Возможное наступление трех наших фронтов, о котором сказано выше, получило кодовое название: операция «Кутузов». Чтобы ознакомиться с положением на месте и довести до сведения командующих решение Ставки, в войска должен был отправиться маршал Василевский. Накануне его отъезда, 17 мая, Сталин предложил:
— Николай Алексеевич, не составите ли компанию товарищу Василевскому?
— Чтобы ему не было скучно?
— Есть дело посерьезней. На Брянском фронте кавалерист ваш бунтует. Генерал Белов. Не ужился с Рейтером. Разберитесь, в чем причина, какие меры принять. Чего они там не поделили? — в голосе Иосифа Виссарионовича я уловил угрозу и понял, что у конфликтующих сторон могут быть серьезные неприятности. Вообще-то сам факт трений между двумя этими людьми удивил меня. Читатель помнит, конечно, Павла Алексеевича Белова, чей кавалерийский корпус зело отличился в боях под Москвой. После чего Белов был поставлен командовать 61-й армией. Человек он интеллигентный, прямодушный, к склокам не способный. Кадровый военный, он знал, что такое дисциплина, обладал в полной мере чувством ответственности. Может, ему, энергичному, дерзкому, смелому, трудно было сработаться с неторопливым, по-немецки педантичным и сдержанным Рейтером Максом Андреевичем, назначенным командовать Брянским фронтом после того, как успешно провел Погорело-Городищенскую операцию, подготовленную Шапошниковым и Соколовским? Может, обидно было Павлу Алексеевичу, разгромившему Гудериана, достигшему других выдающихся успехов, подчиняться ничем не прославившемуся, заурядному генералу? Но ему ли, Белову, не знать, что воинских начальников, как и родителей, не выбирают!
В общем — поехали. Я предложил Василевскому остановиться в расположении 61-й армии, мотивируя тем, что она находится на стыке Западного и Брянского фронтов, от нее примерно одинаковое расстояние до штаба Соколовского и до штаба Рейтера. Александр Михайлович счел это разумным. В первый же день, вернее, в первый же вечер после напряженного рабочего дня, я встретился с генерал-лейтенантом Беловым неофициально, в небольшом аккуратном домике, который он занимал. Естественно, что и стол был накрыт белой скатертью, и на скатерти красовалось все, что положено. За то время, пока мы не виделись (с января 1942 года), Павел Алексеевич заметно изменился. Не было в нем этакой кавалерийской лихости, задора, блеска в глазах, как тогда, при прорыве фронта, при уходе в рейд по немецким тылам. Пополнел, потяжелел, отпустил большие усы, как и начальник разведки армии подполковник Кононенко, разделявший с нами вечернюю трапезу. На несколько минут присела к столу молодая женщина в военной форме («наша телефонистка-хозяюшка», — представил ее Кононенко). Присутствие женщины заметно смущало Павла Алексеевича, и вскоре она ушла вместе с начальником разведки.
Из открытого окна тянуло запахом сирени. На опушке недальнего леса гремел оркестр птичьих голосов. А когда он умолкал, раздавалась пулеметная трель дятла, наминавшая о войне. Потом начинала потрескивать пеночка, вступал соловей, и все повторялось снова. Обстановка располагала к откровенности. Я даже не спрашивал Павла Алексеевича, он открылся сам:
— Закис я тут на задворках. Весь первый год войны, с июля по июль, в напряжении, в боевой обстановке, в походах. Тяжело, но по мне. А здесь десять месяцев сиднем сижу. Мхом оброс. Где-то сражения, судьба страны решается, а в полосе моей армии за сутки, бывает, ни одного выстрела. Зарылись в землю, отгородились проволокой, минными полями и скучаем, боеприпасы экономим.
— И ни наград, ни славы.
— Поймите, закис я, — повторил, не приняв мою шутку, Белов. — Когда после Сталинграда зимнее наступление шло, предлагал, настаивал: давайте ударим на Мценск, на Волхов, во фланг орловской группировки. А в ответ — у нас другая задача, у нас мало сил. Никакой инициативы. Задницу, извините, от стула оторвать не желает. Конечно, так спокойнее, — Павел Алексеевич не называл фамилию, но было ясно, о ком идет речь.
— Может, необходимая выдержка?
— Равнодушие! — отрубил Белов. — Приказ будет — выполнит, а так — хоть трава не расти.
— Вы бы все же без кавалерийского натиска, — посоветовал я. — Командующий фронтом человек солидный…
— Тяжелый на подъем, это точно. Я держу себя в узде, но не всегда получается.
Не получилось у Павла Алексеевича и на следующий день во время совещания, которое проводил в штабе Рейтера маршал Василевский. Собрались командующие армиями, начальники штабов, члены военных советов. Не раскрывая решения о переходе к преднамеренной обороне, Василевский говорил о двуединой перспективе. Войска должны при любых условиях удерживать свои рубежи. Но и оборона, и расположение, и обучение войск должны строиться с учетом возможности немедленно, без всякой задержки и неразберихи, начать наступление. Судя по всему, Макс Андреевич Рейтер воспринял слова маршала слишком прямолинейно, не как примерную установку, а как конкретное указание. И сказал, что в полосе Брянского фронта существует равенство сил, при таком раскладе наступление обречено на провал, тем более что фашисты за долгое противостояние создали прочную, глубокую оборону. И даже получив усиление, войска в ближайшие недели добиться успеха не могут. После таяния снегов идут дожди, в низинах стоит вода, ручьи и реки разлились, поля набухли, разбитые дороги по обе стороны фронта превратились в грязное месиво. Ни проехать, ни пройти. Вот тут и не выдержал Белов:
— Погода одинакова для обеих сторон, и распутица тоже. Это немец не пройдет по полям и болотам. А наш солдат пройдет. И пушку протащит. А где один пройдет — там и вся армия.
Рейтер обиделся не на суть, не на резкий тон возражения, а на слово «немец», которое особенно выделил Павел Алексеевич. Обоснованно или нет, но принял как выпад в свой адрес. Сглаживанию отношений между двумя генералами это отнюдь не способствовало.
Вернувшись в Москву, я подробно доложил обо всем Иосифу Виссарионовичу, вызвав его недовольство:
— Он что, националист, этот ваш Белов? Русский шовинист?
— Такие же ярлыки на Суворова можно повесить. Белов только повторил суворовский афоризм: где олень пройдет, там русский солдат пройдет, а где один солдат пройдет, там и вся армия.
— Знаю, знаю… Он, видите ли, закис на обочине. Южные подступы к столице мы доверяем защищать самым надежным, а для него — обочина.
— Он — как Денис Давыдов, как атаман Платов. Разве усидели бы они в обочине?
— Что это вас в историю клонит?..
— Вы же помните, как сражался Белов со своим корпусом. Беспримерно. Ему бы самостоятельность, а он под крылом осторожного Рейтера.
— Помню, — смягчился Сталин. — Будут ему еще и самостоятельность, и сражения. А с Рейтером что делать? У Рейтера не только с Беловым отношения не сложились. Мы уже заготовили приказ о перемещении его на другую, равноценную должность. Ждали вашего мнения. Надеюсь, Рейтер не обидится?
— Считаю, будет доволен.
— Переместим, как только подберем кандидатуру на его место, — утвердил Верховный Главнокомандующий…
А я привожу этот случай для того, чтобы показать, насколько хорошо Сталин знал кадры, в какие подробности вникал. От стратегических замыслов до особенностей человеческого характера — Иосифа Виссарионовича хватало на все.
Итог этой маленькой главки таков: готовясь к летне-осенней кампании 1943 года, Генштаб и Ставка правильно использовали накопленный опыт, не наступили еще раз на одни и те же грабли, не допустили ошибок прошлого года. А немцы не сумели или не смогли проявить подобных способностей. Все пошло так, как мы предвидели и планировали. Вплоть до операции «Кутузов», которую готовили фронты, не участвовавшие непосредственно в отражении вражеского наступления на орловско-белгородской дуге. Но когда оборонительное сражение там увенчалось успехом и начало перерастать в наше контрнаступление, двинулись вперед, на Орел, войска фронтов, ждавших своего часа. И враг побежал, бросая знамена!
12
О грандиозной Курской битве писать не буду. О ней сказано много. К тому же, по мере возможности, стараюсь соблюсти давний (до нашего века) принцип артиллеристов: не вижу — не стреляю. На орловско-белгородской дуге я не был, не направлял меня туда Сталин. Начал щадяще относиться ко мне, к моему возрасту. Да и надобность уменьшилась получать мою оценку событий. Окрепли, вошли в силу более молодые помощники — советники, хорошо разбиравшиеся в особенностях современной широкомасштабной войны. На мою долю выпадали лишь частные, особо доверительные поручения. Скучновато, как для умелого пулеметчика, не стрелять, а подносить патроны, однако я понимал, что каждому овощу свое время. Хотя, если очень понадобится, способен еще не на службишку, а на серьезную службу.
Вот одно из поручений, не ахти какое доверительное, но потребовавшее времени и напряжения. С середины неудачного для нас лета сорок второго года резко возросло количество членовредительства среди военнослужащих, участились случаи дезертирства. Причем и то и другое — в тыловых частях, особенно в запасных полках. Одна из причин была ясна: тяжелое положение на фронте и в связи с этим боязнь оказаться на передовой. Но вот после Сталинграда события повернули совсем в другое русло, однако членовредительство если и уменьшилось, то не на много. Значит, сказывалась не только названная причина, но и что-то другое?! И вообще, следовало разобраться с теми службами, которые занимались обучением призывников, подготовкой, формированием маршевых подразделений. Раньше руки не доходили, а передышка после Сталинграда дала возможность. Была организована комплексная проверка, в частности в известных Гороховецких лагерях, где традиционно готовилось большое количество пополнения. А мне Иосиф Виссарионович предложил поехать в самый заурядный запасный полк, каких много. И не с инспекцией, а с корреспондентом военной газеты или с товарищами из политотдела. Посмотреть изнутри, снизу. Я наугад выбрал один из полков, дислоцированных на средней Волге. По опыту знал, что именно в тех краях в запасных частях бывают сложности от перегрузок, от разномастности, многонациональности личного состава, от недостаточности снабжения. Одно дело Урал, где готовятся танковые экипажи (элита, можно сказать), а другое — глубинное Поволжье, поставляющее в основном пехоту.
