Сначала эвакуация проходила нормально, но скоро мы столкнулись с первым препятствием. Мурдийкский мост был занят парашютистами! Моя часть колонны повернула в обход и пересекла устье к Нюмансдорпу. Дальше продвинуться не удалось — южная часть Роттердама также кишела немецкими парашютистами.
В Нюмансдорпе мы пережили первый воздушный налет. Наша колонна явно привлекла к себе внимание врага. Завыли сирены. Мы спрятались в каком-то доме и из окна видели, как самолет сбросил четыре бомбы прямо на нас. Скорость полета была такова, что попасть в цель они не могли, но зрелище было ужасающее, с каждой секундой падения бомбы становились все больше и больше. Мы сжались в комок, втянули головы в плечи и услышали, как бомбы рвутся где-то позади дома.
Эту ночь нам пришлось провести на фермах острова Хуксевард. Шесть офицеров из числа наших людей по очереди стояли на часах, наивно надеясь, что мы с нашими пистолетами сумеем защититься от вооруженных до зубов парашютистов. Тем не менее выспались мы прекрасно и сохранили патриотическое чувство юмора. Также решили ни в коем случае не пренебрегать внешним лоском. Бреясь нашей верной электрической бритвой, сочинили такой куплетец:
Пусть вокруг полно парашютистов,Верный «Филишейв» нас бреет чисто!
На следующий день наша часть колонны сумела паромом перебраться через Ньиве-Маас к западу от Роттердама, и к ночи мы прибыли в Гаагу. Я тут же направился в министерство обороны. Согласно донесениям, в течение первого дня войны наша армия смогла в нескольких местах остановить продвижение врага, но воздушное превосходство немцев было слишком велико. Ожесточенное сражение происходило на линии обороны Греббеберга, и нидерландское командование обдумывало возможность контратаки с юга. Этому не суждено было сбыться, так же как рухнул и наш план эвакуации завода. Все колонны застряли в пути, и ни один станок не прибыл к месту своего назначения.
Меня поселили с другими офицерами-резервистами, но делать нам было решительно нечего. Безделье угнетало, и узнав, что нужны люди для обслуживания противовоздушных батарей, размещенных у артиллерийско-технического завода, мы тут же вызвались добровольцами. В 4.30 дня выехали в Лейден, миновав по дороге наши батареи под Валкенбургом, которые обстреливали немецкие парашютные соединения, высадившиеся на ближнем аэродроме. Но едва приехав в Лейден, услышали по радио, что Голландия капитулировала.
Это был поистине ужасный момент. Конечно, мы понимали, что капитулировать значило избежать дальнейших бед. Наша противовоздушная оборона была выведена из строя, на мили вокруг был виден черный дым пожаров, бушевавших в Роттердаме, — мрачное предуведомление о том, что станет с другими городами, если мы будем продолжать сражение.
Опять ощутив себя никчемными и ненужными, мы двинулись назад в Гаагу. За день до того мои родители, Оттен, ван Валсем и Лаупарт на английским бомбардировщике улетели в Англию. Тут нас потрясло известие о том, что Макс Виландер-Хейн, младший, сводный брат Сильвии, погиб во время военных действий. Командуя своим подразделением, он мужественно прикрыл отступление подчиненных. После освобождения он был посмертно отмечен высокой наградой, которую вручила его матери королева Вильгельмина.
В Гааге я первым делом попробовал добиться от моего командира приказа уехать в Великобританию, но он ответил, что такого приказа отдать не может. Что делать? Не следует ли уехать без разрешения, что в тот момент было еще возможно? Я отправился посоветоваться с Сильвией. Мы сели хорошенько подумать. Я — офицер резерва, имеющий некоторый производственный и управленческий опыт. Смогу ли я в Великобритании чем-то помочь военным усилиям союзников? Или следует остаться в Голландии и разделить военную судьбу нашей филипсовской общины, чтобы люди не ощутили себя покинутыми? В Гааге вокруг нас царил хаос, а мы обсуждали эти вопросы и были готовы сделать все, чего ни потребует от нас Господь. И скоро на нас снизошла глубокая уверенность, что наш долг — остаться в Голландии. Мы сидели на краешке кровати, и Бог сказал нам: «Не смотрите на задачу, стоящую перед вами, как на тяжкое бремя. Вы избраны нести эту ответственность».
Интересно, что, едва приняв решение, мы сразу ощутили умиротворение и легли спать, ожидая, что нам откроется, как поступать дальше. И впрямь, назавтра, словно знак, подсказывающий, что делать, появился вдруг один из эйндховенских служащих. Он добирался в Гаагу своим ходом, очень обрадовался, что застал нас, и принялся убеждать меня вернуться в Эйндховен, чтобы помочь справиться с воцарившейся там неразберихой. Одна из проблем состояла в том, что хотя мы и учредили для Голландии «рабочую» компанию, не было определено, кто же ее возглавляет. Успели лишь сформировать что-то вроде правления, но оно бездействовало, поскольку ни один из его членов никогда в жизни не занимался руководящей работой. В этой связи возникла масса всяких пустячных проблем, вроде той, к примеру, кому сидеть в какой комнате. Мы предвидели множество трудностей, но чтобы такие! Пуще того, и от правительства не было никакой помощи, никаких указаний, что делать в случае вражеской оккупации.
Что и говорить, я был готов тут же ехать в Эйндховен, однако оставался вопрос, не попаду ли я в плен. Поэтому я направился к генералу Винкельману, и он договорился с немцами, что мне дадут пропуск, действующий в течение недели. Кроме военной формы, надеть было нечего, так и пришлось ехать через оккупированную страну, встречая на пути бесчисленные немецкие колонны, которые направлялись к театру военных действий в Зеландии и Бельгии. Как бы то ни было, они меня пропускали. Я даже встревал в разговоры с немецкими солдатами, каждый раз спрашивая их: «Ну зачем вы сюда пришли? До вас здесь не было никакой войны!» В ответ они неизменно говорили, что явились к нам потому, что мы планировали морем, через Хук-ван-Холланд, впустить англичан. Что, конечно же, было чепухой.
В Эйндховене я переоделся в гражданское и отправился в главное управление концерна. В первый же рабочий день удалось восстановить порядок. Через неделю действие моего пропуска закончилось; я вернулся в Гаагу. Было ясно, что в Эйндховене без меня не обойтись. Генеральный секретарь по торговле, промышленности и навигации, доктор Х. М. Хирсфилд, был на редкость толковым чиновником, который, несмотря на свое еврейское происхождение, пользовался доверием немцев. Он сумел внушить им, что, если они всерьез намерены восстановить нидерландскую экономику, разумней меня отпустить. Так что, демобилизовавшись, я отправился на постоянное житье в Эйндховен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
