Молох растворился в безбрежности космоса сразу же после преступления, содеянного им на Маджескусе, и не оставил за собой никаких следов. Но Саметер, эта замшелая планета, давал надежду нащупать ниточку, ведущую к еретику. Трое из уничтоженных нами наемников Молоха, штурмовавших «Потаенный свет», как выяснилось, были родом именно с этого мира. Причем все из Урбитана — второго крупнейшего города Саметера.
Нам предстояло проследить их родственные и социальные связи, узнать о каждом повороте и изломе в их судьбах, чтобы вновь взять след преступника.
И тогда…
Карл наконец завершил свою беседу с пилотом челнока. Когда я развернулся, то увидел, что наш «извозчик» взирает на меня так, словно впервые меня видит. Мне даже не требовалось читать его мысли, чтобы понять причину его любопытства.
Раны, причиненные Хаосом, сделали меня калекой. Я превратился в бестелесный призрак, навеки заточенный в бронированное летающее кресло. Лишился человеческого облика. Просто парящий в воздухе стальной механический контейнер, внутри которого сложнейшие биосистемы поддерживают некое подобие жизни в скудных остатках плоти. Я прекрасно осознаю, что один мой вид способен напугать простых людей вроде того же пилота или его экипажа. У меня нет даже лица, а ведь все так привыкли к лицам.
Да я и сам скучаю по нему. И по собственным ногам — тоже. Роковая судьба оставила мне лишь одно — мой разум. Ясный, обладающий псионическими способностями опасного уровня, он служил единственной отдушиной, позволявшей мне смириться с физическими увечьями. Только это и позволяло мне нести бремя долга. Только благодаря интеллектуальным способностям я имею полноценную жизнь, оставаясь на самом деле просто уродцем, заточенным в железной коробке.
А вот у Молоха имелся собственный облик. Довольно привлекательная маска из плоти и крови, но столь же невыразительная, как мое обтекаемое, выкрашенное матовой краской вместилище. Единственное искреннее выражение, какое вы могли бы увидеть на его лице, — наслаждение при совершении очередной подлости. И я бы многое отдал, чтобы сунуть его размозженную голову в печь и навсегда сжечь эту маску.
— У нас есть имена и описания? — спросил я.
— Они у Нейла, — ответила Кара.
— Гарлон?
Боец повернулся и неторопливо направился к нам, на ходу извлекая инфопланшет из кармана долгополого, прошитого стальной проволокой тренча.
Не сбиваясь с шага, Нейл включил устройство.
— Виктор Жан. Нобл Сото. Гудмен Фрелл. Биометрики, адреса, нарушения закона, история жизни. Все при нас, все учтено.
— Тогда пора заняться тем, ради чего мы и прибыли, — сказал я.
Ill
Темница. Такое место, куда можно бросить вещь или даже человека, о которых вам хотелось бы забыть. Или же, как предпочитала думать о своем положении сама Пэйшэнс, место, где можно немного посидеть и забыть обо всем.
Темница схолума представляла собой погреб, вырытый под основанием башни и закрытый тяжелой, надежно завинчивающейся крышкой. Там не было никакого освещения и в сырой мгле шуршали крысы. Это помещение использовалось ригористами для наказания тех учеников, что позволяли себе самые серьезные нарушения внутреннего распорядка. Но вместе с тем это было одно из немногих мест в Колледже юных сирот, где можно насладиться неким подобием покоя и уединения.
Если судить по журналу учета, схолум стал домом для девятисот семидесяти шести юношей и девушек, многие из которых были выходцами из загородных трущоб. За ними присматривали тридцать два наставника — всех их нанимали в частном порядке — и сорок человек прислуги, включая дюжину бывших гвардейцев, игравших роль охраны и известных в стенах заведения как ригористы. В задачу последних и входило обеспечение порядка и дисциплины.
Обитатели башни вели аскетичный образ жизни. В древнем здании, построенном несколько веков назад, царствовали сквозняки и сырость. Оно до сих пор не упало лишь потому, что, подобно какому-нибудь ползучему растению, опиралось на шпиль улья. Полы многочисленных этажей являли собой просто холодный оузилит, выстланный грубыми циновками. Стены же были выкрашены известковой краской, и их вечно покрывали капли конденсата. Ни на секунду не прекращающийся гул, доносившийся с нижнего этажа, говорил о котельной, работавшей там, но никогда тепло не поднималось по полопавшимся трубам и заржавевшим радиаторам.
Распорядок дня был предельно жестким. Ранний подъем, молитва и целый час ритуальных мероприятий перед завтраком, который накрывали только на рассвете. Все утро проходило в делах: ученики мыли полы, начищали посуду, помогали по кухне. После полудня начинались уроки. Затем был обед, новые молитвы, помывка в холодной бане и занятия в церковной школе, проходящие при свете лампад.
Время от времени лучшие воспитанники удостаивались права прогуляться вместе с педагогами до ближайших районов города-улья, чтобы помочь тем донести до схолума продукты, ткань, чернила, масло и прочие ресурсы, без которых не мог существовать их приют. Их легко было опознать на улицах западных стоков: мрачный, закутавшийся в балахон учитель, ведущий за собой вереницу молчаливых, предельно послушных школяров, нагруженных тюками, свертками, мешками и картонными коробками. Каждый из учеников носил грязновато-серую униформу с аббревиатурой схолума, вышитой на груди и спине.
Мало кто из них жаловался на жизнь, ведь в большинстве своем подростки оказывались в схолуме добровольно. Сколь бы суровой ни была их жизнь в стенах Колледжа юных сирот, куда хуже была перспектива вновь оказаться в трущобах. Зараженные степи предлагали простой выбор: превратиться в дикого зверя или же вступить в разбойничью шайку. В любом случае можно было поручиться, что долго вы не проживете. Финансируемые муниципалитетом схолумы предлагали хотя бы место для сна, еду и минимальное образование, воплощавшее ценности Трона и надежду на спасение. Более-менее здоровые, избавленные от вездесущих вшей, закончившие обучение молодые люди покидали приюты, имея все шансы пристроиться в качестве подмастерий в какую-нибудь гильдию, примкнуть к экспедиции или поступить к кому-нибудь в услужение.
Пэйшэнс жила при схолуме вот уже двенадцать лет, а стало быть, ей было уже не то двадцать два, не то двадцать три года, что делало ее самой старшей из когда-либо зарегистрированных здесь учеников. Большинство оставались под опекой этого заведения только до достижения совершеннолетия. Но Пэйшэнс не могла уйти из-за своих сестер — близняшек Провиденс и Пруденс, которым было по пятнадцать лет. Она обещала, что ни на минуту не оставит их, пока им не исполнится восемнадцать. Эту клятву она принесла умиравшей матери в тот день, когда та привела их в схолум и сдала на руки воспитателям.
На самом деле ее звали вовсе не Пэйшэнс, так же как и Пруденс звали вовсе не Пруденс, а Провиденс — не Провиденс. Подобные «имена», служившие знаком начала новой жизни, получал каждый воспитанник в день своего поступления.
Мало кто из учащихся, если не считать Пэйшэнс, удостаивался заточения в темнице. Она же успела побывать там вот уже девятнадцать раз.
В тот день причиной послужил сломанный нос наставника Абелярда. Она припечатала самовлюбленного недоумка, когда тот посмел раскритиковать ее за недостаточное усердие во время дежурства по прачечной. Что ж, его сломанная переносица и залитое кровью лицо были вполне соответствующей платой за это заточение.
Впрочем, немного поостыв в этой темноте, Пэйшэнс поняла, что нападение на наставника было плохой идеей. Это не давало ничего, кроме очередной отметки в ее личном деле. В результате она пропускала выпускной ужин, который проходил несколькими этажами выше. Подобные мероприятия устраивались раз в несколько месяцев. В схолум прибывали важные люди — магистры гильдий, купцы, директора заводов и владельцы фабрик, — чтобы посмотреть и оценить старших воспитанников, выбрав из них лучших. Пэйшэнс знала, что уже утром многие из тех, с кем она дружила много лет, навсегда покинут схолум и начнут новую жизнь в перенаселенных шпилях Урбитана.
Главная проблема состояла в том, что она слишком долго оставалась здесь. Она была слишком взрослой, чтобы повиноваться даже суровым ригористам, и именно поэтому раз за разом попадала в неприятности. Если бы не клятва и две любимые сестры, она бы давно уже подрядилась подмастерьем на одну из городских фабрик.
Нечто волосатое и явно передвигающееся более чем на четырех лапах пробежало по ее обнаженной руке. Воспользовавшись своим даром, Пэйшэнс отбросила существо во тьму.
Дар. Ни у кого из знакомых не было такого. Даже у сестер не имелось ни малейшего намека на него. Пэйшэнс никогда не использовала его при наставниках и была абсолютно уверена, что они ничего об этом не знают.
