Джон Каупер Поуис принадлежит к той породе людей, которая никогда не вымрет. Он принадлежит к немногим избранным, и какие бы катаклизмы ни сотрясали мир, ему всегда найдется место в Ковчеге. Залогом и гарантией его грядущей жизни является договор, который он заключил с собратьями своими по человечеству. Как мало тех, кто сумел открыть тайну! Для меня это тайна соединения с живым духом вселенной. Я назвал его «живой книгой». Разве это не то же самое, что сказать о нем — он весь пламя, он весь дух? Живет лишь та книга, в которой бьется пылающее сердце. И книга мертва для нас, пока не озарит ее дух столь же пламенно живой, как тот, что дал ей рождение. Слова, утратившие магию, не более чем мертвые иероглифы. Жизнь, лишенная поиска, энтузиазма, дарения и ответного дара, столь же бессмысленна и бесплодна, как мертвые буквы. Встретить человека, которого мы называем живой книгой, означает припасть к самому источнику творения. Он показывает нам всепожирающий огонь, бушующий во всей вселенной и дарующий нам не только тепло или озарение, но также бессмертное видение, бессмертную силу, бессмертное мужество.
VIII
«Дни моей жизни»
Я ТОЛЬКО ЧТО ПОЛУЧИЛ ОТ МОЕГО ДРУГА ЛОУРЕНСА Пауэлла два тома автобиографии Райдера Хаггарда[86], которые ожидал с величайшим нетерпением. Едва развернув книги и поспешно изучив оглавление, я тут же сел читать — с лихорадочным предвкушением — главу десятую, в которой говорится о романах «Копи царя Соломона» и «Она».
Перечитав роман «Она» всего лишь несколько недель назад, я непрестанно возвращался мыслями к генезису этой «фантастической истории». И вот передо мной объяснение самого автора — изумившее меня до крайности. Привожу его собственные слова:
«Помню, что у меня были самые смутные представления о развитии сюжета, когда я принялся за работу. Единственная четкая мысль была, что я хочу изобразить бессмертную женщину, вдохновленную бессмертной любовью. Все остальное возникло вокруг этой фигуры. И это пришло сразу — быстрее, чем успевала записывать моя ноющая от боли рука».
Это буквально все, что он счел нужным сказать о замысле этой замечательной книги. «Роман в целом, — утверждает он, — был завершен за полтора месяца с небольшим. Кроме того, я ничего не переписывал, а в рукопись внес только небольшие поправки. Фактически я написал его на одном дыхании — и это лучший способ сочинять книги».
Вероятно, мне следует процитировать то место, которое может по-настоящему удивить поклонников этой необыкновенной истории:
«Я хорошо помню, как принес законченную рукопись в офис моего литературного агента, мистера А. П. Уатта, и бросил ее на стол со словами: „Вот за это меня будут вспоминать“. Я также хорошо помню, как зашел в офис мистера Уатта, который находился тогда в доме № 2 на Патерностер-сквер. Не застав его на месте и не желая возвращаться, я уселся за его стол, попросил бумаги и за пару часов написал ту сцену, где Она исчезает в Огне Жизни. И это произошло незадолго — быть может, всего за несколько дней — до того, как я отдал всю рукопись».
Хаггард утверждает, что он написал продолжение под названием «Аиша» или «Она возвращается» двадцать лет спустя — «время, как всегда, пролетело незаметно».
Что же касается заглавия, которое пробуждает столько ассоциаций и которое невозможно забыть, то его происхождение, по словам самого автора, таково: «Название „Она“, если память мне не изменяет, возникло благодаря получившей это прозвище тряпичной кукле, которую нянька в Брейдхеме вынимала из какого-то темного угла, чтобы хорошенько припугнуть кукол моих братьев и сестер, находившихся на ее попечении».
Что может быть более разочаровывающим или в то же самое время более волнующим, чем эти мелкие, незначительные подробности? Применительно к художественной литературе я считаю их классическими. Если позволит время, я приведу как-нибудь и другие подобные «факты», имеющие отношение к другим великим художественным произведениям. И поскольку сейчас, как мне сообщили, возрождается интерес к Райдеру Хаггарду, я считаю уместным процитировать письмо, которое написал автору не кто иной, как Уолтер Безант{57}. Вот оно:
«Хемпстед,
Гейтон-Крезнт, 12
2 января 1887 года
Дорогой Хаггард,
Пока я нахожусь под чарами „Аиши“[87], которую только что закончил читать, считаю своим долгом поздравить вас с этой книгой, ибо она безусловно поставит вас выше — намного выше — всех современных творцов художественной литературы. Если вымысел наиболее успешно произрастает на поле чистой фантазии, то нет сомнений, что первый из современных романистов — это вы. „Копи царя Соломона“ остались далеко позади. Меня поразила не только главная мысль, великолепная в своей дерзости, но также ваше логичное и безжалостное завершение сюжета со всеми его неизбежными подробностями.
Не знаю, что скажут о книге критики. Вероятно, они прочтут лишь то, что сочтут необходимым, а затем отделаются от вас общими фразами. Если критиком окажется женщина, она сокрушит книгу утверждением, что это невозможно — почти все женщины именно так относятся к чудесному.
Что бы вы еще ни написали, „Она“ всегда будет маячить за вашей спиной в качестве ненавистного образца для сравнения. И, что бы ни говорили критики, эта книга будет иметь оглушительный успех. К тому же она породит толпу подражателей. А всем маленьким традиционным писателям придется выскочить из привычной колеи — пока они не освоят новую…»
Действительно, книга имела большой успех, о чем свидетельствуют составленные издателем отчеты о продажах, — не говоря уже о письмах, которые посыпались на автора со всех концов света, причем некоторые из них были написаны людьми, хорошо известными в литературном мире. Сам Хаггард утверждает, что «в Америке насчитывалось сотни тысяч пиратских изданий».
Хаггард создал роман «Она» на тридцатом году жизни, где-то между началом февраля 1886-го и 18 марта того же года. Он начал писать примерно через месяц после того, как завершил «Джесс». Это был замечательно плодотворный период, о чем можно судить по следующим строкам:
«Итак, между январем 1885 и 18 марта 1886 года я написал собственной рукой, без помощи какого бы то ни было секретаря, „Копи царя Соломона“, „Алан Квотермейн“, „Джесс“ и „Она“. Кроме того, я продолжал заниматься своим ремеслом, просиживая ежедневно многие часы в адвокатской конторе или в суде, где у меня было жуткое количество дел. Я также вел свою обычную корреспонденцию и консультировал человека, который недавно обзавелся семьей и имел обширную земельную собственность».
Поскольку мне самому приходится отвечать на тысячи писем и я часто с горечью жаловался на это бремя, думаю, что следующий пассаж Хаггарда окажется не лишенным интереса для «всех и вся»:
«Чуть позже работы стало больше, ибо ко всему прочему добавился тяжкий труд отвечать на громадное количество писем, приходивших ко мне со всей земли от людей всякого сорта. Если судить по тем, что помечены буквой „О“, означающей „отвечено“, я справился со своей задачей, ответив на все эти послания, а их было несколько сотен, причем некоторые из них были написаны только с целью получить автограф. Хотя это отнимало у меня большую часть дня, я продолжал заниматься и всеми другими делами. Неудивительно, что здоровье мое начало наконец сдавать — вдобавок ко всему, в этот период жизни я был крайне раздражен постоянными и злобными нападками на меня».
В «Розе Распятия», где я подробно рассказываю об отношениях с моим первым другом Стэнли, часто встречаются иронические замечания по поводу любви Стэнли к романам. Стэнли всегда надеялся когда-нибудь написать не больше не меньше как хороший «роман». Сейчас я могу лучше понять и оценить это его заветное желание. Тогда же я смотрел на него как на второго Поула — любителя всякого романтического вздора.
Мне никак не удается припомнить каких-либо дискуссий по поводу Райдера Хаггарда, хотя я помню, что мы время от времени говорили о Мери Корелли. Мы почти не виделись в промежутке между десятью и восемнадцатью годами, а до того любой «спор» о книгах большого значения не имел. Лишь когда Стэнли открыл для себя Бальзака — прежде всего «Шкуру дикого осла», а затем других европейских писателей — таких, как Пьер Лоти{58}, Анатоль Франс, Джозеф Конрад, мы начали обсуждать книги — и самым серьезным образом. Честно говоря, сомневаюсь, чтобы я четко понимал, какой смысл вкладывает Стэнли в слово «роман». Для меня это слово ассоциировалось со всем, рассчитанным на дешевый эффект. Я и подозревать не мог, какую роль играет «реальность» в сфере чистого воображения.
