Кроме того, по предложению Бормана органам СС было поручено немедленно арестовать и заключить Геринга в тюрьму.
Истерику Гитлера, вызванную посланием Геринга, и дьявольские происки Бормана воочию наблюдали рейхс-министр Шпеер, а также Кейтель и Йодль, явившиеся в имперскую канцелярию, чтобы доложить о результатах инспекционных поездок в зоны боевых действий.
На пост главнокомандующего военно-воздушными силами Германии вместо Геринга генерал Бургдорф порекомендовал назначить генерал-полковника Риттера фон Грейма, командующего 6-м воздушным флотом со ставкой в Мюнхене. О принятом решений в известность фон Грейма не поставили, а лишь приказали явиться в имперскую канцелярию.
Свою работу я окончил около двух часов ночи. Коменданты секторов сообщили о некотором снижении к вечеру интенсивности боев и о почти повсеместном затишье — к ночи. Ранним утром, около 5.30, меня разбудили оглушительные разрывы артиллерийских снарядов, пять или шесть из них упали совсем близко от канцелярии, а в 6.00 русские возобновили регулярный обстрел ставки Гитлера; разрывы следовали один за другим с интервалом в три минуты, как накануне. Не успел я закончить утренний туалет, как уже появился личный адъютант Гитлера эсэсовец Гюнше, присланный фюрером получить свежую информацию об обстановке на фронтах. Когда он ушел, я обзвонил по телефону всех офицеров связи Генерального штаба в берлинских секторах обороны и в Потсдаме. Их доклады мало чем отличались друг от друга: с рассветом, после часовой артподготовки, русские повсеместно перешли в наступление. Через несколько часов пришло сообщение: советские войска вот-вот перережут последнюю главную магистраль, связывавшую Берлин с остальной территорией Германии. Русские танки появились в лесистой местности между Дёберицем и Дальговом, а это означало: Берлин оказался практически во вражеском кольце. Подземный телефонный кабель был теперь единственным средством связи с внешним миром. Эта линия исправно функционировала до утра 28 апреля. По ней майор фон Фрайтаг установил контакт со ставкой Верховного главнокомандования вермахта, 23 апреля переехавшей в Фюрстенберг (в 60–70 километрах северо-западнее Берлина); получив сведения о ситуации в Южной и Северной Германии, в Богемии, Курляндии и в устье Вислы, я и Бернд фон Фрайтаг информировали генерала Кребса, а затем мы втроем около 10.00 отправились в бункер Гитлера.
Прямая дорога была загромождена грудами мусора, битого кирпича, обломками бетонных сооружений, и нам пришлось идти обходными путями, чтобы попасть в длинный подземный коридор, проложенный под внутренним двором имперской канцелярии. Бетонный потолок в нескольких местах был пробит снарядами и бомбами, в мрачном, плохо освещенном проходе по щиколотку стояла вода. Мы шли, осторожно балансируя, по доскам, миновали кухонное подсобное помещение и две столовых и затем спустились в убежище фюрера. Путь под землей занял немногим более пяти минут, и за это время мы шесть раз подвергались проверке охранниками, стоявшими по двое и по трое и вооруженными автоматами и ручными гранатами. В обеих столовых за длинными столами сидели эсэсовские офицеры и унтер-офицеры, пили коньяк и настоящий (не суррогатный) кофе и угощались бутербродами, разложенными на больших блюдах. Нас, армейских офицеров, они едва удостаивали небрежным кивком. В приемной рабочего кабинета Гитлера нас принял Гюнше, который попросил нас несколько минут обождать: фюрер, мол, заканчивает завтракать. В проходе, непосредственно примыкающем к приемной, находились пять вооруженных до зубов офицеров СС из личной охраны Гитлера. Мне невольно вспомнился вчерашний наш приезд на Фоссштрассе, когда мы долгое время не могли найти ни одного охранника. Так где же все-таки больше опасались врага? На берлинских улицах или здесь, в подземелье?
Можно было заметить, что кто-то постарался сгладить общее угрюмое впечатление от помещения. Справа, прямо над длинной скамьей, на стене висели шесть картин старых итальянских мастеров. У противоположной стены стояли стол и четыре стула, сработанных в псевдодеревенском стиле, рядом — дверь в совещательную комнату, слева — дверь в апартаменты Гитлера.
Вскоре левая дверь отворилась, и на пороге показался фюрер, сразу за ним — прихрамывающий Геббельс и затем — Борман. Пожав руки Кребсу и нам, Гитлер направился в свой кабинет; сутулился он еще больше, шаркал ногами еще сильнее; глаза не горели тем странным огнем, который я заметил на первой встрече, черты лица обвисли, и он выглядел больным и очень дряхлым стариком. Кребс встал у одного конца стола, слева от кресла Гитлера, Геббельс занял место напротив. Этот невысокий, щуплый человечек тоже заметно сдал. Выражение бледного лица с впалыми щеками выдавало крайнее беспокойство. Слушая доклады, Геббельс постоянно сверял наши высказывания с лежащей на столе штабной картой и иногда задавал вопросы. Его озабоченное лицо и тревожный взгляд когда-то фанатично горевших глаз были красноречивее любых слов. Как Верховный комиссар обороны Берлина, ни он, ни его семья не могли покинуть город; Геббельс, по сути, сделался заложником собственной пропаганды. Другие, по крайней мере, смогли обезопасить свои семьи, у него же не было такой возможности; его жена и пятеро детей должны были разделить с ним печальную участь.
Мне пришлось на короткое время отлучиться: принять телефонный звонок. Когда я вернулся, Гитлер продолжал разговор с Кребсом, а Геббельс, подойдя ко мне, шепотом спросил о последних новостях. Видимо, он не ожидал услышать что-то обнадеживающее или утешительное. В ответ я прошептал, что танковые колонны русских, наступавшие с плацдарма в Гарце, продвинулись на 50 километров к западу и достигли пункта к югу от Штеттина, где у нас очень слабая линия обороны.
Как только Кребс кончил докладывать, Гитлер вопросительно посмотрел на меня. Какой-то момент я колебался, мне было бы предпочтительнее сначала обрисовать ситуацию Кребсу, но генерал нетерпеливо шевельнул рукой, и мне не оставалось ничего другого, как докладывать фюреру, так сказать, экспромтом, без предварительной тщательной подготовки. Все время мне мешали как следует сосредоточиться трясущиеся левая сторона тела и голова Гитлера. Всякий раз, когда он принимался водить дрожащей рукой по карте, я боялся потерять нить моих рассуждений. Когда я закончил, фюрер некоторое время молчал, как бы размышляя, затем, внезапно повернувшись к Кребсу, стал осыпать его бранью. При этом он всем телом подался вперед, руки судорожно вцепились в подлокотники кресла.
— Успех русских в полосе 3-й танковой армии, занимавшей оборону вдоль такой выгодной естественной преграды, какой является Одер, можно объяснить лишь некомпетентностью немецкого военного руководства! — кричал Гитлер, тыкая рукой в лежащую перед ним карту.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
