Я между тем вытаскиваю из шкафа таинственный полиэтиленовый пакет. Непостижимым образом в моем шкафу очутился мамин сине-белый матросский костюмчик, который я последний раз видела на Джейни. Видимо, чья-то шутка. Показываю находку Марии.
– Я всегда боялась, что кто-нибудь оденется так же, как я, – замечает Мария. – С этим ты можешь ни о чем не беспокоиться.
– Настоящая женщина найдет правильное решение даже на похоронах, – гордо заявляю я.
– Настоящая смелая женщина.
Я останавливаю выбор на клубном костюме, подаренном мне мамой. Присаживаюсь на диван в ногах у Марии.
– Знаешь, – говорит она, – это как «Игра жизни». Ты играла в нее в детстве?
– Ага. Я всегда усыновляла близнецов, а потом теряла страховку.
– А мне вечно приходилось прокручивать по три круга или возвращаться через мост. Вот так и здесь. Я вновь вынуждена брести назад через этот чертов мост.
– Или пропускать ход.
– Или пропускать ход, – соглашается Мария.
Похороны состоялись в роскошный, еще один псевдовесенний день. Воскресенье. Все радостно высыпают на улицу. Это один из тех дней в Нью-Йорке, когда супруги говорят друг другу: «Посмотри, как здесь здорово! И почему только мы мечтали уехать из города?» Хотя пару недель назад они стремились на Карибы, к москитам. У неба такой цвет, что сразу становится ясно – это и есть голубой, чистый и яркий, совершенный.
– Я полагала, что похороны – мрачная церемония, – шепчет мне Джейни.
И она, и мама приехали сюда, на Стейтен-Айленд, чтобы поддержать Марию.
– Это все Мария, – пожимаю я плечами.
Джейни искоса поглядывает на меня. Ее синее платье удивительно гармонирует с моим костюмом. Мама смотрит на нас одобрительно.
– Девочки, вы, должно быть, сестры, – шутит она.
– Благодарю, – язвительно отвечает Джейни.
Подхожу к Марии и Генри. Он никогда не встречался с матерью Марии.
– Не хотела, чтобы его подвергали допросу, – объясняла Мария, – и чтобы он вдыхал клубы сигаретного дыма.
Генри выглядит замечательно в своем отглаженном сером костюме.
– Это идея моего отца. – Он смущенно пожимает плечами.
Забавно, что наши родители все еще выбирают для нас одежду.
– Генри отмылся дочиста, – сообщает Мария, обожающая следы работы в транспортном управлении на руках Генри. – Но я все равно считаю, что грязные пятна недооценивают в обществе.
– Как ты? – тихо спрашиваю я.
– Нормально. До сих пор было не хуже, чем на выпускном вечере, но, наверное, перспективы есть.
Мария сидит впереди вместе с Генри, своим отцом, пятью братьями, их женами и многочисленными детьми. У каждого малыша в руках плюшевый мишка, а одна из девчушек теребит ухо своего, явно пытаясь оторвать его. Короткая служба, возможно, ради детей, которым в такой чудесный день лучше находиться в другом месте. Я с мамой и Джейни сижу позади Марии. Мама вздыхает. Джейни сидит неестественно прямо. Медведь потерял одно ухо.
Когда все заканчивается, Мария шепчет ребятишкам:
– Дома целая куча пирогов и печенья.
Они радостно вскрикивают и выбегают. Возвращаюсь к Марии, которую обнимают сейчас старушки с подкрашенными седыми волосами.
– Клиенты из аптеки, – поясняет Мария, после того как они удаляются. – Они любят кататься на пароме, а здесь им представился удобный случай.
– Ты тоже любишь кататься на пароме. – Генри обнимает Марию.
– Верно. Давайте утащим несколько пирожков из дома и скормим их чайкам на обратном пути.
– Что-то вроде отдельных поминок.
– Ага. Думаю, мама сказала бы, что мы напрасно переводим хорошую еду.
Вторая половина дня для Марии проходит в сплошном угаре. В доме родителей множество людей, которых я никогда не видела, все подходили и подходили к ней, обнимали, как в некоем странном танце.
– Это все больше напоминает выпускной вечер, – бормочет Мария, присев на минутку.
Несколько часов мы проводим по соседству с пирожными и печеньем, среди сладких, пряных запахов.
– Здесь слишком много еды. – Мария изнемогает от изобилия выпечки, расставленной на столах вдоль стен.
Все это напоминает витрину булочной, разве что с большим количеством желе.
– Именно такие запахи погубили Гензеля и Гретель, – тихо бормочет Генри.
В конце концов, несколько тетушек вызываются помочь с уборкой, и отец Марии предлагает дочери пойти домой отдохнуть.
– Может, другие поймут намек, – грустно усмехается он.
Один из братьев Марии и его жена переехали на время к отцу, несмотря на его заверения, что с ним все в порядке.
– Они беспокоятся, что он будет есть шоколадную пасту прямо из банки, – говорит Мария. – Как будто сами никогда так не делали.
– Большой город ждет тебя, – произносит на прощание Фрэнк, обнимая Марию еще раз.
А я сразу думаю обо всех старушках – клиентках Марии, которые действительно нуждаются в ней. Интересно, как Фрэнк представляет себе жизнь Марии и насколько его представления близки к действительности?
Мария и Генри идут ко мне, и мы сразу же обследуем холодильник в поисках несладкой жидкости. Находим несколько бутылок воды, переходим в гостиную, снимая часть одежды. Сваливаем туфли в кучу в углу комнаты.
Тихо сидим, любуясь своей обувью. Мария первой начинает разговор.
– Все могло быть гораздо хуже, – говорит она.
– Нас могли заставить доесть все желе, – добавляю я.
– Нас могли заставить готовить его, – замечает Мария.
– Или шмель мог укусить священника во время службы, – присоединяется Генри.
– Ага, – поддерживает его Мария, – такие вещи нельзя предусмотреть.
Мы прихлебываем воду, слушая пение птиц за окном. Они расчирикались, наверняка введенные в заблуждение необычно теплым днем. Я никогда не видела их, но слышу частенько. И нередко их щебет напоминает споры супругов по поводу перепланировки жилища, разговор о том, что выбросить, а что оставить. Птичий гомон заполняет комнату.
– Но все-таки согласись, – усмехается Мария, – с мужским стриптизом все было бы иначе.
Мы киваем.
Я уснула прямо в кресле, но заметила это, когда меня разбудил звонок в дверь. Мария и Генри задремали на диване. Сначала мне показалось, что звонок – часть моего сна, голос матушки, объясняющей маленькой птичке, как вить гнездо. «А эту веточку клади сюда», – говорит она снегирю, наряженному в матросский костюмчик. Вновь звонок.
– Я слышу звонок. – Мария просыпается. – Это что-то означает?
В дверях я вижу знакомое лицо, но спросонья не знаю, что сказать. Молча пялюсь на него.
– Привет, Холли, – говорит он, – я Джексон.
Бывший жених моей сестры, последний по счету, стоит на пороге. Он явно ждет, что я спрошу его, зачем он здесь.
