Сквозь все сражения от Москвы до Берлина прошли мы с этим вдохновляющим гимном. Это произведение, о котором поэт сказал:
И любовь, и боль, и смертный бойПесня все пережила с тобой.Если умирая можно петь,Я хотел бы с песней умереть.
«Священная война» была и осталась объединяющим гимном дня всех тех, кто, не щадя себя, боролся и борется с врагами, стремящимися разрушить, ослабить, унизить наше Великое государство. Воистину — гимн честных, отважных бойцов, гимн патриотов!
Следующим успехом на литературном фронте была, по моему мнению, «Землянка» Алексея Суркова, появившаяся зимой сорок первого года в заснеженном фронтовом Подмосковье и всю войну согревавшая солдатские души ласковым огоньком любви и надежды. С автором «Землянки» мне беседовать не доводилось, а вот с другим поэтом, с Константином Симоновым, чей талант раскрылся под грохот канонады, судьба сталкивала несколько раз, в том числе на торжественных мероприятиях, на заседаниях Комитета по Сталинским премиям и при обстоятельствах менее приятных — в частности при первой встрече весной 1943 года.
Иосиф Виссарионович поручил мне тогда съездить на Дальнюю дачу, выяснить, какие оргии устраивает там Василий. Ну, насчет «оргий» Сталин переборщил. Вырвалось сгоряча. Раздражало его, что там в трудное время устраивались веселые сборища, что именно на Дальней даче Светлану «свели» (как он выражался) с Алексеем Каплером. Поручение не из радующих, но я не отказался, опасаясь того, что щекотливое дело будет поручено более ретивому исполнителю. И, получив от Власика сообщение об очередной «гулянке», поехал. Сразу скажу, что ничего особенного там не было. Собрались офицеры-летчики, артисты, несколько молодых симпатичных женщин. Танцевали, пели, шутили. Разве что стол накрыт был не совсем скромно, особенно в отношении разнообразной выпивки. Однако присутствовавшие напитками не злоупотребляли, никто не перебрал, заметно навеселе были только двое — Василий Сталин и жена Симонова — Валентина Серова.
Не очень трудно было определить сущность этой миловидной хрупкой женщины. Привлекательна, возможно, что и умна. Однако натура слишком эмоциональная, способная быстро возбудиться под влиянием обстановки, музыки, вина, а возбудившись — слишком увлечься, переступить грань, наделать ошибок, за которые сама же будет терзаться. Симонов, наученный горьким опытом, не спускал с нее влюбленных, настороженных глаз. Да, это была женщина, способная терять голову, но такая, из-за которой не грех и самому голову потерять. Как бы там ни было, а Серова доставляла Симонову много радости и огорчений, поднимала до высот любви и бросала в темную пропасть ревности, а в общем, вдохновляла его, постоянно держала в напряжении, питала чувствами его творчество. Ведь вся его лирика, лучшая лирика военных лет, обращена и посвящена только этой женщине. О стихах и пойдет речь, но после одного необходимого абзаца.
Я доложил Иосифу Виссарионовичу, что ничего предосудительного на Дальней даче не нашел. Обычная молодежная компания с неким налетом богемы. Но у Сталина были и другие сведения, и свои соображения. Вскоре, сразу после того, как Василий был ранен при глушении рыбы в реке, доступ на Дальнюю дачу был закрыт. Для Василия, для Светланы с их друзьями-приятелями. До конца войны.
Теперь о стихах. Талант Симонова проявился в том, что он острее других поэтов уловил, понял, прочувствовал одну из главных болевых точек, которая особенно проявилась на всеобъемлющей и беспощадной войне, надолго оторвавшей миллионы мужчин от любимых женщин и девушек, от матерей и детей, без особой надежды увидеть их вновь. Тоска по далеким и желанным, тревога за них, мечты о встрече, а у кого-то и болезненные сомнения: дождется ли Она, выдержит ли разлуку, будет ли вспоминать, если погибну, — в той или иной мере такие чувства испытывал каждый фронтовик. Кто смутно, кто более отчетливо. А Симонов отлил эти чувства в простые, понятные, сердечные строки, посвященные, кстати, все той же Валентине Серовой:
Жди меня, и я вернусь,Только очень жди!
Это же горячая просьба каждого, кто разлучен был с любимыми, молитва воинов, идущих навстречу смерти!
Жди, когда из дальних местПисем не придет,Жди, когда уж надоестВсем, кто вместе ждет.… … …Не понять не ждавшим им,Как среди огня,Ожиданием своимТы спасла меня.
Точное попадание в цель! Как и в неумирающем произведении другого автора, В. Агатова, — в той песне, при звуках которой доныне обнажают седые головы ветераны:
Смерть не страшна,С ней не раз мы встречались в степи,Вот и теперь надо мною онаКружится.Ты меня ждешь,И у детской кроватки не спишь,И поэтому знаю: со мнойНичего не случится!
Можете поверить мне, прошедшему горнило трех самых больших войн: неколебимая, не ослабленная сомнениями вера в то, что тебя любят и ждут, спасала на фронте если не всех, то многих. Это — без всякой мистики. Воины одинокие, не имеющие надежного семейного тыла или мучимые ревностью, гибнут гораздо чаще тех, у кого за спиной прочный домашний очаг. Последние более уравновешены, осмотрительны, сражаются умнее, увереннее и осторожней. Даже в самой жестокой схватке, когда человек забывает о себе, его бережет инстинкт, опасение причинить боль дорогим людям, осиротить их. А тот, у кого ни девушки, ни жены, ни детей, и уж тем более человек, оскорбленный изменой, чувствующий себя никому не нужным, — тот действует по принципу «мне терять нечего». Безразличие губит таких даже в самых простых ситуациях. Ну, обстрел, артналет. Надо бы укрыться в траншее, в воронке. А он: «Что в луже с водой мокнуть, пузом в грязи елозить? А, двум смертям не бывать…» Присядет на пенек, прикурит. В последний раз.
Собственно говоря, об этом другое замечательное стихотворение Симонова, облетевшее все фронты — «Открытое письмо женщине из г. Вичуга». Маленькой этой трагедией Симонов опять точно выразил то, что подспудно тревожило многие души… Погиб в ночном бою лейтенант, чей-то муж. А на рассвете пришла почта.
Письмо нам утром принесли.Его, за смертью адресата,Между собой мы вслух прочлиУж вы простите нам, солдатам.
… … …
Вы написали, что уж годКак вы знакомы с новым мужем,А старый, если и придет,Вам будет все равно не нужен…Что вы не знаете беды,Живете хорошо. И, кстати,Теперь вам никакой нуждыНет в лейтенантском аттестате.Чтоб писем он от вас не ждал,И вас не утруждал бы снова…Вот именно: «не утруждал» —Вы побольней искали слово.
Всякое случается и на войне, и в мирное время. Однако на войне, когда люди балансируют на узкой грани между жизнью и смертью, некоторые события воспринимаются больней, обостренней.
Не вам, а женщинам другим,От нас отторженным войною,О вас мы написать хотим,Пусть знают — вы тому виною,Что их мужья на фронте тутПодчас в душе борясь с собою,С невольною тревогой ждутИз дома писем перед боем.Мы ваше не к добру прочли,Теперь нас втайне горечь мучит:А вдруг не вы одна смогли,Вдруг кто-нибудь еще получит?
… … …
Примите же в конце от насПрезренье наше на прощанье.Не уважающие васПокойного однополчане.
По поручению офицеров полка К. Симонов.
Стихотворение это заучивали, переписывали, посылали родным и близким. Оно имело прямое практическое значение, влияло не только на чувства и настроение, но и на разум и на поступки. Я же выделяю два названных произведения Симонова еще и потому, что они привлекли особое внимание Сталина, понравились ему. «Открытое письмо» — безусловно. А вот по поводу «Жди меня» он однажды спросил:
— Николай Алексеевич, вы не знаете, жива ли мать поэта Константина Симонова?
— Это легко выяснить.
— Не надо. Обидно за нее. Жива она или нет, автор поступил нехорошо по отношению к ней. «Пусть поверят сын и мать в то, что нет меня, пусть друзья устанут ждать, сядут у огня…» Поэт переборщил, погнавшись за эффектом. Друзья перестанут ждать, сын перестанет ждать, жена перестанет ждать, это возможно, а мать — никогда. Товарищ Симонов тут не прав.
— Может, у них особо сложные семейные отношения?
— Все равно. Настоящая поэзия — это всегда обобщение. Симонов не прав по большому счету. Очень хорошо написано, а в отношении матери — червоточинка.
У меня не было оснований возражать. Поэзию Иосиф Виссарионович знал, разбирался в ней лучше меня, глубже понимая ее силу и красоту. Напомню, что в юности Сосо Джугашвили писал неплохие стихи, их печатали не только в Грузии, но и журналы, газеты в России, в Финляндии. Более того, классик грузинской литературы Илья Чавчавадзе, оценив достоинства стихотворения «Утро», включил его в букварь «Деа Эна» («Родная речь»). Согласитесь, это и большая честь, и признание одаренности. После революции, занятый множеством дел, Сталин стихов не писал, но поэзия всегда оставалась предметом его повышенного внимания и забот, как, впрочем, и литература вообще. Тот же Константин Симонов после смерти Сталина повторял и печатно, и устно, что «по всем вопросам литературы, даже самым незначительным, Сталин проявлял совершенно потрясавшую меня осведомленность».
