был в нескольких секундах от того, чтобы вырваться на свободу и сожрать вас целиком.
— Пожалуйста, — сказала я ему с тихим отчаянием. — Больше не приходи за мной. Я не хочу провести с тобой полжизни. Я не хочу быть твоей тайной или твоей рабыней. Я устала существовать во тьме, отпущенная в твою тень. Теперь я знаю, что заслуживаю света, и клянусь, Ксан, даже несмотря на то, что я не смогу справиться с этим — с тобой — если ты придешь за мной, я могу сдаться, и я никогда не буду удовлетворена тем, что ты можешь дать.
Александр уставился на меня, плотно сжав рот, прядь золотистых волос застряла на ресницах, но все, что он делал, это смотрел, как я медленно выхожу из открытой двери, а затем закрываю ее перед его лицом.
Я спала в самолете не потому, что была измотана и эмоционально истощена, а потому, что у меня болела спина каждый раз, когда я ерзала на своем месте, и я не могла перестать думать о красивом, жестоком человеке, от которого я снова отвернулась. Он охотился на меня, хищник даже в моих мыслях. Наконец, через тридцать минут полета я почувствовала слабость и приняла две таблетки снотворного.
Стюардессе пришлось разбудить меня резким встряхиванием, которое мгновенно напомнило мне о состоянии моей спины, и я встала и неуверенно вышла из самолета.
Я все еще была вне себя, когда увидела мужчину, стоящего у выхода на посадку с табличкой, написанной моим именем. Это был тот же человек, который доставил мне письмо Эшкрофта в Центральный парк. Я узнала его не потому, что его черты затронули струну воспоминаний, а потому, что он был настолько незабываемым, с его мягкими чертами лица и бледным британским цветом кожи, что я сразу поняла, что он служитель Ордена.
— Я не пойду с тобой, — сказала я ему, остановившись рядом с ним. — Я только что вернулась из менее чем тридцати шести часов пребывания в совершенно другом часовом поясе, и я измотана. Скажи своему работодателю, чтобы он позвал меня через шесть часов, после того как я посплю.
Когда я прошла мимо, он вытянул руку, сжимая свой бицепс в тяжелую хватку.
— Думаю, ты найдешь, раб Эшкрофт, — тихо усмехнулся он. — Что у моего работодателя тяжелая рука с кнутом, когда его заставляют ждать.
— Думаю, ты это поймешь, и я тоже, — парировала я, используя один из приемов, которым меня учили на уроках самообороны на протяжении многих лет, чтобы вывернуть руку из его захвата, поймать его вывихнутую руку, а затем прижать ее обратно к запястью.
Он зашипел от боли, ярость оживила его стоическое лицо.
Я наклонилась ближе, чтобы мягко посмеяться над ним:
— Прикоснись ко мне еще раз, и я обещаю, я убью тебя.
Он выругался, когда я отпустила его, но послушно наклонился, чтобы забрать у меня сумки и отвести к ожидающей машине, припаркованной у обочины против правил дорожного движения.
— Неудивительно, что Дэвенпорт позволил тебе проиграть, — пробормотал он, открывая мне дверь.
Я проигнорировала его, но моя грудь сжималась от чувства вины, когда я думала об Александре, прикованном к кровати в Англии. Я не сомневалась, что Риддик или менеджер отеля вскоре найдут его, но он был бы в ярости и, возможно, даже смущен таким затруднительным положением.
Я была готов иметь дело с Эшкрофтом. У меня были планы на него, как и у него на меня, и я знала, что мне не нужен Александр, который держал бы меня за руку, пока я строила планы.
Но я бы предпочла это.
Хотя, зная Александра, я не была так уверена, что он не ворвется в дом Эшкрофта в Верхнем Ист-Сайде, не перережет ему горло, а затем не сравняет его с землей.
Я была женщиной; поэтому мой план был немного более заниженным, но, надеюсь, столь же смертоносным.
Эшкрофт ждал меня в холле своего таунхауса, заложив руки за спину и сжав ноги, как генерал, ожидающий, что его приказам будут подчиняться.
Прежде чем я переступила порог, он потребовал:
— На колени, рабыня.
Я стиснула зубы, прижимаясь к земле.
— Хорошая штучка, — похвалил он, гладя меня по голове, как собаку.
Глубокий вздох помог подавить надвигающуюся ярость. Я была там, потому что он меня шантажировал, но я также была там, чтобы узнать от него все, что можно было знать об Ордене.
Я не знала, что происходит с Александром и почему он внезапно вернулся в мою жизнь с упорной местью, но я знала, что даже если мы больше никогда не будем вместе, я все равно хочу положить конец Ордену.
Они превратили его в монстра, и я собиралась стать монстром для них.
— Я не давал тебе разрешения покинуть страну, — мягко сказал Эшкрофт, резко отдернув прядь моих волос назад. — За это тебе придется понести наказание.
Честно говоря, меня это устраивало. Эшкрофт был настоящим садистом; ему не нужно было трахать меня, чтобы получить от меня удовольствие. Ему нужен был только мой пот, мои слезы и немного крови. С другой стороны, его нежелание трахать меня могло быть связано с ущербом, который он получил за время своего пребывания на «Железном кресле» в Перл-холле. Я видела изувеченный изгиб его члена и ужасно израненную мошонку. Риддик и Александр не были добры к нему после того, как он насильно перехватил мне горло.
— Мне нужно было работать, — возражала я, смахивая слезы из воспаленных глаз.
— Возможно, мне стоит перевезти тебя к себе. Найму себе постоянную маленькую шлюху и горничную, чтобы они делали здесь всю грязную работу. — Он подошел так близко, что твердая длина его члена прижалась к моей щеке сквозь брюки. — Ты бы хотела это?
В ответ я посмотрела на его ноги, не в силах согнуться и сложиться в формы оригами, в которых я обычно изящно падала к ногам Александра.
Воспоминание о его холодном голосе, словно ошейнике на моем горле, о его воле, как о поводке-цепочке, безжалостно ведущем меня через полосу препятствий его желания, заставило мое горло пересохнуть.
— Это больше похоже на то, — сказал Эшкрофт, щелкая по моим затвердевшим соскам. — Я бы избил тебя так чертовски сильно, склонившуюся над своим столом, но Испытания сегодня вечером, и им нужно, чтобы каждый раб был без опознавательных знаков перед началом.
