— Отец! — воскликнула она таким странным голосом, что Михал передернулся, а родителей словно кинжалом кольнуло. — Беньямин Приборский, которого я уважаю как своего отца, умерь свой гнев. Не оскорбляй меня, не то придется подумать, могу ли жить с тобой под одной крышей.
Невероятно смелый выпад Эржики сразу умерил его гнев. Уж не прознала ли Эржика тайну своего рождения? — зашевелилось в нем подозрение.
— Вы знали отца Андрея Дрозда? — неожиданно спросила она.
— Знал, — ответил он растерянно.
— Мне ведомо, что вы знали его и вместе ели горький холопский хлеб. И все же считаете сына Дрозда человеком, недостойным полюбить меня, даже взглянуть на меня?
— Да, он не достоин тебя! — громко подтвердил он.
Эржика окинула его спокойным, но непривычно твердым взглядом:
— Разве Андрей Дрозд виноват в том, что его отцу не выпала такая удача, как вам, что чахтицкая госпожа не почтила его таким доверием, как вас, не вознесла его из холопского звания в земанское свободное сословие?
Она повернулась и вышла из комнаты. Мать с Михалом, не проронив ни слова, последовали за ней.
Беньямин Приборский остался один. В приливе гнева он стал расшвыривать все, что попадало под руку, — весь дом сотрясался.
Ни разу в жизни он не впадал в такую ярость. Его жена не столько жалела о разбитых безделицах, украшавших дом, сколько опасалась, не помутился ли у мужа рассудок. Поведение Эржики повергло ее в замешательство. Как могла послушная дочь так измениться?
Девушка прошла в свою комнату, Михал, словно тень, прокрался следом за ней.
— Эржика, — он едва удерживал слезы, — я стыжусь своей слабости. Ты гораздо смелее. Я понял это ночью и сейчас. Не ты меня, а я тебя должен был защитить от отцовского гнева.
— Не беспокойся, я и сама управлюсь.
Он пристально смотрел куда-то впереди себя, будто и не слышал ее слов.
— Знаешь, сестра, — проговорил он наконец, — я чувствую, скоро произойдет нечто ужасное, вследствие чего мы потеряем друг друга навсегда.
— Глупый, — пролепетала она, — что может случиться, чтобы разлучить нас?
— Что-то подсказывает мне, Эржика, что я потеряю тебя. Больше того, мне чуть ли не кажется, что я уже потерял тебя. Там, с отцом, говорила уже не ты, а кто-то чужой, посторонний для нас…
Разговор нарушился окриком отца:
— Запрягай! Запрягай!
Не много успокоившись, Беньямин Приборский принялся трезво обдумывать положение.
Ясно, что Эржика каким-то образом узнала, что она не дочь его, а лишь воспитанница. Это куда больше тревожило его, чем ее шальная любовь, которую, пожалуй, еще возможно выбить у нее из головы. А ну как Эржика доподлинно знает, кто ее мать? Эта мысль лишала его покоя.
А там, глядишь, Алжбета Батори, если Эржика узнала все от нее, прогневавшись на него, снова вернет его в холопское состояние.
С другой стороны, он боялся и мести Фицко. Гайдук мог за плату рассказать, кто прострелил ему руку. Как может Эржика спастись от мести этого дьявола? Только если он узнает, что Эржика — дочь владычицы замка. Но он же не отважится ему это открыть! А способна ли госпожа доверить слуге величайшую тайну своей жизни? Эти вопросы терзали его. Наконец он решил, что самое разумное — поехать вместе с Эржикой к графине. Пусть решает она сама!
— Запрягай! Запрягай! — торопил он батраков, высунувшись из окна. — Собирайся, Эржа, едем в Чахтицы!
— Конец! — На глазах у Михала показались слезы. — Предчувствие не обмануло меня. Ты едешь в Чахтицы, оттуда тебя отвезут неведомо куда, чтобы ты забыла о своей запретной любви, и больше я тебя не увижу…
Чувство острой жалости пронизало Эржику. Что приключилось с ее веселым братом, какие чувства раздирают его сердце?
На дворе поднялась суматоха. Батраки из сарая выкати ли нарядную коляску и запрягли в нее лучших лошадей. В комнату Эржики вошел приодевшийся Беньямин Приборский. Эржика тоже была готова пуститься в путь.
— Едем, — повторил он настойчиво и строго, хотя следов гнева в его голосе уже не было. Ему было ясно, что гнев к добру не приведет.
Немного погодя коляска выехала со двора. Михал с матерью стояли у окна, провожая коляску глазами, пока она не исчезла за воротами.
Михал, вконец расстроенный, разразился рыданиями. Мать обняла его, приласкала, осыпая поцелуями.
— Что с тобой, мальчик? — пыталась она расспросить сына.
— Ничего, ничего, матушка! — отирая слезы, отвечал он, изо всех сил пытаясь улыбнуться.
7. Мужчина, упавший с неба
Что-то должно произойти
Чахтичане возвращались в свои жилища, взбудораженные только что увиденным во дворе замка. Казалось, они заглянули на самое дно людской злобы. Алжбета Батори предстала перед ними такой, какой они еще никогда ее не видывали. Они увидели, как потерявшая человеческий облик знатная дама бьет убогую старушку, как мечется с раскаленными клещами, готовая рвать пальцы у живого человека. Ни вмешательство разбойника Вавро, ни таинственное освобождение Яна Калины не смогли приглушить их тревогу.
Ян Поницен пришел домой бледный, дрожа от негодования. Не час и не два метался он по своей горнице. В окно уже заглядывало утро, а кровать его все еще оставалась нерасстеленной. Нетрудно было догадаться, какие испытания уготованы Чахтицам. Алжбета Батори исполнит свою угрозу. Войско обязательно пожалует! В каждом доме поселится наемный солдат, человек без роду и племени. Солдаты с одинаковым удовольствием будут объедать и бедняков и богатых, в спокойном, богобоязненном городе посеют семена духовной проказы. Сверх того, жителям придется молча терпеть злодеяния в замке.
Неужто и впрямь на свете нет правды и справедливости? Неужто графиня Батори может топтать людские и Божьи законы, а светские власти пошлют ей в помощь еще и ратных людей? В наказание за то, что чахтичане сочувствуют разбойникам, единственным сберегателям правды и мстителям за обиды! Не уродство ли то, что разбойникам, этим распоследним отбросам общества, приходится защищать правду и закон, попранные своеволием одной из самых высокородных аристократок Венгрии?
Священник вновь и вновь погружался в чтение послания Андрея Бертони. На этих пожелтевших страницах содержится доказательство множества убийств — дело рук Алжбеты Батори. А то доказательство, что сокрыто в девяти гробах, разве может показаться кому-нибудь недостаточным? И ведь есть еще живой свидетель. Кастелян!
Он накинул на плечи плащ, взял свою неизменную трость и отправился в путь.
Надо по возможности быстрей встретиться с кастеляном Микулашем Лошонским, непременно посоветоваться с ним! Досточтимый старец, надо надеяться, на время отвернется от звезд, которым посвятил всю свою жизнь, посмотрит вниз на то, что творится под градом, и даст мудрый, справедливый совет…
Чахтицы еще спали беспокойным сном, когда отец Поницен бесшумно проходил по затихшему городу. На площади о ночных событиях напоминала лишь похожая на чудовищную открытую рану незасыпанная яма, где прежде стояла виселица.
Шагая по дороге, Ян Поницен обдумывал план действий. Послание Андрея Бертони должно быть вручено палатину Дёрдю Турзо, его следует известить о гибели Илоны Гарцай и об остальных злодеяниях в замке. Но кому поручить эту задачу? Уж не суперинтенданту ли Элиашу Лани, который чуть ли не ежедневно бывает в бытчанском замке и, несомненно, воздействует на разум и сердце первого мужа страны? Или есть иной, более удобный способ обратить внимание людей на злодейства чахтицкой госпожи?
В объятиях железной девы
Алжбета Батори спустилась вместе со своими спутницами в подземелье через главный вход. Путь шел в подвалы, где рядами выстроилось великое множество бочек. А оттуда в узилища вел тайный коридор.
Тщетно ломали голову господские виноделы, стараясь понять, почему самая большая бочка в конце подвала у стены никогда не наполняется вином. И еще пуще удивлялись, почему никому из них не дозволено приближаться к ней, а уж тем более — заглянуть внутрь. Если же случалась надобность побыть рядом, то вокруг них неусыпно шнырял Фицко, а если не он, так Илона, или Дора, или Анна. Бочка важно возвышалась над остальными, большими и малыми, точно мать, окруженная детьми.
Когда Алжбета Батори со своими провожатыми подошла к ней, Дора коснулась ладонью первого обруча — и дно отворилось. Госпожа вошла в бочку, служанки — за ней.
Бочка маскировала потайную дверь.
Загремел ключ, дверь отворилась, и все они оказались в узком невысоком проходе. На дворе светило яркое солнце, а здесь царила непроглядная тьма, лучи фонаря в Дориных руках едва пробивали ее. Шум двора сюда не долетал. Гулким эхом отдавались шаги в застывшей тишине. Пройдя шагов сто, они остановились, и Дорин ключ опять заскрипел, на сей раз в двери застенка, где стояла железная дева.
