Глава 40
2013, лето
Я знал все, что происходило в этом доме: она уехала, он, наоборот, переехал к отцу, который места себе не мог найти, бедняга. Тот небольшой пакет с книгами, что я принес ей на работу, тоже вроде сыграл свою роль. Она больна, на работу не ходит, объяснили мне по телефону. Нет, когда выйдет, сказать нельзя. Что ж, надеюсь, ничего серьезного, произнес я, вешая трубку.
Сердце у меня сделалось твердым как камень. Было время, когда я мог бы испытать к этому мальчику нечто вроде сочувствия. Даже мог бы попробовать прийти к нему на помощь. Меня тронуло, насколько он оказался открыт мне. Долгие годы преподавания в школе научили меня издали узнавать таких ребят – ребят, у которых в душе черная дыра. Они изо всех сил старались прикрыть ее демонстративным равнодушием: мол, им на все наплевать, а больше всего – на отношение к себе окружающих. Но я говорю о подростках. А он уже не подросток, ему двадцать пять лет, и сколько бы он ни «важничал» перед самим собой, сколько бы ни рассказывал, каким был в девятнадцать лет, когда смутно мечтал о путешествиях по Америке или каким там еще краям, от человека с моим опытом трепещущей, несчастной души ему не скрыть.
Ему было плохо. Ему до боли хотелось с кем-нибудь поговорить и говорить долго, за полночь. Конечно, у него были друзья, но это такие же пропавшие души, как и он сам. Я читал их дурацкие приколы. А к тому же они не знали его так же хорошо, как знал я. Когда я отключался от прямой связи, он тоже уходил из виртуального мира в мир реальный, к ним, своим накурившимся травки дружкам, а на следующий вечер возвращался с высунутым языком, в нетерпеливом ожидании моего появления, когда можно будет произвести впечатление рассказом о своих наркотических снах. Ну и пусть подождет – каких-нибудь десять минут или около того, пусть помучается немного.
Ему не понадобилось много времени, чтобы откликнуться на мой первый зов – его внимание привлекла фотография матери. Я пояснил, что обнаружил ее спрятанной у себя дома. Что на обратной стороне написано ее имя. Что потом мне удалось отыскать его следы. Кажется, он оценил это. По-моему, ему польстило то, что нашелся некто, специально приложивший усилия к тому, чтобы отыскать его. Сам по себе снимок был вполне невинный – мать загорает на пляже, – но он дал ему пищу для раздумий. Породил вопросы, не существует ли между нами какой-нибудь связи. Может, у матери случилась любовная интрига? И на свет появился еще один ребенок, его единоутробный брат? И не я ли – тот самый брат? А ведь есть еще и множество других снимков, но до них пока дело не дошло – до них надо дозреть, собраться с силами. Сначала должно последовать нечто вроде врачебного предупреждения. Только не такого, какое сделал он, послав мне эту дрянь. Все же, думаю, мне удалось удачно прикинуться любознательным пареньком и представить Джонатана святой невинностью, так что совсем не сложно было представить себе, будто ничего подобного он раньше не видел.
Ему казалось, что я внимал каждому его слову – и в известной степени так оно и было. Бедняга, он повествовал свою печальную историю мальчику, который на шесть лет его моложе и которого уже как двадцать лет нет на этом свете. Он мог бы открыть свою душу Джонатану, но на месте Джонатана оказался я – тот, у которого в ушах звенел голос Нэнси, а перед глазами – написанные ею слова, материал будущей книги. Имея такую опору, не так уж трудно подтолкнуть столь слабое существо в нужном направлении. Все, что требовалось, так это заполнить окружающую его тьму и подвести к точке невозврата. А затем оставить одного, балансирующим на краю пропасти.
Глава 41
Отрывок из дневника Нэнси Бригсток Октябрь 1998 года
…Она казалась совершенно бесчувственной – полное отсутствие даже намека на сопереживание. Правда, вопрос: можно ли вообще ощутить чужое горе? Быть может, я прошу слишком многого. Так или иначе, хоть на что-то я рассчитывала. На несколько слов, из которых явствовало бы, что она хотя бы пытается понять горе понесенной мной утраты. А она сказала всего лишь: «Мне очень жаль. Печально, что все так вышло». Как это следует понимать? О чем она печалится? О том, что своей жизнью рискнул Джонатан, а не кто-то другой? Или ей жаль, что Джонатан погиб? Но этого она не сказала.
Я все повторяла и повторяла про себя ее слова, стараясь вникнуть в их смысл. Иногда я спрашивала себя, не вырвались ли они откуда-то из потаенных глубин ее души? Не случайное ли это признание – может, ей жаль, что ее сыну не дали утонуть? Но возможно ли такое? Я пытаюсь вообразить себе мать, желающую смерти своему ребенку. А ведь случается и такое, разве не так? Матери убивают детей по небрежности. Они ставят собственные нужды выше их интересов. Забывают о своей ответственности. Да, такое случается сплошь и рядом, об этом приходится читать. И верно, ее вполне можно упрекнуть в небрежении, ибо иначе каким образом мог пятилетний малыш оказаться один в открытом море? Отчего она не бросилась ему на помощь?
Когда мы встретились, я уже знала, что они с Джонатаном были близки, но она утверждала, что до того дня в глаза его не видела. Как это может быть, ведь они отдыхали в одном и том же маленьком курортном местечке? А она все повторяла и повторяла: «Раньше мы не виделись». Лгунья. Я могла бы сказать, что видела фотографии, но промолчала. Не было у меня сил спорить, да к тому же какой в этом смысл? Это ведь не вернет мне Джонатана. Все мои силы уходили на то, чтобы держаться на ногах, стоять с ней рядом у могилы моего сына. Я дрожала от холода. Я была измучена. Мне хотелось от нее хоть чего-то – например, увидеть ее сына, и я нашла в себе силы попросить об этом. Я надеялась, что мы увидимся еще раз и что она приведет сына, но она отказалась. Не было никакой новой встречи. Больше я ее не видела и так и не увидела ее сына, который остался жив только благодаря моему мальчику.
Помню, ее щеки порозовели на холоде, и вся она источала здоровье, и мне было завидно. Помню капельки пота на ее губе и матовую кожу. От нее исходил жар. Жар, но не тепло. Кровь, текущая у нее по жилам, слишком холодна, чтобы понять, каково это – услышать от незнакомого человека, что твой ребенок мертв, каково это не быть рядом с сыном, когда он в тебе нуждается более всего, когда взывает к тебе. А ты не можешь ему ничем помочь, не можешь подставить плечо, не можешь сказать: «Все хорошо, я здесь». Но меня не было там, рядом с Джонатаном, чтобы взъерошить ему волосы, поцеловать и сказать, как я его люблю. Со стороны всего этого не понять, надо самой пережить этот ужас.
Ее сынок играет и веселится здесь, на этой земле, а мой гниет под ней. Она даже не посмотрела на надгробный камень, на котором мы высекли слова: «Он был нашим ангелом». Не посмотрела, не повернула головы. Не принесла цветов. Зачем, интересно, она вообще пришла туда? Хорошо бы ее сын знал, кому он обязан своей жизнью. Хорошо бы он знал, что, если бы не Джонатан, не пребывать бы ему в этом мире.
Глава 42
1993, лето
Она вспомнила, как поднялась на ноги, выкрикивая имя Николаса. Какое-то время назад она заснула, подложив под себя полотенце, на спине, ногами к морю. Она была совершенно вымотана. Спать не собиралась, просто позволила себе прилечь, закинув руки за голову, тем более что Николас был всем доволен.
Она уступила его просьбам и купила красно-желтую резиновую лодчонку, которая попалась им на глаза в первый же день, когда они с Робертом, взяв Николаса за руки, прогуливались по променаду. Тогда им удалось увести сына от надувных дельфинов, акул и лодок, заменив их ведерком, лопаткой и грузовичком, чтобы играть на песке. Но потом он снова взялся за свое, выпрашивая лодку, и в последний день она сдалась. Он будет доволен, а если он доволен, то ей удастся спокойно отдохнуть.
Время от времени она поднимала голову, чтобы убедиться, что с сыном все в порядке, и так оно и было: Николас сидел на песке в надутой лодке, совершенно счастливый положением капитана собственного корабля. Но, повернувшись в очередной раз, увидела, что лодка подпрыгивает на волнах. Она не собиралась засыпать. Она вскочила и позвала сына. Волны начали набегать одна на другую, подбрасывая лодку все выше, но мальчик по-прежнему улыбался, по-прежнему был всем доволен. А рядом купались, ныряя, выныривая, покачиваясь на волнах, множество людей. Все были совершенно спокойны. Она шла к берегу, не сводя глаз с Николаса, время от времени окликая его, с каждым разом все громче, но он даже головы не поднимал. Он пребывал в собственном мире, не слыша и не видя ничего вокруг. Легкие поначалу, волны поднимались все выше, они уже заливали лодку и тащили ее вдаль от берега.
Он больше не был в своем мирке, его несло в открытое море, туда, где оно сначала сделалось темным, потом черным. Солнце скрылось, задул ветер.
