Именно там и тогда она познакомилась с господином Мельниковым. Нет, знакомы они были раньше. Анжелика обладала драгоценным качеством: быстро сходиться с людьми, говорить с ними на их языке, чувствовать и обращать себе на пользу мельчайшие движения их душ. Одинокий ученый Сергей Анатольевич Мельников, в свое время слывший большим любителем женского пола, трижды женившийся, но в старости оставшийся без присмотра, впустил в свою жизнь рыжеволосую девушку, искренне привязался к ней.
– Она мне как дочь! – пафосно повторял старый ученый при редких встречах с коллегами.
«Ага, как же, – мрачно думала Аля. – Родная-то дочь не стала вокруг тебя бегать. Живет в Москве и в ус не дует, но переводы получать не забывает».
Анжелика была у Мельникова кем-то вроде личного секретаря. Вела переписку медленно слепнущего старика, набирала под диктовку статьи, читала ему, даже научилась готовить его любимые сырники. С матерью Анжелика жила по-холостяцки. На деле быт одиноких женщин мало чем отличается от быта одиноких мужчин. Готовить Алечка не умела, будучи замужем не удосужилась попрактиковаться, бросив хозяйство на домработницу. Сергей Анатольевич учил и продвигал свою наперсницу, у нее уже появилась пара публикаций в узкоспециальных журналах...
Будь она обычной, ординарной – ее вполне бы устроил такой поворот событий. Что еще нужно для счастья? Любимая работа, квартира, блестящая перспектива в науке. Считаться ученицей самого академика Мельникова что-нибудь да значит! Опять же, она молода, сказочно хороша собой, ее обязательно полюбит хороший человек. Но голод, странный, неутолимый голод, который мучает, говорят, вампиров, изводил ее. Не давал спокойно жить этот голод! Неугомонная, авантюрная натура требовала приключений.
Его пример – другим наука,но боже мой, какая скука... —
бормотала начитанная Анжелика, поднимаясь по лестнице.
Мельников прихварывал давно, но боролся с болезнью мужественно. Месяц назад он совсем слег. Ни на что не жаловался, но большую часть времени проводил словно в дреме. Врачи разводили руками.
– Возраст, организм изношен, – втолковывал Анжелике врач, приятель Мельникова. – Детка, пойми, он ничем не болен. Это старость, слабость. Ему нужно хорошо питаться, отдыхать. Научные занятия возможны, но без нервов, без напряжения. Для своих лет он отлично держится, дай бог каждому.
В тот холодный мартовский день Анжелика накормила Мельникова завтраком и приступила к разбору почты. Ученый шагал в ногу со временем: пока оставались силы – обзавелся компьютером. Письма от зарубежных и российских коллег приходили на электронный адрес. Ритуал повторялся неизменно – Анжелика открывала почтовый ящик, читала Сергею Анатольевичу письма, некоторые сразу удаляла, на другие отвечала. Но сейчас в ящике лежало только одно письмо – из Швейцарии, от Алексея Быкова.
– Помню, помню. Не ожидал...
– А о чем речь? – навострила ушки Анжелика.
Слово за слово, Мельников рассказал ей удивительную, фантастическую историю, более похожую на сказку. Но персонажи этой «сказки» и в самом деле жили на белом свете – и не так давно, если вдуматься!
– История была собрана мною из самых разных источников, законченность она обрела только пару лет назад. Дело было в 1901 году на рыболовецких промыслах, на Каспии. Сомневаюсь, что ты слышала о них. А ведь это была огромная часть русской жизни, там работали и погибали в жутких условиях сотни людей... Но когда в России вели счет на сотни?
Глава 16
Никифор Быков – купец первой гильдии, рыбопромышленник, многим промыслам хозяин, по всей Волге ему почет и уважение, страх и трепет. На царский стол поставляются его балыки, икра, свежая рыба. В молодости – чернокудрый красавец, удалой волгарь, лихо плясал и людей привечал. Но с годами ожирел, обрюзг, заспесивел, богатство стало душить. Узнал людей Никифор и невзлюбил их. Народишко все воры, каждый под себя гребет, перед лицом кланяются, а за пазухой нож припасен. Женился на красавице, из дворян обедневших, со слезами за него пошла. Молоденькая, только из института, Софья пленила Быкова нежной красотой, покорностью. Но со временем и это приелось. Преснятина, тихоня, себе на уме, только молитвы свои знает да на роялях бренчать! Спасибо хоть сына родила, Петра. Имя сам выбирал по святцам. Петр – камень. Вот и будет камень-человек, всему делу хозяин, опора на старости. Но и сын вышел неудачный. Нельзя было матери позволять его растить, больно изнежила. Ну ничего, поживет на промысле, оглядится – и проснется в нем отцовская жилка. Ишь, чего ляпнул на прошлой неделе! Хочу, говорит, на доктора учиться! Да кто ж из купцов-то учится? Сам Никифор разве учился? При рыбной лавочке затрещины, вот и вся учеба. Студенты-то, слышно, народ беспокойный, специализмом занимаются. Испортят парня. А так бы неплохо – сын доктор. Доктора деньги гребут, у дворянок перед постельками посиживают, за руку держат. Денег у Быкова хватило бы, чтоб сына пристроить и ко двору. Ну да помозгуем еще. Пусть пока Петюшка к делу присмотрится, увидит, как отцу капиталы достаются. Навещая промыслы, Никифор Быков считал необходимым обходить свои владения по утрам. «Кто рано встает...» – повторял он поучительно домашним, оглаживая черную густую бороду. По обыкновению направлялся хозяин сначала к паруснику, если тот, конечно, стоял на приколе, и коротко перекидывался двумя-тремя неброскими фразами с лоцманом. Лоцман на Волге да на Каспии – тот же шкипер, корабельщик то есть, хозяйским судном управляющий. Быков давно знал Федосея и доверял судно ему, закаленному и не раз испытанному штормами, все равно как самому себе. Собственно говоря, лоцман Федосей да плотовой Аким были главной опорой Никифора Быкова, пользуясь при этом немалым авторитетом на промысле. Кого помянут крепким недобрым словом обиженные малыми деньгами за непомерный их труд резальщицы? Хозяина. Кого шепотком погрозятся сбросить с плота за непринятые ящики с якобы плохо откалиброванным уловом изможденные за день рыбаки? Опять же хозяина или подрядчицу-стерву. Кому впервоочередь пожалятся на горькую долюшку люди? Акимке плотовому или Федосею-корабельщику. Им верят, их слушают, у них совета мудрого просят. А уж они-то, с их авторитетом и смекалкой коренных волгарей, всегда найдут выход, чтобы и работники на время утешились, и он, хозяин, на чистую воду не был бы выведен.
Коренастый широкоплечий Никифор и худой, вытянутый, словно тростник, Федося работали вместе не первый сезон, и им порой не приходилось даже полсловечка произносить, чтобы понимать друг друга. Вот и сейчас одного только взгляда хватило опытному шкиперу, чтобы безошибочно уловить сегодняшнее благосклонное настроение Никифора Петровича, которое, кстати, менялось так же неожиданно, как и погода на море. Неожиданно – для новичков. «Дела идут неплохо, вчерашний улов до сих пор обрабатывается. И покупатели щедрые есть. Скоро небось и расширяться надумает. Скорее всего и зазнобу новую на стороне опять заимел, какую-нибудь из работниц, вон как борода-то лоснится! Может, расщедрится теперь маленько, жмотина!» Ничего не скроешь от обманчиво голубых, но цепких Федосиных глаз! «Завидуй, завидуй! – отвечает ему мысленно Никифор. – Главное, на мое место только не меть. Интерес мой на промысле блюди. А я уж тебя, черта голубоглазого, не обижу!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
