– Но если решиться на интимные отношения, а он потом передумает, охладеет… мало ли что… – все допытывалась Лариса.
– А ты хотела бы получить гарантийный талон, как при покупке телевизора? Дуреха, время придет – все сама поймешь.
Четвертый курс Иван успешно окончил и вместе со своей группой поехал на практику в Истру. Было начало июня 1941 года.
Больница оказалась не хуже столичных: просторные палаты, квалифицированные врачи столичной же школы и, главное, очень внимательный, доброжелательный средний медперсонал и нянечки, милые, уютные деревенские женщины с умелыми, заботливыми руками и с Богом в душе.
Главный врач больницы, он же заведующий хирургическим отделением, сразу приметил жадного до работы Ивана и стал разрешать ему самостоятельно оперировать, разумеется, либо ассистируя ему, либо наблюдая, стоя рядом, но не вмешиваясь. После операции он подробно, по этапам разбирал весь процесс за столом, указывал на промахи в технике или, наоборот, хвалил за ловкость и точность работы. Поняв, что Иван окончательно выбрал своей профессией хирургию, он сказал:
– Запомни, хирург – это не просто врач, который оперирует, это образ жизни, как у певца или балерины: режим во всем – в распорядке дня и ночи, в питании, в твоей физической форме. Очень часто даже великолепные хирурги забывают об этом, и тогда профессия их наказывает.
О таком наставнике можно было только мечтать, и Иван решил после окончания практики попроситься еще на месяц поработать в больнице. Но двадцать второго июня началась война, и все планы полетели вверх тормашками.
Вместе со своим товарищем, тоже проходившим практику в Истринской больнице, Иван уехал в Москву, явился в военкомат и отправился добровольцем с группой врачей на фронт.
Он навсегда запомнил этот день: восьмое августа 1941 года. И вновь восьмерка ворвалась в его судьбу…
Иван успел заскочить к родителям, проститься. Там, в деревне, узнал, что за два дня до него приезжала Ксюша с женихом, и оба уже отправились на фронт. К удивлению Ивана, женихом оказался тот самый пианист, за инструментом которого пряталась Ксения, наблюдая за Иваном. Как давно это было…
Начались хождения по мукам вместе со всем народом, со всей страной…
Торжественно-победное настроение быстро улетучилось в первые же дни работы в полевом походном госпитале. Нескончаемый поток раненных врачи едва успевали принять. Носилок не хватало, о кроватях и речи не было. Оперировали только по жизненным показаниям, в основном же лишь обрабатывали раны, накладывали повязки, шинировали переломы и отправляли в стационарные госпитали. Сутками Иван не отходил от операционного стола, с горечью вспоминая слова истринского хирурга о режиме. Да уж, думал он, не до жиру – быть бы живу.
В декабре его хотели перевести в тыловой профильный госпиталь, но он отказался, мотивируя тем, что в тылу достаточно старых, квалифицированных хирургов, которые еще могут работать, а здесь, на фронте нужны молодые. Он остался в полевом походном госпитале.
Зимой 1942 года получил недельный отпуск, но добираться домой не стал, а просто отсыпался в землянках, перемещаясь вместе со своим госпиталем – наши войска отступали.
В мае 1943 года пришло письмо от матери. Она писала, что Ксения с мужем на фронте, но примерно через месяц ждут ее домой, потому что она беременна и вскоре собирается демобилизоваться. Иван обрадовался за свою подругу, подумал, что все-таки он был прав, когда решил расстаться с Ксюшей. Теперь она нашла свою половинку и счастлива. Только бы война поскорее закончилась.
А война все не кончалась. Правда, за прошедшее время военно-полевая медицина постепенно совершенствовалась, классический принцип поэтапного лечения, предложенный еще Пироговым, оправдывал себя. Сложная на первый взгляд система полевых походных госпиталей, эвакогоспиталей, профильных, тыловых работала и помогала в сумятице фронтовых условий спасать людей. Иван постигал на собственном опыте, как важна хорошая организация медицинской службы в условиях войны, порой даже важнее самих оперативных вмешательств. Четкость, слаженность в работе, хорошо отрегулированное взаимодействие с другими службами – вот что требовалось в первую очередь. К этому времени Иван был назначен главным врачом госпиталя и с присущей ему дотошностью стал налаживать и совершенствовать методы работы.
Однажды весной 1944 года, когда наши войска освободили небольшой населенный пункт в Белоруссии, госпиталь Ивана стал быстро подтягиваться на запад. Любое перемещение такого многосложного организма, как военно-полевой госпиталь, – огромный, тяжелый труд для всего персонала и для раненых: собрать все и всех, погрузить на транспорт, который еще следует найти, довезти до места, заранее выбранное и подготовленное, а после разгрузиться, установить каждую вещь на свое место, но главное и самое важное – это сохранить жизни раненых. Несмотря на все сложности, двигаться на запад было куда радостнее, нежели постоянно отступать на восток. Медсестры старались изо всех сил обуютить палаты, нарвали полевых цветов, поставили в пустые консервные банки, повесили занавески из стиранной марли, словом, делали все возможное в тех условиях. Двое выздоравливающих солдат, обойдя окрестности, набрели на избу, в которой, видимо, еще недавно располагались немецкие офицеры и, поспешно отступая, оставили несколько бутылок бренди, плитки шоколада и патефон с двумя пластинками. Солдаты сгребли все и приволокли в госпиталь. Каково же было их удивление, когда главный врач, почти не обратив внимания на продукты, буквально бросился к старому патефону, завел его, покрутив ручку до отказа, и поставил пластинку, на которой была изображена собачка, поющая в трубу старинного граммофона.
Пластинка закрутилась. Солдаты замерли. Зазвучала музыка, незнакомая, непривычная, волшебная. Стали подходить ходячие больные, свободный от работы медперсонал. Иван слушал и внимательно наблюдал за людьми. Лица их светлели, в глазах у некоторых стояли слезы. Никто не шелохнулся, пока не закончилась пластинка.
– Что это? – спросил солдат, который приволок патефон.
– Моцарт, – ответил Иван, потрясенный реакцией людей, большинство из которых наверняка до этой минуты не слышали ни этого имени, ни этой музыки. – Это австрийский композитор восемнадцатого века.
– А как это фашисты такую музыку слушают, а сами лютуют да зверствуют – вон виселиц по всей деревне понаставили, – в сердцах бросил солдат и матюкнулся…
На второй пластинке была запись скрипичной музыки, Ивану незнакомой, а наклейка на пластинке частью содрана, а частью затерта так, что он никак не смог прочитать ни слова. Скрипка звучала виртуозно, сказочно, а мелодия, казалось, была придумана композитором вот для такой весны, как нынешняя, когда каждая былинка оживает, цветет, не боясь и не смущаясь разрухи, кучи искореженного металла, орудийных залпов и даже смерти. Он решил сохранить пластинку, чтобы потом, после войны, узнать, чья это музыка и кто этот чудесный скрипач.
