Питирим уверенно вел отряд. Родился и вырос он в керженских лесах все лесные тропы ему были известны. Ржевский растерянно глядел на обманчивую гладь, окружившую их со всех сторон между деревьев, и зорко следовал по тем местам, по которым шел конь епископа.
- Ничего. Не робей, Юрий Алексеевич! - сказал, обернувшись к нему, Питирим. - Тут спокойно. Хорошо.
Ржевский, раздувая ноздри, оглянулся по сторонам.
Можно ли назвать покоем эту загадочную тишину?
Ржевский подозрительно осмотрелся кругом.
Раскольники шли позади угрюмо, молчаливо. Старец Александр не пожелал даже одеть новый кафтан, выданный ему дьяком Иваном, и остался в изодранной одежде, в которой сидел в темнице. На людей смотрел он так, как будто ничего с ним и не было. Иногда наклонялся к соседям и подбадривал их. Они слушали Александра почтительно и сосредоточенно, исподлобья косясь в сторону епископа. "Дух ложный, противный, погибельный и убивательный, вскую тщишься доказать нам свою правоту?" - думали, глядя на Питирима, усталые от тюрьмы и похода старцы.
И были они уверены "в божьей справедливости, в божьей помощи", в своей духовной силе и сочувствии народа. Были уверены они в мудрости своего вождя, диакона Александра, в его неподкупности и прямоте, в его превосходстве во всем над антихристом-епископом... В том, что епископ будет поражен мудростью керженских расколоучителей, никто из старцев не сомневался.
Скорее бы дойти до Пафнутьева...
Когда вступили в более широкий проселок, Ржевский, поравнявшись с Питиримом, заметил на его лице волненье. Питирим оглянулся на Ржевского:
- Все я здесь знаю с малых лет. И тогда так же было... - Он осмотрел с какой-то скорбной улыбкой теснившиеся по сторонам дороги сосны и ели. С отцом ходили в бор, валили сосны. А весной сгоняли плоты по Керженцу. Отец был строгий, но достойный человек. Умер он недавно. Проклял меня перед смертью. - Питирим отвернулся.
Ржевский хотел как-то успокоить епископа и со вздохом сочувственно сказал:
- Все слагается и разлагается и снова возвращается туда, откуда пришло: земля в землю, дух к небу... И нам когда-нибудь настанет черед.
Питирим внимательно посмотрел на него.
- Нам ли говорить с тобою о смерти? Но, хотя я и не хочу умереть, а смерти не страшусь. Епископом быть, да в нижегородской епархии, улыбнулся Питирим, - куда страшнее! Если бы мой отец то знал, не прозвал бы меня злоречивым, зломысленным, злотворителем. Мои сестры и теперь меня так величают. И, может быть, в Пафнутьево придут они и будут также поносить меня. Но что я могу? Хороший пастух и хороший царь, - говорил мудрец Платон, - меж собой сходственны. Храм божий созидая, ближнего не разоряю я, а хочу, чтобы люди, слушая колокола, от жизни не отрекались и ради царствия небесного не забывали царствие земное, а за оное меня клянут и анафеме предают, и даже отец родной.
Питирим с сердцем рванул коня, повернулся и строгим взглядом окинул солдат, учеников и старцев. И, вновь подъехав к Ржевскому, произнес строго:
- Держись благоразумно. Не допускай утеснений солдатами поселян. Народ почитай, а гнев обуздывай. Не походи на апостола Петра, сгоряча не руби.
И речь епископа полилась плавной спокойной проповедью, которую молча, стараясь быть внимательным, слушал Ржевский, как всегда, половину из того, что говорил епископ, пропуская мимо ушей, а зачастую и вовсе не понимая.
IV
После отъезда Питирима и Ржевского на Керженец Иван Михайлович почувствовал себя настоящим "великим князем нижегородским". В ночь на следующие же сутки сотворил он у себя на дому такой пир, что после этого целую неделю на посаде только и разговоров было, что об этом пире.
Готовиться он начал к нему с самого раннего утра. Заглянул и в знаменитые по древности кремлевские винные подвалы, между Часовой и Тайницкой башнями. Подвалы были заложены дерном, чтобы не смущать людей.
Пир предстоял многообильный по части пития.
Иван Михайлович пригласил себе на помощь многоопытного в сих делах мужа, старца Паисия.
Осторожненько, соборне с отдыхавшим теперь дьяком Иваном, на заре, когда все спали, приподняли они все втроем куски дерна с цветочным крестом, помолились на небеса и полезли в подвал. Когда на колокольне Спасо-Преображенского монастыря звонарь ударил к обедне, из погреба высунулась голова Волынского, огляделась кругом и вновь утонула в дерне. Еще через несколько минут заговорил колокол и на Казанской церкви - тогда высунулись все трое и, наконец, подпихивая снизу бочонок, красные, отдуваясь и рыгая, появились на поверхности дьяк Иван и отец Паисий. Волынский застрял в погребе. Ему подали руку. Только тогда помощник вице-губернатора получил возможность стать твердой ногою на кремлевскую почву. Все трое, покачиваясь, поволокли бочонок в дом Ивана Михайловича, забыв заложить дерном ход в подвал.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечером в доме Волынского начался пир. Первым, как всегда в таких случаях, прибыл обер-ландрихтер Стефан Нестеров, тайно друживший с Иваном Михайловичем, - свела их воедино крепкая привязанность к "ассамблеям" и застольным "филозофиям". Припожаловал в дом Ивана Михайловича, в высокой меховой шапке, в шубе, опираясь по-боярски на посох, и бородатый почтенный гость Афанасий Фирсов сын Олисов, самый видный купец из хлебного ряда с гостиного двора. За ним подъехал в возке и другой герой "гостиной сотни", купец Шилов, прославившийся в рыбном ряду привозимою с низов, с синего моря, рыбою. Не забыл, конечно, своего друга и бургомистр, гордость нижегородского купечества, Яков Пушников. Человек умный, бывалый, - не зря торговые люди выбрали его бургомистром. А главное, к царю ездил и тому пришелся по душе, получил подарок с похвальною грамотой. Царь всемерно поддерживает купечество и даже образовал мануфактур-коллегию для защиты промышленников. Об этой коллегии и повел разговор приехавший на пир к Ивану Михайловичу рудоискатель с Усты, купец Калмовский. Пока дьяк Иван да отец Паисий хозяйничали с Волынским на кухне, Калмовский рассказал о разорении его заводов работными людьми и о главных зачинщиках, Климове и Евстифееве, сидевших теперь в подземелье Духовного приказа. Все тяжело вздыхали и охали: "Ой, как народ избаловался!" Пушников, почесав под бородой, грустно покачал головою:
- Корабельные леса приказано готовить, но работники, конные и пешие, упорны стали к найму, не идут, разбегаются.
- Как не бежать! - окружив себя дымом, вступил в разговор Нестеров. В Адмиралтействе в строении кораблей и то произошла остановка. Не дают хлеба достаточно и денег мастеровым и рабочим. Вот плотники и бегут. Даром работать не желают.
- Оно так и идет, - вздохнул Пушников, - царь сказал сенату: "Немедля потщиться в купецком деле лутший порядок сделать", а где оное видно?
- Царь велел развивать рудокопное дело, а меня разорили на Усте, меня, рудоискателя, и ниоткуда защиты мне нет и помощи никакой, вклинился в разговор Калмовский.
Нестеров зло усмехнулся.
- Попы следствие ведут, к ним и обращайся. Обер-ландрихтера отставили от судейного дела, вот и жди. Расколы ищут во всем и к каждому делу приписывают раскол. Все дела засорили поисками раскола. Царь и в самом деле подумает, что единственные преступники здесь - раскольники, а Питирим - единственный рачитель о государствия благополучии. А мы, судьи, так себе, ушами хлопаем...
Тут дьяк Иван подтолкнул Нестерова, тихо, с двусмысленной улыбкой, сказав:
- Батюшка государь, небось, все знает и раскол ставится в вину не попусту, а со значением... Лучше бы нам с тобою о том помолчать.
- Друзья, похвально ли это! - растерянно спросил Нестеров присутствующих.
Все нахмурились, промолчали.
Нестеров продолжал, осмотрев гостей прищуренными глазами:
- Правильно сказал однажды Остерман голландскому резиденту Деби: "У нас нет ни одного человека, который бы понимал торговое дело".
Пушников вздохнул:
- Правильно, да не совсем.
- Люди есть, - тихо отозвался Олисов, - как не быть.
- Плутовства только много, вот о чем я и хотел сказать, - смело продолжал Пушников. - Вот в чем суть.
- Чего уж тут! - перебил его, раздувая ноздри от негодования, Олисов. - Креста на людях нет. Вымышленные подряды какие-то подсовывают в Питербурхе. Нас, нижегородских торговых людей, забывают. А может ли у нас, в Нижнем, такая вещь произойти? Никогда.
- Наипаче среди ревнителей древлего благочестия, - вставил свое слово и Нестеров.
Купцы оглянулись. Пушников погрозил пальцем Нестерову:
- Смотри, смотри, Стефан Абрамыч. Не припутывай.
- А что, неправда? Раскольники - народ честный. Сам царь за них заступался. Вспомните Денисовых. А бояться нечего здесь, все свои.
- Этого мы не знаем, - громогласно перебил Нестерова Олисов. - А вот нижегородского купца хорошо мы знаем. Никогда он не будет царя обманывать. Работу свою он ведет домовно и генерально. А питерские купцы вельможами избалованы, наплутано ими много. У нас тут не забалуешь. Все на виду, о каждом все доподлинно известно, ни от каких дел не укроешься. До баловства ли тут?
