На одном из концертов он познакомился с девушкой, сидевшей рядом с ним, которая очень заметно переживала и волновалась за пианиста, явно своего знакомого. В промежутке между двумя произведениями Иван ненавязчиво спросил:
– Видно, это ваш знакомый?
– Это мой однокурсник, – с готовностью отозвалась она.
– Так вы тоже пианистка? – Почему-то обрадовался Иван.
– Нет, мы вместе учились два года в музыкальном училище, пока я не уехала с родителями в пограничный поселок, – мой папа военный – а Вадим окончил училище, потом поступил в консерваторию и вот… – Она показала рукой на сцену.
– А вы?
– Мы вернулись в Москву в позапрошлом году.
– И вы не захотели продолжить свои занятия?
– Ну, не то что не захотела, было уже поздно возвращаться к этому, но зато я работаю здесь, в консерваторской библиотеке.
После концерта Иван проводил Надежду домой и попросил разрешения брать книги в библиотеке в порядке исключения, потому что доступ в нее был разрешен только студентам консерватории. С тех пор он стал завсегдатаем библиотеки и примерным читателем музыкальной литературы, а дружба с Надеждой продолжалась еще долгие годы.
Синьор Флавио Севино оказался приветливым улыбчивым мужчиной примерно сорока лет, довольно высокого роста, что большая редкость для итальянцев. Он принял посетителей точно в назначенное время, что тоже не самая распространенная среди итальянцев черта. Радушно приветствовал и трогательно, многословно благодарил Алексея за очень профессиональную консультацию своей любимой жены. Потом он без паузы перешел на итальянский, продолжая разговор и обращаясь к Алексею. Произошло минутное замешательство – Алексей, естественно, не понял ничего, но не успел вслух выразить свое недоумение, потому что Юля, не дожидаясь, пока ее попросят перевести, быстро повторила реплику синьора Савино по-русски: «Я рад, что вы привели с собой очаровательную синьорину». Произнося слово «очаровательную», она слегка смутилась, но не погрешила против первоисточника.
– Брава, синьорина! – воскликнул синьор Севино и, обращаясь уже к Юле, повел беседу на итальянском языке.
Алексей, довольный, улыбался, глядя на Юлю, и был так горд, словно это он научил ее итальянскому языку.
Беседа длилась минут десять, прерываемая короткими репликами хозяина кабинета, обращенными к Алексею, в основном выражающими удовольствие от знакомства.
В результате Юля была принята на работу, но пока без окончательного уточнения обязанностей.
– Я сейчас точного названия вашей должности не могу сказать, но мы все утрясем в течение первой недели, – пообещал в заключение синьор Севино. – Когда вы сможете приступить к работе?
Юля вопросительно взглянула на Алексея, а он пожал плечами и в свою очередь спросил:
– А что вы сами по этому поводу думаете? Решайте, синьорина, вы хозяйка своей судьбы, а я лишь сопровождающее вас лицо.
Все рассмеялись.
День был пятничный, поэтому Юля предложила начать со вторника.
– Почему вторник, а не понедельник? – поинтересовался хозяин кабинета.
– О, тут я могу ответить за Юлю, – вмешался Алексей. – Потому что у нас говорят: понедельник тяжелый день.
– Нет, нет, нам не нужны тяжелые дни! – всплеснул руками Флавио Севино. – Мы будем работать легко, интересно и с удовольствием.
Как говорится, на этой оптимистической ноте они расстались до ближайшего вторника.
– Вот видишь, я же говорил – все очень просто! – Садясь в машину, торжественно провозгласил Алексей.
– Я не знаю, как благодарить вас…
– И не надо. Мое участие – чистая случайность. Благодари себя за то, что выучила итальянский. Теперь у тебя все будет прекрасно.
– Спасибо… спасибо вам, Алексей, за все-все… – Юля не могла больше говорить, слезы хлынули из глаз.
Алексей ласково погладил ее по голове и почувствовал, как дорога ему эта девочка, о которой он ровным счетом ничего еще не знает. Он тронул машину с места и повез ее по Москве, попутно рассказывая о городе, его улицах, старых и новых домах…
Дома в два голоса они рассказали Антонине Ивановне в мельчайших подробностях о встрече с итальянцем, после чего Антонина объявила, что нужно немедленно позвонить в Унгены, маме, и сообщить радостную весть. На возражения Юли, что лучше она напишет все в письме, последовал категорический ответ:
– Никогда не упускай возможности порадовать маму. Лучше позвонить, а после еще и написать. Одно другому не помеха. А мы с Алексеем пойдем в его комнату, чтобы не мешать тебе.
Антонина Ивановна почти неделю дожидалась возможности поговорить с сыном по душам. Если сначала она предположила, что он влюбился в Юлю, то сегодня у нее уже никаких сомнений не осталось – Алексей любит ее с первой встречи, с первого мгновения, когда увидел трогательную скорбную фигурку на железнодорожном перроне, и все дни после возвращения в Москву жил с мыслями о ней, заботился, волновался и делал все, чтобы она не только осталась в семье, но и не чувствовала себя иждивенкой, приживалкой. Антонина всегда верила в любовь с первого взгляда, хотя и считала это уделом молодых. Но в тридцать пять лет? Разве такое возможно? Как определить серьезность или мимолетность чувств? Наконец, Алексей до сих пор не знает, что у Юли есть ребенок, что она потеряла горячо любимого мужа и, возможно, все еще любит его или память о нем. Словом, Антонина Ивановна решила воспользоваться возможностью остаться наедине с Алексеем и все ему рассказать, чтобы не травмировать девочку, как она продолжала мысленно называть Юлю.
Алексей внимательно выслушал ее, потом обнял, поцеловал в обе щеки, вздохнул.
– Мама Тоня, если помнишь, я в первый же день, как вернулся домой из Кишинева и рассказал о знакомстве с Юлей, заметил, что на пальце у нее увидел два обручальных кольца. Я уже тогда понял, что она вдова, хотя в это плохо верилось – такая молоденькая. Во всем, что ты сейчас мне поведала, для меня только одно существенно – это ее ребенок.
– Так и я о том же, – согласилась Антонина.
– А скажи, пожалуйста, сколько мне было лет, когда отец усыновил меня?
– Несколько месяцев, Лешенька, ты ведь знаешь, – она вопросительно взглянула на него, как бы спрашивая – зачем этот вопрос?
– А маленькому Нику всего три года. Разве он не сможет полюбить меня?
– В таких вопросах ничего заранее нельзя предусмотреть и угадать, – ответила Антонина.
– До моего совершеннолетия, когда мне исполнилось восемнадцать лет, я не знал, что Иван Егорович не родной отец, и никогда бы не узнал, если бы вы не сказали мне.
– Леша, мы должны были сказать, чтобы ты ненароком не узнал от других, случайно, и тогда это известие шокировало бы тебя, травмировало, могло бы даже вылиться в неприязнь к нам, ссору, да мало ли что.
