После этого я, с разрешения Воробьева, дозвонился от него члену Военного совета 1-й гвардейской армии генералу Исаеву и договорился, что еще с ночи приеду туда, где он сейчас находится.
Добрался я до него к половине третьего ночи. Исаев уже лег спать, назначив подъем на четыре утра, а мне в одной из двух комнат занимаемого им маленького домика была заботливо приготовлена койка. Я стащил сапоги и не раздеваясь, с наслаждением растянулся на ней.
Но едва заснул, как услышал разговор по телефону. - Слушаю, - громким, но сонным голосом говорил Исаев. - Да, так точно, товарищ генерал-полковник. Так точно, в четыре. Есть. Хорошо.
Судя по этому звонку среди ночи, я понял, что Исаеву не давал спать Мехлис. Исаев ворочался за стенкой, и я тоже минут пятнадцать не мог заснуть. Заснул в три часа. Спать оставалось час...
Записная книжка за 29 марта 1945 года.
...Исаев разбудил меня ровно в четыре. К пяти ему нужно было попасть на перекресток дорог, где он должен был ждать Мехлиса и уже с ним ехать дальше, на наблюдательный пункт.
Наступление отменено не было. Артподготовка назначалась на девять утра.
В пять часов десять минут мы стояли на перекрестке, где та дорога, по которой мы проехали, сходилась с другой, знакомой мне. Она была проложена по железнодорожной насыпи, и мы когда-то ехали по ней вместе с Петровым.
Мехлиса прождали минут сорок. Наконец он подъехал. Поздоровался с Исаевым, потом со мной.
- Здравствуйте, - любезно сказал он мне. - Даже в темноте вас узнал. У меня есть место, могу вас посадить к себе.
Я ответил, что у меня уже есть место в "виллисе" у Исаева. Но Мехлис все-таки предложил мне пересесть к нему и для этого пересадил одного из своих автоматчиков на шедший вслед за ним "виллис".
Мы влезли в закрытую машину, которая вначале показалась мне переоборудованным "доджем", и я высказал эту догадку.
- Это не "додж", - сказал Мехлис. - Это ГАЗ-63, две пары ведущих, а мотор с Т-70.
- А кузов? - спросил я.
- Кузов с обыкновенной "эмки". Я давно езжу на этой машине.
И я вспомнил, что видел раньше если не эту самую, то очень похожую на эту машину. Мехлис приезжал на ней на Керченский полуостров, и я видел ее там. Вспомнив все связанное с Керчью, я, однако, промолчал, не стал говорить, что видел его машину раньше. Какое-то время мы ехали молча. Потом Мехлис повернулся и спросил:
- Вы знаете, что у нас новый командующий фронтом?
- Знаю, - сказал я.
- Вы были у Ивана Ефимовича?
- Был, - сказал я. - Позавчера ездил к нему прощаться.
- Что он вам говорил? Ну, откровенно.
- Ничего он мне не говорил, - сказал я. - Говорил о ходе операции и на всякие отвлеченные темы. А на основную тему, о которой вы спрашиваете, ничего не говорил. А я, само собой разумеется, не спрашивал.
- Н-да, - протянул Мехлис после долгого молчания.
- Я просто ездил к нему проститься и поблагодарить за гостеприимство, сказал я.
- А вы давно его знаете? - спросил Мехлис.
- Да. Он, по-моему, очень хороший человек.
- Да, - сказал Мехлис с какой-то особенно сухой нотой в голосе. И мне показалось по этой ноте в голосе, что он принуждает себя быть объективным. Он добрый и общительный человек. Он, это безусловно, один из лучших у нас специалистов ведения горной войны. Это он знает лучше многих других. Может быть, даже лучше всех. Но он болезненный человек. Знаете вы это?
- То есть как - болезненный? - переспросил я.
- Так вот. Бывают болезненные люди, но... - Мехлис на секунду остановился. - Но мы об этом с вами поговорим при других обстоятельствах.
Видимо, он не хотел дальше говорить на эту тему, потому что в машине сидели водитель и автоматчик.
В вопросе Мехлиса "что он вам говорил?" я почувствовал желание узнать, какие чувства испытывает Петров после своего снятия и не считает ли, что обязан этим снятием ему, Мехлису. Так мне, по крайней мере, показалось.
За вчерашний день до меня уже доходили слухи об этом, поэтому меня не удивило "ну, откровенно" в устах Мехлиса. Как все это было на самом деле, я не знал. Но, несмотря на внешнюю вежливость и корректность в их отношениях, несмотря на выдержку Мехлиса, я чувствовал, что где-то в глубине души эти люди не слишком хорошо относятся друг к другу, и причем по деловым причинам.
Петров, видимо, не хотел ни малейшего вмешательства Мехлиса в оперативные дела и, подчеркивая это, почти никогда, даже из вежливости, не обращался к нему за советами по этим вопросам. А Мехлис, как я это заметил еще раньше, кажется совершенно сознательно, подчеркнуто устранился от всякого участия в решении оперативных вопросов. Он ничего не говорил об этом Петрову, ничего ему не советовал и сам не обращался к нему ни с какими вопросами.
Теперь в машине, после того как я услышал, как Мехлис говорит о Петрове, мне показалось, что у них перед начавшимся 10 марта наступлением произошел спор о готовности к этому наступлению. Наверное, Мехлис требовал сообщить в Ставку, что они не готовы, и взять на себя ответственность и отложить наступление на день, или на два, или на три. Очевидно, он требовал этого еще ночью, видя плохую погоду. А Петров на это не согласился и начал наступление вопреки его советам. Не знаю, все, может быть, было совсем не так, но там, в машине, во время разговора с Мехлисом мне показалось, что все было именно так. А после неудачи, возможно, Мехлис доложил наверх о том, как все это вышло, и, может быть, это послужило одной из причин снятия Петрова. Скорей всего так. Именно этим и объяснялась интонация, с которой Мехлис мне сказал: "Ну, откровенно".
Мы несколько минут ехали в машине молча, потом Мехлис сказал:
- Я накануне только полупростился с Иваном Ефимовичем, а вчера задержался в армии, и, когда позвонил ему, он уже уезжал. Так и не удалось проститься. Пришлось только по телефону.
Он сказал все это обычным своим сухим тоном; в этом тоне Не было ни искреннего сожаления, что он не простился с Петровым, ни фальши. Он действительно опоздал и поэтому не простился, а опоздал потому, что был занят делами более важными, Чем это прощание. А если бы он не опоздал, то приехал бы проститься, потому что это нужно и правильно было сделать даже в том случае, если человек, с которым он прощался, был снят по его докладу.
Мне показалось, что в Мехлисе есть черта, которая делает из него нечто вроде секиры, которая падает на чью-то шею потому, что она должна упасть, и даже если она сама не хочет упасть на чью-то голову, то она не может себе позволить остановиться в воздухе, потому что она должна упасть... Кажется что-то похожее на это вышло и с Петровым. Не знаю, быть может, в данном случае это досужее суждение, но психологически это именно так. Думаю, что я не ошибаюсь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
